Виталий Орехов - Лето столетия Страница 3

Солнце, скрывшееся на несколько мгновений пузатыми облаками, вновь выглянуло, а вместе с ним появилась и Ольга Дмитриевна. Она зашла в вагон на станции. Лев Иванович сразу узнал её.

– Кудасова!

– Ниточкин!

– Соседушка!

– Сосед!

У Ольги Дмитриевны (заслуженного деятеля народного просвещения МосГорОНО) не было с собой вещей, она, как всегда, ехала одна и налегке, потому что её никак и ничем не заслуженный муж взял все вещи вчера вечером. Вот он вчера был нагружен, как навьюченный среднеазиатский вол. Ольге Дмитриевне повезло, у неё был очень податливый муж.

Правда, знакомые её мужа называли его поведение иначе.

Красная от жары Ольга Дмитриевна в цветастом платье кинулась облобызать своего соседа.

– А Настасья Прокловна где же? – первым делом спросила Кудасова.

– В вагоне! Пойдём, Ольга Дмитриевна, провожу тебя! – оживился Ниточкин. У соседей были добрые отношения, а Ольга Дмитриевна даже считала Настасью Прокловну своей подругой. Иногда, когда настроение было. Ольга Дмитриевна называла себя человеком настроения.

Правда, знакомые её мужа называли её поведение иначе.

Настасья Прокловна была рада видеть свою соседку. Оставив их вдвоём, Лев Иванович снова вышел. Несмотря на счастливый брак, он любил бывать один. А Ольгу Дмитриевну не очень любил. Поезд мчался в Вершки.

Ну, вот и приехали

– Ну, вот и приехали! Лев Иванович, дорогой! Вот и приехали! Давно уже пора было. А где же… А, Настасья Прокловна! Свет мой солнце, давайте я вам помогу.

Мужчина неопределённого возраста, но на вид ближе к сорока, встречал на станции Вершки-2 чету Ниточкиных с нескрываемой радостью. Собственно, это был староста посёлка, интеллигент и колхозник в одном лице, Иван Антонович Хвостырин, член партии с 1913 года. История о его появлении в стане большевиков была окутана большой тайной, хотя на самом деле Иван Антонович вступил в большевики на спор. В 16 лет многие же совершают по молодости всякие глупости, правда, не всем везёт так, как Хвостырину. Кто же знал, что большевики возьмут власть через четыре года, а он будет единственным членом партии в уезде!

Чем Хвостырин занимался до нэпа, никто не знал: говорили, что в Гражданскую он искупался в кровушке как следует. Но верить слухам – дело пустое. Известно, чем он занимался в настоящее время – встречал приезжих. Ниточкин ещё загодя послал телеграмму в сельсовет Вершков, в которых кроме Хвостырина верховодила ещё бабка Тонька. Бабка Тонька была неграмотной вдовой старухой, и никто, в том числе и Хвостырин, не знал, за какие заслуги она была поселена в Вершках. Когда Хвостырин один раз на декабрьском собрании сельского совета заикнулся об этом, бабка Тонька что-то ответила, но Хвостырин не понял, что. Он переспросил, она переответила с тем же результатом. Больше Хвостырин с бабкой Тонькой не говорил. Жила она на пенсию и разводила кур и гусей.

– Свет Оленька Дмитриевна! И вы здесь! – Хвостырин сиял, как лампочка Ильича.

– Так! – Оленька Дмитриевна была раздосадована отсутствием своего мужа. – Где же мой супруг, Хвостырин? Не видел его? – Кудасова хотела здесь ввернуть какое-нибудь французское словцо, но на ум ей упорно приходила русская простонародная лексика.

– Да полноте, Оленька Дмитриевна! Так ведь Лёша же приехал намедни, вот! Он устал, ждёт в вашей избушке, спит, наверное, вчера же весь день разбирался!

Для жены Лёши стало очевидно то, что, в общем, было правдой. Хвостырин вчера пил весь вечер и всю ночь с её мужем. Тут случайно дыхнул и Хвостырин, бормоча что-то, и сомнений у Ольги Дмитриевны не осталось.

– А кто уже приехал, Иван Антонович? – Лев Иванович спросил у Хвостырина, когда староста взял его вещи.

– Да почти все. Самый сезон! Такая земляника пошла… Вы на собрание-то вечером придёте?

Лев Иванович повернулся к Настасье Прокловне. Та вопросительно посмотрела на него, она явно не слышала, о чём говорил её муж с Хвостыриным.

– Придём, – утвердительно ответил академик.

Дальше шли молча. Ольга Дмитриевна, закипая от злости, плелась где-то в конце колонны, заполнившей старую тропинку от станции до товарищества.

Наедине

Наедине Ниточкины остались не сразу, Хвостырин, когда уже и дошли, долго ещё что-то рассказывал про обустройство дачного пляжа – что-то не особенно актуальное для академика. Когда наконец Лев Иванович и Настасья Прокловна остались наедине, супруги почувствовали, как они устали. С каждым годом поездка в Вершки давалась им ощутимо сложнее. Лев Иванович думал ненароком, что в следующем году придётся пойти на поводу у жены и взять авто от дома до дачи. Мысль была неприятной, и Лев Иванович отбросил её.

Несмотря на усталость, Настасья Прокловна нашла в себе силы обойти дачу и проверить, «всё ли на месте». В том, что всё было на месте, Лев Иванович не сомневался, а потому, переодевшись из дорожного в домашнее и взяв с трудом дающийся ему «Agrartechnik», уселся в соломенное кресло на веранде.

Солнышко припекало, и от свежего воздуха, усталости, почти деревенских шумов, а также зоны низкого давления, установившегося над западной частью Московской области, Льва Ивановича клонило в сон. Готические буквы читались очень медленно, а смысл их ускользал процентов на девяносто… Лев Иванович боролся со сном, но сон был сильным противником, а академик – уставшим и старым. Как бы сейчас не помешал цикориевый напиток, который Лев Иванович принимал вместо кофия! До вечера ещё так далеко… Академик заснул.

В это же самое время

В это же самое время, когда Лев Иванович боролся со сном, пытаясь одолеть великую силу Морфея, а Ольга Дмитриевна костерила на чём свет стоит вдрабадан пьяного своего мужа, неспособного и двух слов связать, красноармеец Семёнов только проснулся. Он лежал на тахте и тупо смотрел в синий потолок. Вставать не хотелось, голова болела, а делать было нечего. Оставалось только лежать.

Виктор думал о том, что можно прочесть ещё пару страниц истории коммунистического движения в странах буржуазии для экзамена в Военакадемии РККА имени Фрунзе, но зачем? До экзамена ещё так далеко, он его всё равно сдаст, а учебник написан так мудрёно и скучно, что от него можно сойти с ума. Виктор никогда не считал себя особенно умным, но он видел людей, общался с ними и понимал, насколько глупы все вокруг. Умным можно было бы и не становиться, если вокруг все такие глупцы.

Для чего же был написан учебник, Виктор не знал. Он протянул руку и ещё раз посмотрел на обложку. На ней Эжен Варлен выступал перед собранием Парижской коммуны. Авторы: А.Я. Мирзон и С.Я. Кац (Железный), Комполитиздат, 1932 год. Виктор закрыл книжку. Два еврея написали эту муть, чтобы извести род людской, это точно. Читать было решительно невозможно. Судя по свету, день клонился к вечеру. Это объясняло больную голову Виктора и его дурной настрой, ибо он прекрасно знал, сколь это скверно – просыпаться на закате. Один его друг говорил… Впрочем, неважно, Виктору сейчас было на это наплевать.

Ещё его немного беспокоило окружение. Военных Виктор прекрасно понимал. Здесь же, в Вершках, на этой госдаче, где он вынужденно оказался в заточении, военный был он один. Значился ещё краснофлотец какой-то, по списку, во всяком случае, но Виктор его никогда не видел. Кстати, о нём ничего никому известно не было, кроме того, что в декабре (почему в декабре? зачем в декабре?) он однажды приезжал, провёл в почти пустых Вершках неделю, и всё. Хвостырин решительно ничего сказать не мог, но делал вид, что что-то знал. Конечно, он ничего не знал, потому что весь декабрь мотался в Москву к знакомой ткачихе, а когда оставался здесь – пил. Запойным Хвостырин не был, но при случае пил много и хорошо.

Голова болела у Виктора, как будто он вчера как следует поддал, что было неправдой. Семёнов не пил с Монголии. То есть… Он попытался на пальцах посчитать. Получалось почти полгода. Он удивился сам себе. Гордиться или нет, он не знал. Просто забавный факт.

– Солдатик, проснулся? Я сейчас загляну.

Семёнову не нужно было много времени, чтобы сообразить, кто к нему стучался в окошко.

– Марья Иосифовна, я только прилёг отдохнуть, извините, я не буду ничего покупать у вас. – Виктор пытался имитировать сонный голос, но командная интонация стала его частью, поэтому ответил он громко и даже как-то грубо. Ему стало жалко старушку.

– Да я на секундочку.

Марья Иосифовна обошла дачу и открыла входную дверь. В последний момент Виктор пожалел, что не закрыл её на ключ. Но всё-таки успел закутаться по шею в одеяло.

В комнату (единственное, кроме веранды, помещение маленькой дачи Наркомата обороны в Вершках) вошла безобидная с виду старушка в синем платочке.

– Да не накрывайся, солдатик. Я ж видела, ты в униформе. – Марья Иосифовна, как всегда, рубила сплеча.

Семёнову пришлось подчиниться, и, признавая свою капитуляцию, он откинул одеяло. Как выяснилось, старушка была права, Семёнов действительно спал весь день в гимнастёрке. И всё же, пытаясь воззвать к совести старушки, он спросил: