Ильяс Есенберлин - Шестиглавый Айдахар Страница 3

Как и прежде, ежедневно он занимался делами Орды: принимал послов, отдавал приказы. Казалось, близкая смерть не пугала его. Хотя каждый, кто имел глаза, видел, как все более немощным становится тело Бату-хана. Немигающие, похожие на дедовские раскосые глаза его, всегда грозные, сделались теперь мутными и тусклыми.

Лишь после полудня, покончив со всеми делами, Бату надевал красный чапан и шапку, отороченную выдрой, – такие же, как носил Барак, – и уезжал в степь к заветному кургану. Телохранители следовали за ним на почтительном расстоянии, боясь потревожить хана. Иссушенный болезнью, маленький и слабый, он медленно ехал по степи, и здесь, где никто не мог видеть его лица, к нему снова возвращались тяжелые и мрачные мысли. С каждым днем он все меньше боялся смерти и все дороже становился ему каждый прожитый миг. Месяц назад тибетский лекарь, присланный великим ханом Каракорума Менгу, чтобы лечить Бату, сказал: «Высо-кочтимый хан Золотой Орды, в подлунном мире нет такого лекарства, которое бы могло вылечить вашу болезнь. Человек покидает этот мир, когда из двадцати частей воды, которая есть в его теле, остается лишь одна. С этим ничего не поделаешь. Кровь становится густой, и никакие радости мира уже не заставят ее бежать по жилам. Сколько вам осталось жить – я не знаю. Все в руках Неба».

Они сидели в шатре одни, а Бату-хан, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал тихие слова лекаря. И ничего, кроме горечи, не было в этот миг у него в душе. Он никому не рассказывал об этом разговоре, но помнил о нем постоянно.

Конь хорошо знал привычный путь. Он легко поднимал Бату-хана на вершину кургана. Хан отпускал коня, и тот уходил в степь, туда, где на расстоянии полета стрелы прятались в высоких травах телохранители. Один Бату знал, зачем он приезжает сюда каждый день. Хан ждал орла. Для этого он надевал красный чапан, для этого прятал под его полой острый меч. Бату верил, что птица ошибется и примет его иссушенное болезнью тело за тело ребенка.

Пристально оглядев небо, хан садился на камень и терпеливо начинал ждать. Болезнь отняла у него силы, но разум по-прежнему был светел. Близкий уход тревожил Бату-хана. Он не мечтал о чудесном исцелении, а думал о будущем созданной им Золотой Орды. Он должен был оставить потомкам заветы, которым бы они вняли, – и каждый бы помог им не уронить остов великого ханства. Предстояло научить их, несмотря ни на что, оставаться судьбой, карающим мечом для покоренных народов.

Потомки… Человек приходит в жизнь и уходит из нее. У потомков своя судьба, свой путь, и, быть может, о них не стоит тревожиться? Великий дед Чингиз-хан когда-то сказал ему: «Всю свою жизнь я мечтал лишь о двух вещах. Первой – чтобы росла бесконечно моя слава, и второй – чтобы слава не оставила моих потомков и они всегда правили бы другими народами».

Бату-хану вдруг вспомнился разговор деда с одним из его военоначальников – Боракулом.

– Что тебе дорого в этом мире? – спросил Чингиз-хан.

– Жизнь, – ответил Боракул.

– А чем ты сможешь доказать это?

– Благодаря великому из великих Чингиз-хану я стал сейчас одной из девяти главных опор, поддерживающих верхний круг остова Великой Орды, – заметил Боракул. – С плеча великого хана надел я горностаевую шубу, прошитую золотыми нитями, женился на тридцати девушках, превосходящих красотою друг друга, получил в управление улус и бесчисленные стада скота… Но я стал стар. Мне теперь ближе могила, чем почетное место. И если бы всевышний спросил меня: «Согласен ли ты, отказавшись от славы, достигнутого счастья, вернуться в пору молодости, когда был лишь простым пастухом? – я согласился бы, не раздумывая.

– Верно говоришь, – сказал Чингиз-хан. – Нет ничего на свете дороже жизни…

– А ты бы мог поступить так? – спросил его тогда Боракул.

Чингиз-хан надолго задумался, потом сказал:

– Нет. Я бы не смог. Тебе легко оставить славу, счастье, почет, потому что у тебя нет детей. У меня же четыре сына, и все они цари, каждый внук – хан, да и правнуки уже начали сами седлать коней… Благодаря им моя слава становится крылатой. Если бы всевышний вернул мне молодость, то кто знает, сумел бы я снова дать им то, что каждый из них имеет? Я ведь жил, боролся, проливал кровь непокорных не только ради себя. Нет. Я никогда не смогу решиться начать все сначала. Пусть лучше будут долгими и удачными дни моих потомков. Только тогда я буду много раз рождаться заново – в каждой их победе, в каждом шаге вперед. Дети – продолжение моей жизни. Если их слава сделается вечной, то и я не умру никогда. А разве это не самое большое желание для человека?

Так говорил великий и мудрый Чингиз-хан с Боракулом…

Тяжкая истома овладела всем телом Бату-хана, клонило в сон. Он втянул голову в плечи и, казалось, задремал. Но это только казалось. Не затем приходил на курган Бату…

Среди семнадцати сыновей Джучи самым могущественным был Бату-хан. По положению и славе стояли вслед за ним старший из братьев – Орду и младший – Берке. Остальные же управляли обычными аймаками – округами.

Еще в те времена, когда Бату поднял над землями Дешт-и-Кипчак знамя Золотой Орды, он помог старшему брату превратить обычный улус Ибир-Сибир в ханство. Оно получило имя Синей Орды. Другие сыновья Джучи тоже правили покоренными народами, владели бесчисленными стадами скота, но ни один из них не поднялся до звания хана. По могуществу и славе среди всех внуков Чингиз-хана с Бату могли сравниться только хан Северного Китая – Кубылай и хан Кавказа, Азербайджана, Рума, Ирана и Багдада – Кулагу. Но ни один из них не покорил столько народов, такого пространства, как Бату-хан. Их владения, по сравнению с владениями Золотой Орды, были похожи на шкуру овцы рядом со шкурой быка. В далеком Каракоруме, сменяя друг друга после Чингиз-хана, правили монгольским ханством Угедэй и Гуюк, а совсем недавно на белой кошме подняли Менгу. Бату-хан был равнодушен к родине предков. Он создал Золотую Орду сам, и все помыслы его были здесь.

В чем была причина удачи Бату-хана? Люди объясняли это тем, что с самой юности Бату свято чтил заветы предков. И если другие потомки Потрясателя вселенной часто предпочитали руководить набегами и походами из ставок, то Бату всегда шел впереди своих туменов. Управляя Золотой Ордой, он никогда не носил одежд из шелка, не украшал себя золотом – он жил так же просто, как и его великий дед. Летом на нем были чекмень из верблюжьей шерсти, на голове кипчакский борик, отороченный белкой, тело защищал нагрудник из шкуры жеребенка. С наступлением зимы Бату надевал темно-коричневый полушубок или волчью шубу и шапку – тымак из густого корсачьего меха.

И то, что хан вдруг начал носить нарядную одежду, поразило всех. Визири, нойоны, нукеры считали, что во всем виновата болезнь. Каждый догадывался – жить Бату-хану осталось немного, но никто не решался говорить об этом вслух, никто не решался спросить, что же будет дальше с каждым из них. А Бату-хану рано или поздно предстояло это сказать. Он помнил об этом и потому, отправляясь однажды на курган, взял с собой младшего сына – Улакши, рожденного от жены из рода тайжигут. Улакши, несмотря на молодость, был высокого роста, горбоносый, скуластый и походил скорее на иранца, чем на монгола.

Конечно, в эти тяжкие для него дни Бату следовало бы говорить со старшим сыном, потому что именно он, по законам Чингиз-хана, должен был унаследовать власть в Золотой Орде – он опора Бату-хана. Но Сартака не было в ставке. Из-за своей болезни хан отправил его вместо себя на великий курултай в Каракорум.

Улакши, как младшему, по обычаю, предстояло стать хранителем очага в доме Бату. Так предписывал Чингиз-хан. Но этот порядок соблюдался не всегда. Его потомки унаследовали от деда волчьи повадки, и потому чаще побеждал тот, кто сильнее, а не тот, кто имел право. Законный наследник порой становился добычей более хитрого, коварного и сильного.

Бату-хан все это хорошо знал, но до семи лет он воспитывался в Монгольской Орде деда и потому поступал так, как велел Чингиз-хан. Сартаку предстояла нелегкая борьба за власть, и Бату не без умысла послал его в Каракорум, надеясь, что он многому сможет там научиться из того, что потом пригодится, когда станет ханом Золотой Орды.

Улакши не Сартак, и все же он сейчас ближе всех для хана. Кто знает, продлятся ли дни Бату до той поры, когда вернется старший сын? Это известно одному Небу.

Они поднялись на курган, и Бату, сощурив свои раскосые глаза, долго в задумчивости смотрел в степь, потом сказал:

– С той поры, как наследник хана начинает сам садиться на коня, он уже не считается ребенком. Ты стал взрослым, сын, и потому нам надо поговорить с тобой, – Бату помолчал. Поймет ли его Улакши, сможет ли потом пересказать братьям то, о чем он сейчас услышит? – Я уже стар и болен. Пришла пора оглянуться на пройденное и подумать о том, что я успел сделать, а что – нет. И все ли вышло так, как было задумано, или ничего не получилось. Ты будущий хранитель очага. Иди садись рядом.