Эммануил Флисфиш - Кантонисты Страница 3

Народ сплошной толпой с обнаженными головами долго ждал появления начальства, переминаясь с ноги на ногу.

При появлении исправника толпа поклонилась в пояс. Несколько стариков выступили вперед и бухнулись ему в ноги:

— Не губи, батюшка, не губи, родимый!

— А что? — спросил надменно исправник.

— Не гони на работы! Бог милостив, хлебец народится, все уплатим, до копеечки уплатим. Нешто платить не хотим? Неможется, родимый, видит Господь — неможется.

— Да что вы, ребята? Я совсем по другому делу приехал; по делу радостному — вот что!

Мрачные лица в толпе на миг озарились надеждой.

Исправник направился в сельскую управу, позвав за собою людей.

— Ведомо ли вам, ребята, что жидов из деревень гнать велено?

— Чули это мы, — отозвались одни.

— Давно бы так, нехристей.

— Водку в долг не отпускать строго было наказано жидам. Об этом знаете вы?

— Ни-ни, сего не ведаем.

— Так ведайте же!

— Значит и платить не надо? — спросил кто-то, выдвинувшись из массы.

— Не только что платить не надо, но жиды, отпускавшие свою поганую водку в долг, вопреки закону, должны еще платить деревне штрафу столько же, сколько им народ задолжал. Штраф этот пойдет на податную недоимку — вот что. Поняли?

— Как не понять, батюшка!

Поднялся восторженный говор и шум.

— Молчать! — гаркнул исправник. — Чего расходились? Забыли пред кем стоите?

Настало глубокое молчание.

— Пиши, — скомандовал исправник, обращаясь к писарю сельской управы. — Нужно составить список, сколько деревня задолжала жиду, чтобы определить сумму штрафа, предстоящего ко взысканию в пользу деревни.

— А вы, — обратился исправник к толпе, — говорите, сколько каждый должен шинкарю, только не врать.

Писарь, чуть заметно ухмыляясь, взялся за перо.

— Стой! — остановил его исправник. — Притащить сюда жида с его расчетной книжкой.

Несколько сотских бросились со всех ног за шинкарем. Через несколько минут явился Хаим с толстой, растрепанной книжкой. Еврей имел растерянный и до смерти испуганный вид.

— Укажи, шинкарь, сколько кто тебе должен денег.

— Ваше высокородие, — пролепетал еврей, — они... занимали наличные деньги... для посева.

— Укажи, кто должен и сколько, — грозно прервал шинкаря исправник.

— Вот... он, — указал шинкарь дрожащей рукой на одного из мужиков.

— Должен? — допросил исправник мужика.

— Должен, батюшка, как не должен, — ответил радостно мужик.

— Сколько? — продолжал допрашивать исправник. Еврей развернул свою книгу.

— Пять рублей с полтиной.

— Признаешь? — спросил исправник мужика.

— Нет, родимый, чего врать; я должен ему девять рублей с полтиной.

Еврей отскочил, изумленный.

— Не знаю... может, забыл записать... — промямлил он.

— Стало быть, забыл! Нешто не помнишь, когда я с Петром...

— Запиши! — приказал исправник писарю.

Поочередно еврей указывал на своих должников.

Долги беспрекословно признавались. Не удивительно, что большая часть должников спорила с кредитором о том, что суммы их настоящего долга гораздо больше суммы, записанной за ними в шинкарской книге. Они кричали на шинкаря, что он ошибся, забыл записать... Нашлись, однако, и такие мужики, которые ни за что не хотели признать себя должниками.

— Чего отпираешься? Ведь должен? — увещали их соседи, подмигивая и легонько подталкивая локтем.

— Не могу я греха на душу брать. Стало быть, не должен — и шабаш.

Когда список долгов был таким образом составлен, исправник велел прочитать его вслух.

— Верно тут написано? — спросил исправник тех, чьи имена были названы.

— Верно! — подтвердили те.

— Грамотные, подпишите и за себя и за неграмотных.

Приказание было исполнено. Крестьяне, довольные, разбрелись по домам. Бедняки радовались, что одним ударом убили двух зайцев разом: избавились от назойливых требований шинкаря — кредитора и отчасти от податных недоимок. А на радостях набросились на водку Хаима и пили на последние гроши. Хаим делал вид, что он разорен и в долг уже больше не отпускал.

Заручившись личным признанием и подписью должников, исправник смастерил акт, что вследствие прошения мещанина Хаима Нивеса о том, что такие-то и такие-то, заняв у него наличными на посев и прочее, отказываются теперь от уплаты, им, исправником, лично были опрошены подлежащие лица, кои словесно признали и подписью подтвердили основательность и законность требований просителя. Основываясь на этом акте, исправник строго предписал сельской управе принять самые принудительные полицейские меры ко взысканию денег с кого следует, коими и удовлетворить просителя.

История кончилась тем, что исправник получил львиную долю добычи, а через некоторое время он же выгнал шинкаря из деревни.

В местечках все разнородные функции управления сосредоточивались в руках становых приставов. Они самодержавно властвовали над населением, потому что другого начальства там не было. При заброшенности местечек и запущенности дорог никакому губернатору не могла прийти в голову мысль заглянуть сюда. Характер правителя, разумеется, не был безразличен для «вверенного ему населения» вообще и для еврейского в особенности. Вопрос о том, каков становой пристав, имел исключительное значение. Каждый стражник мог взять за шиворот любого еврея и потащить его в участок: уж какой-нибудь грех или обход закона за ним окажется. Законов вообще, а о евреях в особенности, было уйма. Время было нешуточное — николаевское, и «гзейрес» (суровые меры) сыпались на евреев как из рога изобилия, одна другой страшнее, невыносимее.

Когда выходил какой-нибудь закон относительно евреев или надо было ознакомить их с «правительственным сообщением», людей стали собирать на базарной площади барабанным боем. В страхе все спешили на площадь, чтобы услышать новость из уст станового пристава, одетого в полную форму, как подобает в торжественных случаях. Такое бывало, например, при предписании евреям одеваться в короткие пиджаки вместо длиннополых лапсердаков и запрещении носить бороду и пейсы. Много горя принес указ о замене еврейского одеяния «немецким». Способ исполнения указа происходил своеобразно. Стражники, имея при себе ножницы, хватали евреев на улице, отрезали им пейсы, а длиннополые их кафтаны подрезали сантиметров на 70 от земли и нарочно неровно. Часто, чтобы поиздеваться, стригли одну «пейсу» и брили лишь полбороды. Такого рода экзекуции происходили не только в городах, но и на проезжих дорогах, причем полиция прибегала к поистине варварским средствам при исполнении своей миссии. Если случалось, что у полицейских не было при себе ножниц, то они заменяли их двумя камнями: застигнутого с пейсами еврея клали на землю, под каждой из его злополучных ушных локонов подсовывали камень, а другим камнем терли волосы до тех пор, пока локон не отпадал.

Но вернемся к становым, когда они не выступали на местечковой площади в парадном облачении, а показывали себя в другом облике. Случилось однажды, что в местечке Кременец на Тернопольщине нашли мертвое тело. Прибыл становой, поставил возле покойника часового и о случившемся сообщил в уездный город. Но пока уездное начальство совещалось, пока оно прибыло на место происшествия для проведения расследования, становому пришла в голову «блестящая» мысль. Он взял труп к себе на повозку, посадил возле себя письмоводителя и одного мужика в качестве свидетеля и поехал галопом в ближайшую корчму к еврею. Было это в пятницу вечером. Еврей только что приготовился встретить свой праздник и сесть за стол, накрытый белой скатертью. Вдруг — звон колокольчика. Вбегает становой, за ним вносят труп и кладут прямо на стол. Письмоводитель в роли лекаря будто бы принимается за вскрытие трупа для установления причины смерти. Еврей побледнел, жена с детьми убежали в чулан, все дрожат как в лихорадке

— Ваше благородие, — умоляюще обращается к приставу еврей, — помилосердствуйте! За что такой грех?

— Пошел вон, жид... смеешь ты противиться... в стан потащу, в тюрьме ты у меня сгниешь... Экстренное дело: труп казенный.

Короткие переговоры, и несколько золотых выпроводили станового с казенным трупом. Отсюда становой поскакал в другую корчму за пять верст; там уже ужинали. Повторяется та же история и опять червонцы решают дело. Так блюститель порядка кочевал по околотку с мертвым телом целую ночь и весь следующий день и везде брал деньги с евреев за спасение чести субботнего дня. В воскресенье пристав возвратился к месту, где был найден труп, и как ни в чем не бывало стал ждать прибытия уездной комиссии.

Становой выбрил полголовы местечковому учителю и отправил его в земский суд, а суд посадил его в острог, откуда бедняга едва вырвался через год, и то по ходатайству добрых людей. Этот учитель — человек передовой и довольно образованный, преподавал своим ученикам Библию с немецким переводом и такие мирские науки, как арифметику, историю и географию. В местечках такого преподавателя было трудно, почти невозможно найти. Более просвещенные местечковые евреи поручили этому учителю обучение и воспитание своих детей, казенных училищ тогда еще не водилось у евреев. Учитель же, о котором идет речь, ввел новые порядки. Он преподавал не только полезные науки, но еще вдобавок с тактом хорошего педагога. Приверженцы ветхозаветного уклада жизни решили выжить его любыми средствами. На учителя был сделан донос, что он учит по запрещенным цензурой книгам. На расследование дела явился становой, которого заранее подкупили. Забрав все книги, он учинил допрос учителю.