Дэвид Бейкер - Путь слез Страница 3

В мироздании, которое томилось от гнета, эти безобидные дети Европы перенесли непередаваемые трудности. Будь то засуха или голод, болезни или нападки врагов, доблестные воины выносили на себе испытания мира, погрязшего в страшных мучениях. Твердые в своем уповании, эти, отверженные всеми крестоносцы, продолжали путь. Сомнение опутывало их, но они все равно выстояли до конца с желанием верить, с желанием доверять, безмолвные и согретые любовью Бога, перед Чьим взором они терпеливо страдали.

Автор уверен в немногом, но не сомневается, что отважные крестоносцы, чьи страдания стали компасом к вратам Божьих истин, сегодня возжаждали бы стать нашими проводниками. Ибо они вкусили загадочной свободы, обретенной посреди несчастий, и, несомненно, пожелали бы поделиться с нами радостью этого сладостного освобождения. Надежда, проявившаяся в их невзгодах, обладает ключом к нашей собственной свободе, когда мы разочарованы, падаем и переносим несчастья; она придает нам мужества встретиться с тайнами, которых боимся. Возможно, их странствие это метафора надежды посреди уныния и горя.

Итак, в путь! Идите в Палестину, плечом к плечу с доблестными юными крестоносцами. Шагайте вместе с ними по феодальным поместьям, устрашающим Альпам, бревенчатым городам и величественным замкам средневекового христианства и не ослабевайте сердцем ибо, хотя вам предстоят страдания, вам надлежит и освобождение.

Vincit qui patior!

Книга 1

Глава 1

Тьма окутала поместье

Ранним летом 1212 года от Рождества благословенного Господа неизменный Лаубусбах бесшумно катил мирные воды к речке Лан. Он тёк на запад, прокладывая себе путь по Tonschiefer, мягкому пласту глинистого сланца, бесконечно работая над формой широкой и ровной долины еще с тех самых пор, как первобытные франкские племена охотились на оленя и лисицу по длинным склонам и широким спинам лесистых холмов, плавно спускающихся к водам реки. На расстоянии дня неторопливой прогулки от устья потока равнина резко сворачивала к чашевидному ущелью, где более упрямая донная порода, Diabas, сжала берега настойчивых вод. Как уже почти двадцать поколений кряду, так и теперь, эта глубокая впадина служила добрым людям из селения Вейер, заботливо укрывая от холода и непогоды их приземистые, крутоверхие лачуги, крытые соломой. Но даже под такой незыблемой защитой от прихотей природы нужно было убежище от злобных духов, которые, несомненно, рыскали по окружающим лесам и полям. Его предлагала древняя и потемневшая от времени каменная церковь, возвышавшаяся на краю впадины.

Этим особенно сухим и жарким июньским месяцем обычно оживленный Лаубусбах не журчал и не плескался по каменистому дну, и даже колесо вейерской мельницы он не вращал с привычным рвением. Вместо того, чтобы смеяться в ярком свете летнего солнцестояния, поток тосковал, словно не солнце, а звезды мрачной ночи отражались в нем. И эта грусть не ускользнула от простого деревенского люда, Volk, который чутко внимал знакам потусторонних сил, наполнявших мир. Тоска Лаубусбаха стала причиной для размышлений и, возможно, молитв, предвещая будущее время слез.

В нескольких минутах ходьбы от берега стояла скромная хижина вейерского пекаря. Прочные стены крепко держали на себе густую соломенную крышу и давали хороший приют своим хозяевам. В эту пасмурную, безжизненную ночь обе комнаты освещались тусклым светом тлеющих угольев и единственной свечи.

В углу большой, общей, комнаты сидел Карл, младший сын пекаря. Он присел на корточки возле кипы соломы, служившей ему постелью, и не сводил печального взора с заброшенного очага, расположенного посередине комнаты и окружённого плоскими камнями. Карл был жизнерадостным ребенком, всегда готовым разогнать житейские невзгоды широкой улыбкой на круглом румяном лице. Все люди были ему друзьями – тринадцатилетнему мальчику, веселому и любознательному, приветливому и счастливому, – а сам он никому не был врагом. Непослушные рыжие кудри в беспорядке усеяли пол вокруг него: он неспешно, чтобы скоротать время, состригал их с головы. Сельский старейшина сурово напомнил ему, что только знати и принцам позволительно иметь длинные волосы. И Карл старался сохранять положенный порядок вещей.

В смежной комнате на соломенном, сыром от пота матрасе, умирая от лихорадки, лежала Марта, жена пекаря. Около неё на грубом столе стояла плошка, вырезанная из грушевого дерева, наполовину наполненная холодной водой. Пятилетняя дочка, Мария, была рядом и добросовестно омывала бледное чело матери тряпицей, которую держала в единственной здоровой руке.

На улице, под яркими звездами теплой ночи сидел старший сын, Вильгельм, и со злостью чинил расшатавшийся забор, служивший оградой семейному огороду. Вил был задумчивым и часто отрешенным от мира парнем почти семнадцати лет от роду, легкого телосложения и с приятными чертами лица. Его светло-голубые глаза, бывало, глядели нежно, но чаще они сверкали как два раскаленных меча на страже его раненой и тревожной души. Юноша окунул длинные руки, опустив их до самого дна бочки с дождевой водой и после вытер, проведя ладонями по длинным светлым волосам. Он проворчал, что, мол, не обязан обременять себя заботой об умирающей матери, докучливом брате, калеке-сестре и обязанностями отсутствующего отца.

Парень направился ко входу в дом, продолжая по пути мысленно жаловаться на судьбу. Проходя мимо очага, он швырнул немного хворосту на тлеющие в золе красные угольки, а потом смотрел, как взвившийся сноп искр торопливо протискивался сквозь дымовое отверстие наверху. Он задумался, мечтая улететь вместе с ними. В короткой вспышке света он разглядел младшего брата и с раздражением выбранил его за слезы.

– Прекрати реветь будто девчонка.

Смутившийся Карл опустил взгляд на пол, быстро смахнул слезы грубым рукавом и кротко извинился:

– Это для спасения душ матери, отца, бедняжки Марии и твоей.

Без малейшего сочувствия Вил прошел мимо Карла и вошел в комнату матери. Ему навстречу вскочила сестра:

– Вил, – прошептала Мария, – не принесешь ли еще немного воды? Mutti, нашей маме, может быть, полегчает.

Обрадовавшись тому, что появился предлог снова выйти из дома, Вил кивнул и взял плошку из рук сестры. Он быстро вырвался под спасительный покров звездного света и остановился у бочки с водой. Потом прижался спиной к плетеной стене дома и, обхватив плошку обеими руками, прижал ее к себе. Легко постукивая пальцами о днище посудины, мальчик какое-то время рассматривал очертания горных вершин, обрамляющих деревню, затем с тяжелым вздохом закрыл глаза.

Он позволил воображению перенести его в чужие земли, где, по рассказам странников, происходили удивительные события Священных войн. Юноша представил себя могучим рыцарем па боевом коне, отважно скачущем по окровавленным палестинским равнинам. Держа перед собой алый крестоносный щит, он взирал бы, как враги христиан спасаются бегством от ярости его грозного наступления. Несмелое прикосновение руки к его плечу вернуло Вила обратно в Вейер.

– Ты не мог бы поторопиться с водой?

Вздрогнув от неожиданности, Вил кинул на Карла возмущенный взгляд.

– Матери нужна вода и… ну… доброе слово, думается мне. – Карл сжался, ожидая гневного выговора.

Вил рванулся мимо смущенного рыжика, чтобы отнести воду в комнату. Влетев в дом, он выхватил мокрую тряпку из рук Марии и велел ей отойти в сторону, пока сам полоскал примочку в свежей воде.

Следом вошел Карл, прошмыгнув рядом со свечей, которая отбрасывала по всей комнате желтоватый свет. Крошечное пламя танцевало на скрученном фитиле и высвечивало капельки крови, сочащиеся из уголка сжатых губ Марты.

В порыве неожиданной нежности Вил заботливо вытер материнский лоб и взглядом остановился на капле крови. Потом отозвал брата в угол и прошептал:

– Нам нужен брат Лукас.

– О нет, она же его ненавидит! Да и с каждым днем ей становится лучше… А отец Пий говорит, что надо иметь веру. Если ее у тебя нет, оставь заботу о матери нам с Марией.

– Как хочешь, так себе и верь, а я пойду за монахом.

Встревоженный внезапным чувством, Вил вышел из спальни и направился к выходу, но в общей комнате остановился: его внимание привлекла глиняная чаша, стоявшая на столе. «Мамина любимая, – вспомнил мальчик, – та, что сделал для нее дядя, когда она была маленькой девочкой». Он взял чашу, провел длинными пальцами по ее гладкому ободку и потом только поставил ее в покосившийся шкаф, где ей и полагалось находиться. Он долго смотрел на аккуратные ряды тростниковых корзин, глиняных кувшинов и свеч.

– И хоть бы что-то было не на своем месте, – пробормотал он со злостью. Глубоко вздохнув, он вышел в ночь и повернул на север, к аббатству Вилмар, которое управляло его деревней. Там он надеялся найти брата Лукаса, монастырского травника и старого друга своего отца.