Александр Башкуев - Убить Архимеда Страница 3

В общем, посреди драки я увидал, как один из вражеских кораблей хочет улепетнуть, покуда мы разбираемся с основною эскадрой. Да и корабль-то не такой, как все остальные — здоровей, чем карфагенская квинкверема — сущий дом на воде. Так я, чтобы не ждать мостков, прыгнул просто так и, разумеется, сорвался с высокого борта.

Так я, чтобы не упасть в море, бросил меч в воду и выбрался на борт с пустыми руками. А там, прикиньте мой ужас, не тощие балеарские пращники, а здоровенные черномазые. Сперва они меня не приметили — дождь, гроза, — сами понимаете, но потом увидали и повалили всем скопом.

А я вырвал ручку из пустого весла и на них. И, представьте себе, мой покровитель — Либер — помог мне: я попал своей деревяшкой одному из черномазых по голове, он покачнулся и крайний из гребцов удавил его собственной цепью, а другой раб откинул мне ногой меч упавшего. Ну, с мечом-то мне расклепать цепи ближайших гребцов труда не составило, а толпой мы черномазых просто размазали…

Когда дело закончилось, оказалось, что нас за это время здорово отнесло в море, а всех моряков мы по глупости перебили, так что к берегу мы подошли только под утро. Когда наши ребята увидали, что с моря к нашему лагерю ползет этакое чудище, у нас заиграли тревогу и все думали, что сейчас пойдет другая потеха. А когда поняли, что это всего лишь — я, все так удивились, что расспрашивали меня о том, как мне удалось захватить флагманский корабль черномазых с их походной казной, до тех пор, пока у меня язык не отсох. А сам Марцелл долго смеялся надо мной и приговаривал, что я — настоящий Дурак. Таких Дураков еще он не видывал, — это ж надо — бросить оружие и полезть в самое осиное гнездо африканцев с вообще — без всего! Так что после этого вся армия стала звать меня не иначе, как — Брут. Брут означает «Дурак». Центурион «Брут». А сотню мне набрали как раз из тех бывших гребцов, коих освободила моя природная глупость.

Впрочем, большинство из них погибли через какой-нибудь месяц. Черномазым не понравилась наша высадка на Сицилии, и они послали против нас целую армию. Но мы хорошо надавали африканцам по шишкам и они ушли в оборону. Вот тогда-то наш полководец, великий Марцелл, и решил атаковать крупнейшую африканскую базу в Сицилии — чертовы Сиракузы.

Сиракузы были нашими союзниками до этой Войны, да не просто союзниками, а — Союзниками!

Люди добрые говорят: вот эти вот все машины, что наш флот топят, сделаны на наши римские денежки. То, что флот черномазых в десять раз больше нашего, а всякий корабль — в сто раз лучше, было ясно сто лет назад! (Кто ж мог знать тогда, что их рабы — все за нас?!)

И вот, якобы, мы подрядили этого Архимеда, чтоб он наделал всяческих штук — топить африканские корабли. Так сей «мудрец» на наши же денежки первым делом отстроил собственную Ортигию — крепость в сердце залива. На ней установил все свои механизмы, да говорил нам при том, что это все — на случай вылазки черномазых. А денежки — прокутил!

С первых рук доложу: когда мы вошли в этот город — бедность кругом ужасающая! Ребята плевались, — местные продавали своих же детей — в шлюхи для «мудрецовых» механиков! Войдешь в один дом — стены голые, а дети муку пополам с золой жрут! Войдешь в другой — стены в росписях, а на них голые девки да мужики — черт-те чем занимаются! А кругом — позолота, сушеный изюм да фиги с финиками… Уж на что патриции — сволочи, но такого даже у них отродясь не было! Аж — ком к горлу…

Вот — вроде война, а мои мужики… Краюху своего солдатского черного хлеба напополам, и — деткам греческим, а они — как воробьи… Голодные все… Пузатые и голодные…

Зато богатеев местных мы — знатно прищучили! Я же говорил вам: думали, что у этого старика золотишко, — ежели б и вправду хоть одну золотую монетку нашли, — удавили б паскудника на веревке от его ж собственного мешка! Это ж надо, чтоб свой же народ — до такой нищеты довести?!

Вы не поверите, освободили мы всю Сицилию — за три месяца! В карфагенских крепостях там, на западе, побрыкались чуть-чуть, а так — весь остров, как перезревшая фига, сам грохнулся к нам в объятия. Вся деревня, все труженики — все за нас! Только лишь Архимед со своими дружками здесь воду мутят… Ну да, уж недолго ему… Сколько веревочка-то не вейся, а кончик-то — вот он!

Самое поганое во всем этом то, что… В общем, — предали они нас. Сперва… Сами греки говорят, что их тиран, Гиерон, был не такой. Все они — тираны — одним миром мазаны, но он хотя бы с налогов на этих «механиков» кормил простой люд. «Механикам» это все ужасно не нравилось и сразу же после Канн…

Все в те дни думали, что Ганнибал решится на штурм, и львиную часть гарнизонов — с Сиракуз, Тарента, Капуи и так далее — вызвали в Рим. А «механики» без хозяйской руки сразу же взбунтовались. Черномазые отвалили им тогда недурной куш — город весь пропах африканскими финиками, а черепками пунических амфор сегодня пора дороги мостить…

Финики… Помню день начала этой Войны. Я был тогда в школе, — так у нас прервали занятия и сказали: «Война!» Вывели всех и повели на Марсово поле — принести Присягу Республике…

Дорога шла через рынок, а там — у ворот обычные черномазые торговали своими «дарами Африки». Господи, на всех рынках перед самой Войной были сплошь «черные» — как же мы их тогда ненавидели! Вот и в тот раз, — толпа уже начала громить их прилавки, и появились судебные приставы с ликторами следить, чтобы не было мародерства. И главный ритор нам говорил:

— Мы не нарушим наших законов! Все африканское должно быть уничтожено. За каждую взятую вами «черномазую» вещь вы должны заплатить иль быть осуждены, как разбойники! Но ежели вы заплатите — пойдете под суд, как Изменники Родины! Всякий ваш обол, любая полушка в черномазой руке — лишний камень в праще чернозадых бездельников! Купив простой финик, вы поощряете «черноту» на новые преступления!

Я никогда не ел фиников… Зато я их нюхал. Мы шли по разбитому рынку, гоня палками пред собой всех этих торгашей-черномазых, и африканские финики хлюпали у нас под ногами. И запах стоял такой сладкий… По сей день помню, как я шел и слюнки глотал, — мне было… Тринадцать… Да — тринадцать. Вечность прошла.

Да… В общем, изловим мы этого Архимеда — пожалеет, сволочь, что его мама на свет родила…

Впрочем, у командующего на этот счет другое мнение: он говорит, что Архимед — величайший ученый, так что нельзя его убивать и вроде бы даже за живого Архимеда обещают огромные деньги. Но мы с ребятами думаем, что все патриции — одним миром мазаны. Видать, этот самый Архимед такой же патриций, как и Марцелл, иль какие военные тайны имеет, иль знает гадости про наших правителей, вот и… В общем, ворон ворону глаз не выклюет.

А про Архимеда мне мой старикашка всю правду рассказывал: оказывается, этот самый Архимед учился в Александрии. Александрия — город в Африке. Видно, во время этого обучения этот гад и продался, а мы столько лет не могли его распознать!

Путь к Сиракузам лежал через забавную местность — Высоты. Эпаполийские. И вот на самой маковке этих самых Высот африканцы и встали лагерем, а обойти их — никак! Говорят, именно из-за этих Высот Сиракузы и продержались столько лет греческим государством против самого Карфагена! Без этих Высот Сиракузы было не взять, а без Сиракуз — прощай, доступ к пшенице… А тут как раз из дому пришло мне письмо, как сестренка моя померла в Риме с голоду…

В общем, пошел я к Марцеллу и сказал: так, мол, и так… Прошу поставить меня с моей сотней первыми. Мне без этих Высот — жизни нет, а бывшим рабам должно Кровью смыть свой прежний Позор. Дело было перед Советом, на коем решалось — штурмуем ли мы Сиракузы, или сперва разберемся с западной африканской Сицилией. Так Марцелл передо всеми патрициями обнял меня и сказал:

— Спасибо, Дурак. Да хранят тебя и твоих людей великие Боги…

Боги сжалились: из почти двухсот людей моей сотни после атаки Высот выжило нас — восемнадцать… Это много. Две других «первых» сотни полегли полностью.

Представьте себе, — мы лезли вверх по проклятой скале, а на нас сверху сыпались стрелы, камни и другое дерьмо. А когда мы долезли, на нас навалились отборные черномазые…

Помню, был жаркий солнечный день — сильно припекало и от трупов стало сильно вонять. Я сидел на камешке на самой верхотуре Высот и выковыривал кончиком моего меча засохшую кровь из-под ногтей. Тут к нам подъехал сам Марцелл, и кто-то из его свиты крикнул, чтоб я оторвал зад от камня, когда отвечаю патрицию. Но я уже так устал, и мне было до такой степени на все насрать, что я сидя отдал честь, а мои люди вяло зашевелились — будто собираются встать.

Тогда сам Марцелл слез с коня, снял с головы шлем и бросил его своему адъютанту. Потом подошел ко мне и осмотрелся. Сильный ветер трепал его коротко, по-армейски, постриженные взмокшие волосы, а он стоял, запрокинув голову, будто пил свежий воздух, как самое ароматнейшее вино. Потом он посмотрел на меня и сказал: