Сергей Марков - Рыжий Будда Страница 3

Он, с хрипотцой такой, просто отвечает:

– В Кобдо!

– А зачем, позвольте спросить?

– Да так, тут у вас войнишка маленькая завелась, я о ней в газете читал. Вот я и приехал.

И так это он сказал, как будто речь о подкидном дураке идет, а не о таком серьезном деле. Я ему отвечаю:

– Извините, не знаю я, как вас звать и величать, но кажется мне, что вы к делу такому великому легко как-то относитесь…

Он меня перебивает, буркает какую-то немецкую фамилию и говорит:

– Не стесняйтесь.

Я отвечаю, что мне, мол, стесняться нечего, Но я, как друг великого народного воителя Джа-Ламы, не могу слушать суждений легкомысленных. Тут, мол, решается судьба целого народа, имеющего право на величие и свободу!

Как я только имя друга моего Джа-Ламы привел, мои офицер вскакивает, подбегает ко мне и умоляет меня все рассказать. Губы у него побелели, стеклянные глаза загорелись, а плечи так и ходят.

– Извольте, если вы так хотите, слушайте, только это история долгая…

Он меня продолжает упрашивать, вертя шашку в руках, подсаживается ко мне ближе.

Начал я ему рассказывать и вижу, что мой новый знакомый все это больно близко к сердцу берет.

– Расскажите все, – говорит мне офицер, – а то мне на Амуре газета в руки попадалась, я там про вашу войну и вычитал, а подробно ничего не знаю.

Все я ему тогда рассказал, и не знаю, почему отказать не смог, может, потому, что больно дик он глазами был, а сердцем прост.

Думаю я, что будущим моим читателям знать будет интересно, что творилось тогда в Монголии. Поэтому то, что я офицеру рассказывал, сейчас все на эту бумагу заношу в возможном порядке, чтобы не наскучить никому.

В те времена страна была под китайской властью, длившейся без малого три века. Воин китайский, хотя ногами был слаб, что бамбук, но сердце у него крутое, как у тигра, и пришлось великому монгольскому народу быть рабом бамбуковых людей.

Смелые люди, конечно, помнили, что есть у них еще отвага, кони дикие есть и что железо всегда железом остается и с кровью крепко дружит. Как сказано в народных преданиях и истории, в давнее время богатырь Амурсана поднял страну против богдыхана.

До сих пор народ говорит, что Амурсана вместе с двумя товарищами своими служили самому богдыхану и жили в Пекине в почете и благодати. Но помнили все втроем, что родились они в родном краю, одну родную землю конями топтали и что та земля сейчас поругана.

Дали они друг другу нерушимые клятвы в том, что спасут они родину свою.

Сидит сановник Амурсана у себя во дворце, смотрит, как ручные павлины в золоченых путах по двору ходят, стража с мечами стоит, и все подвластно богдыханову слову. И дума одна у Амурсаны – бросить все, бежать отсюда и пойти войной на бамбуковый народ.

И не знает Амурсана, что товарищ его, Ю-Джан-Джин, выдал жене своей китаянке великую тайну заговора и что богдыхану та тайна уже известна.

Однако удалось Амурсане уйти из-под палаческого меча, у самых ворот городских он поменялся колесницей, в которой проклятый изменник сидел, и воины вместо Амурсаны самого Ю-Джан-Джина схватили.

Вернулся великий герой на родную землю и повел войну, воевал долго, но, в конце концов, богдыхановы войска разбили его наголову, и Амурсана в степи отступил.

Князь уланкомский, Тарбоджи-Ван, был, вроде Ю-Джан-Джина, изменником, и ему богдыхан велел схватить Амурсану.

Скачет Тарбоджи-Ван за героем, вот-вот его копьем достанет, но под Амурсаной конь дикий трех шерстей, кипит весь в пене, летит вперед. Но и Тарбоджи-Ван не отстает, скрипит зубами и кричит одно, что привезет Амурсану в клетке к богдыхану.

Но за Уланкомом, возле высокой горы, нагнал изменник Амурсану и кинул в него копье, да не попал. Амурсана хлестнул скакуна нагайкой, и в это время конь Тарбоджи-Вана попал копытом в лисью нору, споткнулся и этим самым дал герою скрыться.

Поднял глаза изменник и увидел, что Амурсана наверху стоит, на макушке горы и до него уже стрелой никак нельзя достать. Услышал изменник, как крикнул ему Амурсана, обратя лицо свое к нему:

– Проклинаю тебя, подлый изменник, пятью проклятиями! Да не будет от тебя доброго плода для мира! Будет эта гора отныне навсегда снегом покрыта. Покидаю: несчастную родину, но слушай, трусливый воин, я ухожу к Русому Царю, но приду еще сюда и тогда навек разобью китайские оковы!

Только сказал это Амурсана, и дунул ветер страшный, метель густым дымом пошла, и сразу вся гора белою стала.

После того много времени прошло, – и народ все время думал, что придет еще Амурсана от Русого Царя и освободит родину. Пошел слух такой, что великий дух героя стал перерождаться и перерождение это идет в астраханских степях, где у Русого Царя калмыки живут, что с монголами здешними одну веру держат. Поэтому и решил народ ждать с калмыцкой стороны избавителя своего и, наконец, дождался…

А дело так было, что приехал в Халху молодой еще человек из астраханских калмыков, по имени Джа-Лама. Говорили про него, что с малых лет он послушником был у наших монгольских лам, а после весь высший божественный курс в Тибете проходил, но правда ли это – сам я сказать не могу.

Начал этот калмык монголов уговаривать насчет войны с Китаем и заварил сразу такую кашу, что скоро пришлось ему бежать, и где он пропадал целый год – никому до сих пор не известно.

Вдруг в Улясутай приезжает китайский отряд и привозят пойманного Джа-Ламу. Руки у него скованы, лежит он в арбе, а сзади солдаты ведут двух белых верблюдов, и на одном из них навьючен большой сундук белой жести.

Дознались китайцы, что пленник пробивался сейчас из Тибета в Россию, и тогда велел ему бамбуковый офицер открыть сундук.

Джа-Лама говорит китайцу:

– Я с вами говорить не буду, позовите кого-нибудь из русских.

Достали одного русского колониста, он из-за пазухи у Джа-Ламы ключи вынул и открыл сундук. Китайцы кинулись к сундуку и сразу нашли паспорт совсем не на Джа-Ламы имя, а на другое. Вот тут ты его и возьми! Китайцы дальше в сундук не полезли и отпустили Джа-Ламу с миром. А после пошел слух, что в сундуке было двойное дно, и на этом дне – бунтовщицкие бумаги, против китайцев написанные.

Дальше с Джа-Ламой опять чудесные истории пошли.

Объявился он скоро у русского купца в доме, потом, говорят, встретил консула Шишова и с ним в Ургу уехал, а оттуда в Кяхту.

Тут он вовсе запропал на целых десять лет, и его даже погибшим считали, но вдруг монголишки стали передавать, что у нашего отважного путешественника Козлова появился проводник Ширеп-Лама, чудного вида человек и шибко для своего звания образованный; борода у него окладом, в ламском халате ходит. Все решили, что это опять Джа-Лама затевает что-то, и так оно и вышло.

Опять передавать стали, что Козлов запечалился, когда сам не мог в Тибет попасть, и решил туда своего проводника послать. Поехал Джа-Лама в Тибет, вернулся оттуда и разминулся с Козловым, который ждал его, да не дождался, и сам двинулся в каменные края и сгинул на долгое время без вести.

Пал на коня Джа-Лама и побежал в Кобдо, к консулу Шишову. Стал просить он консула, чтоб тот его на розыск и подмогу к Козлову отправил.

Консул снарядил Джа-Ламу, поехал он Козлова искать и опять на десять лет пропал.

Об нем уж и забывать начали, но вдруг видят его русские люди у свойских купцов в Карашаре; Джа-Лама у них, оказывается, живет, только имя у него опять другое, бороды нет. Слух большой про Джа-Ламу по всей стране пошел, и в то время мне его и привелось увидеть.

Был я в гостях у одного князя в Хангельцике и увидел в первый раз Джа-Ламу, не зная еще, что мы с ним приятелями будем. Роста он среднего был, плотный, широк в плечах, лицо широкое, и улыбка по лицу всегда, как паучок, бегает. Сидит он, пьет чай из круглой чашки, истово, вприкуску, и все рассказывает хозяину про Тибет да Индию, где он бывал, да про то еще, как он в ученом месте в Пекине служил, как астроном, и составлял календари.

Чего только он не знал; после выяснилось, что он на пяти языках говорил и даже санскритом владел, о котором я только из книжных трудов наслышан.

Рассмотрел я его в первый раз хорошо. Держался он с благородством, а одет был как-то странно. Сверху на нем – ватный халат – китайский покрой, на боках разрезы внизу, а под халатом – старый мундир казачий, сапоги верховые, тоже русские. Разговор у нас зашел насчет китайцев. Джа-Лама мне и говорит:

– Скоро будет большая перемена, ее народ ждет и недождется!

Сказал это он и засмеялся опять, снова по щеке у него словно паучок пробежал.

После замолчал он, и монголы все, по деликатности, из юрты вышли, нас вдвоем оставили.

Тогда я его и спрашиваю прямо, на что он намекает.

Тогда он нагнулся и мне прямо в ухо говорит:

– Русским я могу все сказать. Я Монголию призван освободить. Чувствую я себя перерожденцем Амурсаны, и скоро за мной все пойдут. Дюрбеты уже войско обещали…

Проговорили мы тогда с ним до самого утра. Понравился он мне своим характером, и подружились мы с ним крепко.