Юзеф Крашевский - Маслав Страница 3

В отблеске вечерней зари они казались двумя призраками, хотя издали невозможно было рассмотреть их.

Лясота и Дембец приглядывались с любопытством беспокойством. Лясота скоро узнал в них таких же, как он сам, бездомных беглецов, вырвавшихся ночью из мест чешских погромов и побоищ.

Они были вооружены, потому что над головами их торчали острия копий, которые они держали в руках, и ехали на статных конях. Султаны шлемов развевались над их головами. Но разве можно было поручиться, что это не были чехи, искавшие добычи среди этого разгрома и опустошения?

Всадники остановились перед сожженным костелом… Ветер стих, и можно было различить отдельные слова, которыми они обменивались между собой.

– Собачьи дети!

– Звери дикие! Дьявольское племя!

После таких проклятий не оставалось сомнения в том, что это были свои. Лясота сложил руки трубой у рта и закричал им, напрягая силы.

При этом звуке всадники в первое мгновение повернули коней, собираясь обратиться в бегство, но потом остановились и стали приглядываться.

– Свои! – закричал Лясота. – Подъезжайте сюда к нам!

Дембец, который еще раньше Лясоты, признал в них своих, встал с земли и поспешил к ним навстречу.

Вместе все как-то безопаснее.

При виде этой фигуры, выступившей из мрака, всадники остановились, собираясь защищаться или обратиться в бегство, но каретник приблизился к ним, узнал соседей и стал звать их по имени…

Это были два брата Доливы, соседи Лясоты по имению, Вшеборь и Мшщуй. Утомившись блуждать в лесу без пищи и питья после того, как владения их были преданы разгрому и огню, они теперь, узнав Дембеца, охотно сошли с коней и пошли за ним к тому месту, куда он их вел.

Обрадованный каретник шел вперед и кричал Лясоте.

– Это наши соседи из Доливян, Вшеборь и Мшщуй.

Лясота с усилием приподнялся, опираясь на месте, а каретник опять принялся разводить огонь.

Никто не приветствовал друг друга, потому что не с чем было приветствовать. Разве со спасением жалкой жизни, с которой теперь не знали что делать. Шляхтичи обменялись только печальными взглядами.

Когда огонь разгорелся, младший из братьев Долив, рассмотрев порванную одежду с кровавыми пятнами на ней и исхудавшее лицо Лясоты, не мог удержаться от проклятий врагам.

– Вот, до чего мы дожили! – крикнул он. – Вот что сталось с нашей землей! Будь проклят тот день и час, когда нами стали править Мешко и Рыкса!

Дембец взял их коней под уздцы и отвел их в соседнюю ограду, где они могли найти немного травы. Все сели на земле. И из всех уст по очереди полились жалобы на судьбу.

– Познань, – начал Мшщуй, – тоже вся разгромлена. Чего не успела увезти немка Рыкса, то забрали чехи. Она ушла к своим, к немцам, а за нею должен был идти и сын Казимир. Нет у нас князя, границы стоят без охраны, в стране – безначалие, бери всякий, кто что хочет. Разорили чехи и Гнезьно, ограбили костел, забрали все сокровища, а наших братьев погнали перед собой, как скот. Села выжжены, и куда ни взглянешь, пустыня!

– Погибло Болеславово королевство, – прибавил Вшеборь, – перебито наше рыцарство; все с нами воюют, потому что у нас безначалие. Нет у нас головы!

– Только и остается нам умереть, чтобы не дожить до конца, – сказал Лясота.

– Чехи – чехами и немцы – немцами, – сказал Мшщуй, – но и наш собственный народ разоряет костелы, возвращается в язычество, наша жизнь весит на волоске! Ходят толпами и призывают по-старому Ладо, а если повстречают какого-нибудь магната, ругаются над ним и прибивают его к кресту.

– Что тут делать? Остается одно – умирать, – проговорил Лясота.

Но Мшщуй отрицательно покачал головой.

– У кого есть силы, пусть идет за Вислу к Маславу, там, говорят, еще спокойно, у него сила большая. Что делать? Присоединяться к сильным, а иначе погибнем все, – говорил Вшебор. – Мы вот тоже не знаем, идти ли к нему, чтобы спасти свою жизнь?

– К Маславу? – слабым голосом проговорил Лясота. – Что ты выдумал? Это человек бесчестный, беспокойный, он – причина всех наших бед.

Мшщуй пожал плечами.

– Да, это правда, но теперь для нас всякий хорош, кто поможет нам спастись.

– Лучше умереть! – пробурчал старик.

Так перебрасывались они отрывочными фразами, пока Дембец не прервал их беседы вопросом, – не голоден ли кто-нибудь из них.

А кто же теперь не голоден! – вскричал Мшщуй.

– Что у меня есть, тем я поделюсь и с вами, – сказал каретник. – Правда, всего понемногу, только бы голод заморить.

И с этими словами он начал раскладывать перед ними копченое мясо и крупу, сваренную в черепках посуды, найденных им на пожарище. Ужин был плохой, но проголодавшимся людям он показался вкуснейшей пищей на свете. И они были ему бесконечно благодарны.

– Пусть Бог тебе заплатит за нас, – говорили они ему.

– Заплатите лучше вы сами, – отвечал Дембец. – Вы здесь не останетесь, пойдете куда-нибудь дальше, возьмите и меня с собой, а то я здесь погибну. Вероятно, завтра перед рассветом вы двинетесь к лесу, позвольте же и мне пойти за вами. Я поделюсь с вами своими запасами.

– Кто же из нас может сказать, что будет завтра? – сказал Лясота.

– Надо идти в лес и за Вислу, – прибавил Мшщуй, – больше нечего нам делать. Маслав принимает всех.

– И не говорите мне этого, постыдитесь даже думать об этом! – прервал его старый Лясота. – Кто не знал Маслава, крестьянского сына при дворе Мешка? Неизвестно, откуда и как выскочил этот паршивец из хлева, лизал панам пятки, всячески угодничал и добился того, что стал подчашим, а потом сохранил Мешку жизнь, королеву выгнали своими заговорами и государя своего Казимира тоже вынудили удалиться. Это все его штуки!

– Ну, конечно, его, – сказал Мшщуй, – я тоже его не люблю и не защищаю, знаю, что он собачий сын… А кто теперь власть имеет? У кого сила? Приходится или голову сложить или идти к нему на службу.

– Да, что делать! – вмешался Дембец, стоявший поодаль от всех, – приходится служить кому попало, хоть бы рыжему псу, только бы не оставаться без власти.

Все умолкли, опустив головы; Лясота, отдохнув немного и успокоившись, с усилием поднялся, чтобы осмотреть свое израненное тело и разорванную одежду. В нем виден был человек, много выстрадавший в жизни и научившийся спокойно переносить страдания: почти без стона, смело, спокойно он начал раздеваться, отдирая от тела пропитанную засохшей кровью одежду. Тогда из ран выступила свежая кровь, и он, разрывая на куски белье, стал прикладывать эти куски к израненному и исколотому телу. Все смотрели на него с почтительным удивлением. Все-таки это было доказательством того, что он желал вернуться к жизни и искать какого-нибудь выхода. Все молча ждали, когда старик окончит свое дело: надо было сообща сговориться, что делать дальше, где укрыться и куда направиться.

В то время во всей стране не осталось почти ни одного уголка, который бы не подвергся разбойничьему набегу чехов, поморов или пруссаков. Особенно тяжелым было положение богатых помещиков, духовенства и рыцарства, которые при Мешке Первом и Болеславе приняли христианство, ни один костел, ни один монастырь не был пощажен грабителями, ни одно кладбище не избежало осквернения. Почти все капелланы пали от руки убийц, и великое дело обращения в христианство, совершенное при помощи христианских народов, было уничтожено. Это было от части на руку немцам, которые приобретали таким образом право обращения мечом, завоевания и захвата верховной власти над вновь отстроенным костелом.

Русь и венгры, со своей стороны, ждали только удобного момента, чтобы вырвать у Польши земли, завоеванные Болеславом. Чешский Бжезислав мечтал даже о завоевании всего Польского королевства и о присоединении его к своим владениям. И это великое дело он начал с ограбления Кракова, Гнезьна и Познани и опустошения всех областей, которыми он хотел править.

Когда Лясота, перевязав свои раны, снова лег на землю, а Дембец уселся в сторонке, братья Доливы, переглянувшись между собой, продолжали прерванный разговор.

– Как же вы думаете? – заговорил Мшщуй. – Что нам делать? Говорите вы первый, мы хотим послушать старшего.

Лясота поднял голову, как бы для того, чтобы убедиться, что эта речь относится к нему.

– Вы меня спрашиваете, – сказал он. – Да разве я сам знаю, что надо делать? Я знаю, чего не надо делать. Я не пойду за Вислу к Маславу, потому что стыд и срам кланяться сыну батрака после того, как человек служил помазанным королям. Мы все держались всегда вместе с нашими государями: были верны вдове Мешка, потом сыну его, Казимиру… И теперь мы пойдем к тому, кто их от нас отнял? А если бы мы и пошли к нему, то разве для того, чтобы он снял с нас головы: ведь кормить нас он не будет.

Братья Доливы не возражали ему.

– Может быть, вы не знаете Маслава так, как я его знаю, – прибавил Лясота. – Я помню, как он рос при дворе и был сначала мальчишкой при псарне, потом носил полотенца и кувшины, приручал соколов, наливал мед и понемногу вкрадывался в доверие и милость, дошел постепенно до цепи на шее и рыцарского пояса, стал доверенным и советчиком. Но и этого было мало его ненасытному честолюбию. По смерти Мешка он задумался жениться на королеве и стать королем, а Казимира извести. Но мудрая государыня отвергла его и окружила себя своими. Тогда стал ее же ругать за то, что она не хочет думать о пользе страны и нас всех, и так ее преследовал, что она, забрав с собой все драгоценности, уехала к своим на Рейн. Остался Казимир, которого взял в свою опеку Маслав с намерением погубить его. И тот должен был бежать. Маслав легко от него отделался. А мы остались без государя и вместо него попали в лапы к волку. Страну нашу грабят и разоряют чужие люди. Ну, скажите, разве все это не его рук дело? Мы все отступились от изменника, а он тогда сделался язычником, чтобы расположить к себе чернь. И все язычники, сколько их там есть, пруссаки и поморы, все с ним. Что же мы там будем делать? Мы, крещенные и верующие в Иисуса Христа? Тела не спасем, а душу погубим.