Оливье Блейс - Торговец тюльпанами Страница 3

— Хорошо, отец! Я пойду к этому человеку!

Он уже почти выбрался из кресла, но Корнелис усадил его обратно:

— Мне надо сказать тебе еще несколько слов о господине Берестейне…

Виллем покорно сел.

— Богатым и могущественным людям часто завидуют, знатных недолюбливают, а порой и высмеивают. Чем выше поднимаешься, тем больше рискуешь — этот урок военного искусства применим и к жизни в обществе. Паулюс стал жертвой слухов. Его считают грубым, жестоким, изворотливым, опасным и ко всему еще приписывают ему превосходящую всякое воображение алчность! И должен признаться, сынок, в этих сплетнях есть немалая доля правды…

От удивления юноша слегка протрезвел. Он попросил Корнелиса повторить свое странное признание, а после этого — объяснить, зачем же обращаться к ван Берестейну, если такой неприглядный портрет верен.

— Во время боя, который нас сдружил, Паулюса настиг выстрел вражеской аркебузы. Пуля засела у него в шее, он потерял много крови и мог бы погибнуть, если бы я не стянул края раны ниткой, выдернутой из собственной одежды. Я лишился рукава, зато господин Берестейн сохранил жизнь!

— Понятно: он перед вами в долгу и постарается отплатить…

— Думаю, да. Потому-то, несмотря на дурную славу, я выбрал именно Паулюса, а кроме того, нисколько не сомневаюсь, что общение с таким человеком благоприятно скажется на твоем характере.

Корнелис значительно покивал и с этой минуты стал таким же молчаливым, как обычно. Отец и сын вернулись в кабинет, где Яспер, водрузив на нос очки, вслух читал завещание.

— Ну вот, все и улажено. Пойдем! — скомандовал Виллем.

Проститься с нотариусом, собрать вещи, дать хозяйственные наставления Фриде — на все это много времени не потребовалось. Теперь, когда отъезд Корнелиса был делом решенным, его присутствие стесняло детей и почти мешало им. Пять дней, оставшихся до отплытия, показались им очень долгими.

17 мая 1635 года

И не припомнить, чтобы хоть кто-нибудь когда-то и с кем-то прощался так же легко, как простились с отцом четверо детей Корнелиса ван Деруика, отплывавшего на судне под названием «Свирепый» к берегам Бразилии. На пристани у только что оснащенного трехмачтовика не было пролито ни единой слезинки: поцелуи, крепкие объятия, взаимные пожелания и, наконец, когда неукротимый ветер надул паруса, с набережной на палубу, от самонадеянной молодежи к мужественному искателю приключений понеслось с берега радостное напутствие.

— С Богом, отец! Возвращайтесь поскорее! — прокричал Яспер, сдернув шляпу.

Над волнами полетел ответ:

— Будьте здоровы! И непременно пишите!

Виллем шел и шел — до самого конца мола, до самого края пирса, шел так, словно уходящий в море корабль тащил его за собой. Но он ликовал. Разлука обещала одни только приятные перемены: никаких больше ограничений, они получили свободу! Даже трубке с длинным чубуком передалось настроение хозяина — клубы дыма из нее выходили какие-то беззаботные и игривые.

— Отец уехал! — объявил старший брат, проследив глазами за одним из них. — Постараемся сделать так, чтобы, вернувшись, он застал нашу семью в лучшем положении, чем оставил!

Но, хотя пожелание и было высказано, казалось, сейчас молодых людей эта задача заботила менее всего. Радуясь обретенной независимости, они даже не стали дожидаться, пока парусник скроется за горизонтом: едва пропала из виду высокая тулья отцовской шляпы, Виллем подозвал булочника, пробиравшегося среди путешественников со своей грохочущей тележкой:

— Поди-ка сюда и покажи свой товар!

— Горячие белые булочки! Ржаные хлебцы! Ячменные лепешки!

— Можешь не расхваливать — отец двадцать лет держал нас в строгости и запрещал сладкое!

Щедро накинув сверх цены, они купили четыре пирожка и съели их, стоя на ветру и не смущаясь взглядов, словно усталые путники на привале. Эта картина — особенно вид прилично одетых девушек, уплетающих за обе щеки при всем честном народе — казалась до того непривычной, что некоторые зрители отвернулись или прикрыли глаза рукой.

— Пожалуй, отцу наше пиршество не пришлось бы по вкусу! — предположила Харриет, вылавливая из-за корсажа упавший туда кусочек.

Яспер, не доев свой пирожок, бросил остаток чайкам.

— Пастор нас бы тоже осудил. Ладно, пошли отсюда, пока никто шума не поднял!

Они весело тронулись в обратный путь, а услышав звон колокольчика, прибавили шагу и как раз успели на баржу, которую тянул вдоль заросшего травой берега могучий фризский вороной конь. Поднялись на борт — и только теперь вдруг почувствовали странное сиротство. Уж очень непривычно было сидеть вот так всем вместе, вчетвером, и не слышать голоса кого-то из старших. Раньше им досаждали назойливые отцовские поучения — теперь их недоставало. Они почти не разговаривали друг с другом, сидели, завернувшись в дорожные плащи, и мысли текли вяло. Попутчики, едва взглянув на их траурные лица, тоже предпочли хранить молчание.

Дом встретил их темнотой: Фрида, бережливая хозяйка, не оставила ни одной зажженной лампы, лишь букет нарциссов посреди орехового стола слабо притягивал лунный свет. В этом скудном освещении они кое-как добрались до постелей, но еще долго не могли сомкнуть глаз, да и сны были тягостными. Засыпая, Яспер слышал, как брат в соседнем шкафу-кровати наспех предается одинокому наслаждению.

Когда Яспер пробудился, солнце стояло уже высоко. Он удивился, осознав, что на ногах у него башмаки, чувствуя, как царапает щеку измятый воротник, а когда с любопытством потянулся к груди, обнаружил, что все восемь пуговиц камзола вставлены в петли. Так, значит, и спал одетым, будто пьяный, которому лень снять с себя верхнее платье. Приподняв голову, он увидел проснувшихся одновременно с ним брата и сестер: потные, с блуждающими взглядами, смущенные до предела.

В родном доме, казалось бы, ничего со вчерашнего дня не изменилось: мебель на тех же местах, картины там, где прежде, страница раскрытой Библии на дубовом аналое — та же, которую отец читал в день отъезда… Однако если хорошенько присмотреться, бросаются в глаза свидетельства того, что привычный порядок нарушен. Нетронутая постель Корнелиса, его пустое кресло, его праздно висящая одежда, его набитые сеном башмаки, его очки в футляре… Аккуратно расставленные и разложенные вещи, смирившиеся с необходимостью долгой разлуки, вдруг напомнили Виллему о приготовлениях к похоронам. Даже безобидная табакерка, которой не касалась теперь отцовская рука, превратившись в реликвию, вызывала беспокойство, почти пугала.

Завтрак прошел в молчании, словно поминки. Стол был накрыт, как всегда: пять снизок черешен, пеклеванный хлеб, сметана, пропитанные вином сухари. Яспер почувствовал благодарность к Фриде за то, что поставила прибор и для Корнелиса, ему и в голову не пришло, что она могла сделать это просто по привычке.

В конце концов Виллем, сидевший во главе стола, стукнул ложкой о кружку:

— Брат и сестры, выслушайте меня! Кресло, в котором я сижу, еще недавно занимал наш отец. Перед отъездом он поручил мне вести дела семьи и заботиться о каждом из вас. Я намерен исполнить его волю, а вас прошу повиноваться мне, как повиновались ему! Договорились?

Слова Виллема были встречены единодушным согласием. Даже Фрида, чьего мнения никто не спрашивал, и та кратким реверансом показала готовность подчиниться. Успокоенный этим старший брат продолжил увереннее:

— Разлука с отцом — нелегкое испытание, и мы выдержим его только в одном случае: если сплотимся. Помните о том, что связывает нас, кто мы друг для друга: мы люди, родные по крови, мы сыновья и дочери одного и того же отца и одной и той же матери, нас вскормили одни и те же сосцы, и мы должны друг другу помогать! В глазах окружающих мы осиротели… Постарайтесь не показываться на улице в одиночку. Мы знаем детей, которых называли бродягами и обходились с ними как с бродягами, лишь потому, что их видели на улице после сигнала тушить огни!

— Да кто же пожелает нам зла? — простодушно удивилась Харриет.

— Дурные люди, которые зарятся на наше добро и для кого четверо оставшихся без присмотра детей — лакомая добыча.

Казалось, его слова еще долго отдавались эхом в наступившей тишине. Яспер, по обыкновению, постарался их смягчить:

— Братец, а не думаешь ли ты обратиться к нашему дяде Герриту из Мидделбурга? Когда-то он нам помогал, наверное, помог бы и сейчас.

— До Мидделбурга далеко, — возразил старший брат. — Сорок лье[8], да еще через болота и затопленные равнины, так что не избежать объездов… Не слишком-то надежный покровитель наш дядя Геррит!

— Кто же тогда нас выручит? Мы ведь не сможем одни заправлять всеми делами и домом.

— Уж об этом-то отец позаботился! Я передал его письмо ректору латинской школы, которого он считает своим другом, сегодня утром получил ответ, и представьте себе — сегодня же и встречаюсь с этим влиятельным человеком! Он ворочает миллионами, он ведет дела по всей Европе — и он меня ждет!