Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода Страница 3

Амбруаз — чистокровный бретонец. Леру такая же бретонская фамилия, как Ле Флош или Леган. Амбруаз простой землекоп. А вот Жако не чувствует в себе ничего бретонского. Амбруаз не его отец. Но кто же отец Жако? Этого он не знает. Тут, видно, была целая история. Но не станешь же расспрашивать о таких вещах! Однако люди должны знать об этом… В Гиблой слободе есть ровесницы матери, подруги ее юности. Но в его присутствии никто не заикается о прошлом. Жако может сказать лишь одно: Амбруаз стал его отцом только в тот день, когда, облачившись в свой темно — синий костюм — этот костюм он обычно надевает для церемонии одиннадцатого ноября[1], и пиджак уже сделался ему слишком узок, — отправился в мэрию и заявил секретарю:

— Этот парнишка — мой сын. Он носит фамилию матери, а это никуда не годится. С сегодняшнего дня он будет носить мою фамилию, так как я муж его матери.

Но порой, когда Жако идет по Гиблой слободе, ему кажется, что из‑за занавесок люди указывают на него пальцем, перешептываются: «Разве вы не знаете? Ведь это же сын такого‑то… Взгляните хорошенько, у Жако его нос… его глаза, да и походка такая же…»

Все уже разделались со своей порцией говядины. Мать накладывает в тарелки жареную картошку.

— Жако, возьми еще мяса.

Это все, что сказал Амбруаз. Голосом, похожим на звук тупой пилы, он сказал: «Жако, возьми еще мяса».

Мясо придает крепость телу, поддерживает силы, мужество. Амбруаз раскрывает свой складной нож, отделяет от кости большой кусок мяса, накалывает его на кончик ножа и кладет поверх картошки в тарелку Жако.

Пар от супа уже рассеялся. В воздухе стоит благоухание вареной говядины.

— Сегодня вечером прохладно, — говорит мать.

— Ноябрь на дворе, — подтверждает Амбруаз.

— А Мунины, соседи‑то, уже успели запастись углем на зиму!

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГИБЛАЯ СЛОБОДА

Чтобы добраться до Гиблой слободы, надо сесть в метро на станции Люксембург или Денфер-Рошеро. Билет стоит девяносто франков. За каких‑нибудь двадцать минут поезд довезет вас по линии Со до Ла Палеза. Это один из огромных южных пригородов Парижа, прозванных «городами — спальнями», потому что тамошние жители день — деньской работают на парижских заводах и возвращаются домой лишь вечером, чтобы снова уехать на заре.

В Ла Палезе дома выстроились двумя рядами вдоль шоссе на Шартр, и шоссе стало главной улицей предместья. Три квартала Ла Палеза тянутся друг за другом, как вагоны поезда. В центре, у площади Мэрии, расположен торговый квартал, ближе к Парижу — квартал Шанклозон, а к Шартру — квартал, который называют «Гиблой слободой».

Жители торгового квартала и Шанклозона говорили о соседях: «Да это там, на окраине, в Слободе». Однажды кто‑то сказал в насмешку: «Ну да, в Гиблой слободе!» И обитатели квартала приняли вызов, оставив за собой это название.

Домишки в Гиблой слободе двух-или трехэтажные, приземистые, покосившиеся раньше времени. Фасады серые или мертвенно — белые, плохо покрашенные, все в морщинах — трещинах. Тротуары в выбоинах, а кое — где обнажилась земля, и между домами и кромкой тротуара тянется утрамбованная пешеходами тропинка. Велосипедная дорожка, бегущая по долине Шеврёз, резко обрывается, словно испугавшись, у въезда в Гиблую слободу — ведь камни ее мостовой славятся по всему Иль‑де — Франсу. Каждый булыжник так и норовит держаться подальше от соседей, быть не таким, как другие. Да, выделиться из общей массы. Иные будто нарочно отодвинулись в сторону, другие вылезли наверх, а некоторые, объединившись, образовали глубокий ухаб, на котором машины так и подбрасывает. Неровные, расшатанные, как старческие зубы, эти камни обогащают владельцев гаражей, обосновавшихся на окраине Гиблой слободы, и вполне могут выдержать конкуренцию с дорогами севера страны, которые пользуются такой печальной известностью. Жители Гиблой слободы проклинают свою мостовую: ведь некоторые уже вывихнули себе здесь ноги, но в то же время они вовсе не горят желанием видеть гладкую, как скатерть, гудронированную дорогу. Да оно и понятно: благодаря неровностям мостовой машины с открытым верхом, мчащиеся из Жифа или Орсэ, сбавляют здесь скорость, а такого результата не всегда добьешься указателем «тихий ход».

В домах Гиблой слободы, построенных на жалкие гроши, в этих бараках, которые рабочие сами сколотили себе, выкраивая каждую свободную минутку, потому что им осточертело жить в гостинице или в какой‑нибудь конуре, ютятся многодетные семьи, с трудом сводящие концы с концами. За этими строениями, похожими на плохо склеенные коробки, прячутся сырые дворы и редкие садики, где торчит несколько перьев лука — порея и розовый куст, свидетельствующие о том, что хозяин любит копаться в земле по воскресеньям и регулярно слушает сельскохозяйственную передачу люксембургского радио. Каждый шрам квартала имеет свою историю. Обломанный угол дома напоминает о гололедице, из‑за которой в то утро грузовичок молочника бросало из стороны в сторону… А вот велосипедное колесо, что ржавеет на гвозде, олицетворяет одну неосуществившуюся мечту. Когда‑то Берлан решил открыть свою собственную слесарную мастерскую. Ну ясно, начинаешь с малого, а потом, постепенно… Но Берлан по — прежнему работает металлистом в Бийанкуре, а от его проектов осталось лишь это одиноко висящее колесо. Что за важность! Зато, если у вас что‑нибудь не ладится с велосипедом, всегда можно забежать к Берлану в субботу после обеда или в воскресенье утром.

2 Жан — Пьер Шаброль

17

Ну, а эти ворота были поцарапаны как‑то ночью, в бурю. Парень, позже всех вернувшийся домой, плохо задвинул засов.

Помятая реклама фирмы Мишлена — живое напоминание о призывниках прошлого года, которые здорово вспрыснули официальное признание своих физических достоинств и на этом раскрашенном листе жести испробовали силу своих мускулов.

Здесь недостает кирпича, там бесследно исчез камень, а заменить его не было ни времени, ни денег. Штукатурка осыпается, и каждую зиму на крышах домов не хватает все больше черепиц. Язык нищеты, все разъедающей, точно ржавчина, понятен каждому, кто умеет читать, как книгу, летопись этих жалких домишек…

Над шоссе протянута стальная проволока, прикрепленная к крышам домов. На ней висят фонари. Но с тех пор, как мамаша Мани занялась галантерейной торговлей и продает резинки для подвязок, несколько электрических лампочек было разбито, и ночью, когда ветер раскачивает уцелевшие фонари, на мостовой танцуют горбатые тени прохожих.

Небесно — голубое одеяло семейства Вольпельер лежит на подоконнике супружеской спальни. Вольпельер — шофер грузовика. От его получки в первый же день не остается ни гроша: все деньги идут на уплату долгов бакалейщику. В этой семье живут в счет будущего месяца; и все же, несмотря на уйму забот — трое ребят, стирка белья, долги, — причудам мадам Вольпельер нет конца; действие их подобно солнечным ожогам: сперва чувствуешь только приятное щекотание, потом не можешь спать по ночам от нестерпимого жжения, а под конец кожа начинает слезать клочьями. Ка к‑то в начале месяца мадам Вольпельер приобрела роскошное пуховое одеяло, крытое небесно — голубым атласом. С тех пор каждое утро, встав с постели, она раскладывает одеяло на подоконнике, чтобы все могли им любоваться, и оно лежит там до темноты. Мадам Вольпельер хвастается своей покупкой так, словно приобрела целый дом. Она убирает одеяло лишь в самый сильный дождь, да и то оставляет окно открытым, чтобы Удоны, живущие на втором этаже напротив, могли видеть, как оно красуется на супружеской кровати. К рождеству мадам Вольпельер купила для своего старшего сына в рассрочку велосипед и сразу же, пятого декабря, принесла подарок к родителям Жако — соседям Удонов. «Знаете, где бы я ни спрятала велосипед у себя дома, ребята все равно найдут его до двадцать четвертого», — объяснила она. Она по нескольку раз в день забегала к Леру, чтобы продемонстрировать велосипед остальным соседям. Двадцать пятого декабря мадам Вольпельер обрядила своего старшего мальчика, как эскимоса — как бы он не озяб, разъезжая по Гиблой слободе на своей блестящей новенькой машине. Мадам Вольпельер всегда ходит, гордо подняв голову, и старается правильно выговаривать слова. В первое воскресенье каждого месяца она печет сладкий пирог и ставит его студить на подоконник для всеобщего обозрения. Муж боготворит ее, одобряет все ее безумства. Он все еще видит в этой крупной женщине с полными плечами, полной грудью и полными бедрами резвую непосредственную девушку. У мсье Вольпельера длинные вьющиеся волосы; по выходным дням он облачается в узенькие брючки и светлую куртку, чтобы быть под стать жене, которой, по его мнению, свойственна милая непринужденность. Своих детей он балует так, словно они принцы крови. Проезжая с грузом по Гиблой слободе, Вольпельер в полдень обязательно завернет домой пообедать. Он ставит грузовик перед дверью и разрешает своим ребятам играть в кабине и забавляться сколько душе угодно автомобильным гудком.