Евгения Демина - Хозяйка мельницы Страница 3

Сухой, поджарый, тёмный с лица. Сыновья были все в него.

Стремглав по ступеням, точно к земле пристилаясь, украдчивым волчьим ходом. Обнял побратима, дивился подарку.

— Вишь ты, лёгкий какой. Да в полной сбруе… Угодил, Аскольдушка, угодил… Объезженный?

— К седлу приучен, а к новому хозяину так и так приучать.

— Добре. Будет чем заняться. А то мы в степь давно не ходили. Там всё аланы да булгары, поляне с ними знаются… Сшиблись мы пару раз, долго раны зализывали… Вено,[22] значит?

— Погоди, остальное на свадьбу будет.

— Ого, да вы ещё с возом! Что ж не по реке?

— Обмелела река. Лето сухое.

Глаза у князя как пещоры чёрные, а в глуби костерки, а вокруг лешанята прыгают. Достают пламена до Аскольда, обжигают.

— Что ж не волоком? Торопишься, на свадьбе бы не загуляться? Зимовали бы, а весной в путь.

— Сон я видел, Ростецлейв. Не водить драккар к городу.

«А мне не мог про сон сказать», — обиделась Хильдико.

Заметил её князь.

— Ну коли сон… А это что за пташка? Сестрица, так?

Огоньки из пещоры вырвались, побежали по зацветшей глади зеленой — по её глазам.

— Давай меняться — девку на девку?

Хильдико поняла, что он шутит.

Устроили гостей в тёплом срубе, просторном, чтобы всем вместе дневать и ночевать, по-братски. После отдыха позвали вечерять.

Хильдегарде собралась было, но Аскольд встал у дверей.

— За разговорами мужскими заскучаешь. Оставайся-ка здесь.

— Ты что, брат? Я же всегда с вами.

— То-то, что всегда. Меньше заигрывать будешь.

— Это в лесу-то? Подумаешь!

— Хватит. Не позволю.

— Аскольд, вот они тебе кто? Друзья?

— Друзья.

— Вот и мне тоже.

— Надо же! — Аскольд упёрся в косяк. — Ещё скажи, побратались.

— А если так?

— Всё, Хильдегарде, я сказал: останешься, значит останешься.

— Так её, конунг, — сказал из-за Аскольдова плеча Харальд. — В следующий раз пусть ровно делит.

Конунг ничего не ответил, только с разворота отвесил ему в челюсть. Харальд клацнул зубами и ушёл.

Хильдико смотрела в угол:

— А поесть?

— Ключница тебя накормит.

— А на двор?

— В окно слетаешь.

— Что мне, каждый раз по нужде превращаться?

— Разок превратишься. Только учти: увижу с кем — ощиплю и сварю.

Сестра сложила руки на груди и отвернулась.

Оконце высоко, да узкое. У других ставни снимать — заметят. Ну ничего, протиснется, крылья не поломает.

Небо стало цвета ягод жимолости. У забора тонко алела кромка. Чернелись верхушки вишен и яблонь, одни отродившие, другие — в тягости.

Владко вышел из конюшни и увидел на поленнице девушку, ту самую свейку. Не в грязной мужской одежде, а в нарядном платье, только шкуру на плечах оставила и оберег-молоточек на шее.

Подсел к ней.

Нахохлилась, в меха уткнулась. Волосы пёстрые, как перья у сокола.

— Что ужинать не идёшь?

— В горнице поем.

— Обидел кто?

— Нет.

— Тебя как зовут?

— Хильдегарде. Друзья зовут Хильдико.

— А мне как звать?

— Как хочешь. А тебя? — наконец повернулась. Глаза у неё были тоже пёстрые.

— Владко. Хорошего коня твой брат подарил.

— Да, знаю.

— Завтра пойду объезжать. Ты умеешь верхом?

— Немножко.

— Пойдём с нами. Покатаю.

— Сама покатаюсь, когда захочу, — она отодвинулась. Ноздри у Владка дрожали, как будто принюхивался.

— Пойдём гулять.

— И так гуляем.

— Всё равно не отстану.

— Сначала догони, — вскочила и подобрала подол.

— Не могу. Голова кружится.

Хильдико наклонилась над ним:

— Ты спокойней. Разъяриться всегда успеешь. Знанья на то и даны, чтоб не тревожиться.

— Ты тоже?

Сощурилась.

— В кого?

— Угадай.

Снова села на бревно.

— А хочешь, я тебя умыкну?

Хильдико наблюдала за небом:

— Прошлый год брат мой чудь воевал. Песню привёз…

— Причём тут песня?

— Дома девушка на воле,Словно ягодка на поле.А жена у мужа — словноНа цепи сидит собака.Редко раб увидит ласку,А жена совсем не видит…[23]

— Уж это как ты сама будешь, — засмеялся Владко. И замер: перед лицом мелькнуло крыло. Соколиное.

Княжич вильнул хвостом и спрыгнул с поленницы.

Наутро гнев Аскольда не убавился. Наслушавшись от Баюса и Ольгерда расспросов «Куда подевалась Хильда?», он сослал сестру на женскую половину. Свободно вхожей в дружину-братину хорошо быть до поры до времени. До времени, когда нужны уже не братья, а жених. И была Хильдико посвящена в их круг, и могла являться куда и к кому хотела, но такие порядки становились не в чести, потому что рано или поздно женой девушка будет. Если всем разом — ссор не оберёшься, или ревности новых жён, которых позже возьмут, по мирскому ряду. Если кому одному — то какое ей братство? Бросит валькирия крылья, доспехи, будет хозяйкой. Вот и решай.

Он и решил, чтоб поутру Хильдегарде увела Лисица — ключница. Она взяла свейку за руку и щебетала про княжон, про князя — что разрешил дочерям с ней знакомиться, про то, как рады будут её видеть, чем накормят, чем пожалуют — совсем заговорила, даром что холопка. Потом Хильдико узнала от Святчи, что Лисютка — дочь свободного людина, а в неволю пришла сама, от голодной да тесной жизни, понадеявшись на сытость, на доверие и что какой-нибудь дружинник её выберет.

— Батька со своей как поругается, всегда к ней идёт, — говорил Святополк. — Брал бы её. С такой мачехой я б ужился.

В пушистых волосах цвета мокрого песка блестели серебряные подвески, как ракушки на морском берегу. По лицу и по рукам песчинками рассыпаны веснушки. Вся текучая, зыбкая, звонкая — будто вязнешь в ней, не отпускает.

Провела мимо гридницы,[24] покоев княжьих — переходом, да в отдельную избу, со светлицей и спальней.

В переходе, и без того узком, ворох соломы — ночевали здесь в жару. Где девушки ели, шили приданое и посидельничали — посреди пола очаг, по старинке. Вдоль стен — лавки, прялки, сундуки. Против каменного ложа Сварожича… истукан золочёный — как у чудинов? На пороге стало видно — не истукан. Девушка, солнцем одетая, оттого и кожа смуглая золотится, ожерелья сверкают и вышивка, а под ряснами и колтами[25] сразу и не разберёшь, что волосы черны как уголь. Ползут по плечам, по коленям — до полу. На одной косе куница, векши, ласка, на другой — утицы, селезень и выводок жабий. Бронзой, златом переливаются, зрачками сверлёными на вошедших смотрят. У самой зрачки неподвижные, жёлтым ободом обведённые, как изъян в сердоликовом камне. Хильдико показалось, что они с глухой стенкой — как зеркало, хоть и далеко стояла, и не разглядеть.

Лисица поклонилась, точно хвост поджала, и обратно юркнула, за двери. Как перед змеёй.

Хильдико застыла на пороге.

— Здравствуй, варяжская гостья, — рот княжны улыбнулся, будто единственный оттаял из заледенелой глыбы. — Что пленницей смотришь? Проходи, угощайся.

Ожила рука в витом обручье, провела над посудой, расставленной тут же, на лавке, над свободным местом рядом и вернулась к высоко повязанному поясу и округлому животу.

Хильдико послушно подошла, только сейчас заметив, что на очаге дымится что-то. Её ждали, для неё варили. Но она не видела ни котла, ни посуды, ни того, чем покои убраны. Только хозяйка — с непокрытыми волосами, заплетёнными в две косы, по лицу — девица, по животу — баба.

Хильдегарде набралась смелости:

— Ты Рогнеда?

— Да, — княжна повернула к ней голову. Хильдико вздрогнула. Она, оказывается, двигаться умеет. — А тебя как зовут, я забыла, не сердись.

Хильдико назвала себя.

— Стола нет, извини. Унесли вчера. Отцу допировать не хватило: там разбили один. Ты ж вчера не была?

— Нет.

— Я была. Ты такое веселье пропустила. Вон, Любашка скажет.

Из опочивальни чёрной павушкой выплыла вторая сестра. Эта одета попроще и глядит веселей, только худая очень. Небось вчера для жениха три рубашки надевала. Вот увидит Аскольд эти мощи и после первой же ночи отошлёт назад.

Любашка придвинулась поближе, упёрлась локтями в колени, подбородком в ладони.

— А ты похожа на брата…

Что тут скажешь? Вроде как от одного отца, от одной матери.

— Знаешь, я боялась, что не узнаю его или что он подурнеет. Ну, там, глаз выбьют, мало ли…

— Хорошо бы…

— Что, гулять не пускает? Вот почему ты такая хмурая! — Рогнеда вмиг оттаяла вся, и глаза стали человеческие, и лицо ожило, и руки. — Я в твоём возрасте тоже гулять любила. Дверь запрут — я в окно. Окно заколотят — я змейкой да в погреб…