Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R. Страница 3

К великому несчастью для него, ему пришлось убедиться, что девушка подписалась в брачном договоре своим настоящим именем: ее действительно звали Мадлен де Комон. Она приняла имя своих отца и матери, а выдумала только, будто отец ее дворянин и владелец многих поместий, а мать — знатная и влиятельная дама, тогда как в действительности он был простым мельником, она же — мельничихой. Поскольку дело было крайне деликатное, отцу посоветовали дать девушке немного денег, чтобы быть уверенным, что все пройдет как надо; однако ее покровитель, по-видимому имевший зуб на отца из-за какой-то давней вражды, никак на это не соглашался. Тогда отцу посоветовали привлечь к делу генерального прокурора, и тот потребовал, чтобы ее наказали за поношение религии{12}. В конце концов она произнесла публичное отречение, хотя на самом деле родилась католичкой и всегда исповедовала эту веру. Этот шаг поставил ее саму и ее заступника в трудное положение, она затихла, тайком переговорила с моим отцом, и ей пришлось согласиться на сумму в тысячу экю{13}, хотя раньше ей предлагали две.

Мои родственники, понимавшие, что отцова женитьба может грозить мне разорением, не досадовали на эту оскорбительную историю, полагая, что она придаст моему отцу житейской мудрости, — но тот, едва избавившись от одних хлопот, собрался ввязаться в другие. В Париже, чтобы быть поближе к дворцу, он снимал жилье у богатого торговца с улицы Сен-Дени. Тот имел единственную дочь девятнадцати-двадцати лет, не слишком привлекательную, но превосходно сложенную. Мой отец был очарован знакомством с нею, ибо она часто утешала его именно тогда, когда он в этом особенно нуждался. Выиграв дело, он решил, что поступит наилучшим образом, если на ней женится. Она была девица разумная, выросшая под крылом своей матери, совсем не кокетливая, имела приданое и была бы счастлива выйти за дворянина. Да и ее отец с матерью неоднократно говорили ему, что, кроме нее, у них никого нет, и они не прочь устроить ей выгодную партию — так что он, уверившись, что это его судьба, решил узнать, что думает об этом сама девица; та же сначала была не против. Обрадованный ее благоволением к нему, он объявил о своем намерении ее родителям и сразу получил согласие.

Уже один раз поторопившись и нажив себе хлопот, теперь он не стал предпринимать ничего, не посоветовавшись со своими родственниками. Господин де Марийяк, будучи из самых влиятельных, узнал обо всем первым. Мой отец не преминул рассказать ему о том, сколь девица благодетельна, образованна, умна, какие порядочные люди ее отец и мать, упомянув и о приданом, то есть всячески пуская пыль в глаза, ибо такая женитьба делала всей нашей родне слишком мало чести.

Господина де Марийяка, человека порядочного, сей возможный мезальянс рассердил; он удивился, как его родич может очертя голову бросаться в дело, сулящее, быть может, еще какие-нибудь каверзы; нет ничего необычного ни в том, что у девицы столько приданого, ни в том, что она хочет замуж, — все девушки хотят иметь мужей, — но подозрительно, что ее отец и мать, люди, взращенные в пренебрежении к сельским дворянам, тотчас дали свое благословение; тут может крыться некий подвох, и если б господин де Марийяк не опасался обидеть моего отца, то сказал бы, что его, по-видимому, хотят женить на вдове.

Скажи такое кто другой, отец бы этого не потерпел; но почтение к господину де Марийяку заставило его лишь ограничиться ответом, что он не видит в этом деле никакой опасности и в том ручается. Господин де Марийяк с улыбкой промолвил, что не вмешивается в его дела, и если высказал свое мнение, то лишь потому, что считал себя обязанным так поступить — не только из-за родства, а еще и по дружбе, которая всегда существовала между их семьями.

Каждый остался при своем мнении, и мой отец, пренебрегши добрым советом, рассказал обо всем своему кузену — старому холостяку, который, в отличие от него, никогда не помышлял о женитьбе, а его наследство должны были получить мы. Тот решил перед свадьбой пошить себе новое платье и поведал обо всем портному: так-де и так, его кузен и наследник женится на дочери такого-то торговца.

— О месье! — воскликнул портной. — Что же он делает? Неужели во всем Париже нет других девушек?

Это удивило старого дворянина, и он поинтересовался, в чем тут секрет.

— Да в том, — ответил портной, — что у нее ребенок от парня, который служил у ее отца; но, если б речь шла только о малыше и будь я уверен, что она взялась за ум, так не стал бы ничего и говорить.

— Как же так, — вопросил дворянин, — разве это безделица — иметь внебрачного ребенка? Или в Париже этому не придают большого значения?

— Я так не сказал, месье, — произнес портной. — Если бы девица просто потеряла честь, тогда чего о том и говорить-то; но ведь тут обманут достойный человек: она не просто живет во грехе, но дошла до того, что чуть ли не каждый день появляется в публичном заведении, находящемся прямо напротив моего дома. Она думает, что никто ее не узнает и эти проделки останутся в тайне, но я не раз делал покупки у ее отца и прекрасно знаю, кто она такая.

Сей искренний и безыскусный рассказ удивил нашего родственника. Не прошло и часа, как он призвал к себе моего отца и спросил, что тот думает о женитьбе на девице подобного пошиба. Отец ответил: это все злословие и чистой воды ложь. Видя такое его ослепление, кузен заявил, что не пойдет на свадьбу и, если отец пренебрежет предупреждением, лишит его наследства. Но отец, отвергнув все угрозы, в тот же день принес ему на подпись брачный договор. Наш родственник, взяв документ из рук нотариуса, тут же разорвал его в клочки. Но и это его не успокоило — разыскав господина де Марийяка, он поведал обо всем и попросил всеми способами воспрепятствовать столь постыдному супружеству. Господин де Марийяк немедленно сел в его карету и, приехав к отцу, сказал, что, зная его упрямство, не требует отказаться от женитьбы, а хочет лишь прояснить дело: то, что говорят о невесте, может быть и наветом, но все же необходимо все тщательно проверить; неплохо бы сказать, что срочные дела отзывают отца на несколько дней, а за это время можно разузнать правду. В противном же случае, как он уже сказал, можно будет идти далее.

На эту здравую мысль отцу было нечего возразить. Пообещав красотке вернуться не позднее, чем через неделю, он поселился у портного и стал наблюдать. Уже на следующий день он увидел то, чего совсем не хотел: его невеста тайно прокралась в притон. Не поверив глазам своим и думая, что он просто плохо разглядел из окна, отец мой спустился и, прикрыв лицо плащом, дождался, пока она выйдет. Он узнал ее и, отказываясь верить очевидному, проследил за нею до порога отчего дома. Пораженный, он в душе стремился все-таки оправдать ее, убеждая себя, что в доме есть ведь и другие квартиранты. И жители квартала, и портной убеждали его в обратном, но он отказывался их слушать, желая убедиться воочию. Для этого он сам явился в это почтенное заведение и пообещал щедро заплатить, после чего перед ним сразу распахнули двери и привели какую-то девицу. Он не решился сказать, что ищет другую, дабы не дать повода для подозрений. Он заплатил много и в тот день был желанным гостем. Вернувшись на следующий день, он попросил позвать кого-нибудь стоящего — и тут-то привели ему ту, кого он хотел, а точнее — вовсе не хотел там видеть. Мой отец зарыдал как ребенок; не в силах произнести ни слова, он вскочил на коня и помчался домой, не повидав перед отъездом никого, даже господина де Марийяка.

Впрочем, от парижан не так-то просто отделаться, и отец, отмахнувшийся от всех предупреждений и оказавшийся столь безрассудным, что подписал все статьи брачного договора, был возвращен назад и предстал перед судом, приговорившим его к выплате двух тысяч франков с процентами за нанесенный ущерб. Отец, ни за что не желавший платить эти деньги по доброй воле, обратился в Парламент, а затем подал жалобу на решение. Столь большие хлопоты привели лишь к увеличению и его досады, и долга: крючкотворство, которое помогло ему в прошлый раз, теперь оказалось вредным, и вместо двух тысяч франков отцу пришлось заплатить три.

О нем, продолжавшем казаться неисправимым после первого брака, думали, что второй, приумноживший его несчастья, отвратит-таки его от намерения взять жену. Но, на мою беду, он женился-таки на одной девице-дворянке из наших краев — и тут, как я уже говорил, у меня появилась мачеха, и притом самая злая из всех, каких только можно вообразить. Она приобрела на него такое влияние, что, едва войдя в наш дом, сразу выгнала меня вместе с моею кормилицей: я был отослан в Оленвиль — место, роковое для меня с первых дней моих, и, думается, именно затем, чтобы там со мной случилось то же, что и с моей бедной матушкой. За целый год, прожитый там, кормилица так и не получила никаких вестей о моем отце, хотя просила написать ему несколько писем, а ее муж приезжал даже к воротам его замка. Наконец, по прошествии этого времени, один возчик из нашего дома, проезжая мимо Оленвиля{14}, сказал кормилице, что мой отец велел передать ей сетье{15} зерна, — как будто этого было достаточно для моего пропитания. Прошел еще год, и никто не спрашивал, жив я или уже умер, — из опасения, что последует требование денег. Приютивших меня бедняков заботиться обо мне обязывала лишь известная радость, которую они во мне находили: своих детей они не имели и потому относились ко мне так, будто я был их ребенком.