Святослав Логинов - Драгоценнее многих (медицинские хроники) Страница 3

– Однако, – промолвил Сильвиус, не спеша возвращаясь на кафедру, – предоставим ослам жевать свой латук и вернемся от ничтожных препирательств к великой науке. Как было сказано, Природа, снабдив печень связками…

Королева была довольна. Маленький анатомический скандал получился необычайно милым и очень ей понравился.

За стрельчатыми, исчерченными свинцовыми переплетами окнами плавился вечер. Придворные и школяры, профессора и любопытствующие дворяне давно уже занимались своими далекими от анатомии делами. Анатомический театр, расположенный на одной из тупиковых улиц Университетской стороны, был пуст. Только два человека сидели на краю секционного стола и вполголоса обсуждали свои беды.

– Так-то, друг Мишель, – говорил Везалий, – воистину не знаю, кому верить, всему ли свету, от века твердящему одно, или своим глазам, указывающим другое. Не может же ошибаться Гален?

– Гален – великий врач, но он был таким же человеком, как и мы, а значит, его сочинения не свободны от ошибок, – твердо произнес второй собеседник, щуплый худой человек, лет двадцати на вид, с мягкими светлыми волосами, жидкой бородкой клинышком и жестким взглядом неожиданно черных глаз.

Одет второй студент был просто, даже бедно, и его можно было принять за монаха.

– Гален не мог знать всего, – говорил он, – в его времена запрет на вскрытия был очень строг, и вряд ли Пергамец мог часто нарушать его. Значит, он описывал строение обезьяны, овцы, собаки, кого угодно, но не человека…

– Тише, Мишель! – испугался Везалий. – Для тебя нет ничего святого! Еще немного, и ты отыщешь ошибки в священном писании!

Мигель послушно умолк. Пожалуй, они действительно слишком близко подошли к опасной черте. До сих пор ему удавалось притворяться французом и благочестивым католиком, благо что внешностью он походил на мать – уроженку Нормандии, и в нем непросто было признать испанца, а монастырское воспитание помогало скрывать вольнодумные мысли. Но все же следует быть осторожнее.

Трудно сказать, что сдружило двух столь непохожих людей – баловня судьбы Андрея Везалия, медика в пятом поколении, предки которого уже полтора столетия служили придворными врачами Габсбургов, и опасного еретика Мигеля Сервета. Один – красавец богатырского сложения, второй хромоногий калека. Один – богач, порой даже в будний день одевающийся в блестящую венецианскую парчу. Второй предполагал в ближайшем будущем прервать учение и отправиться на заработки, потому что денег, которые нужно отдать за право сдать экзамены, а потом преподавать самому, у него не было, а просить, хотя бы и у друзей, не позволяла гордость испанского дворянина. Даже причины, приведшие их в медицину, были различны. Если Мигель искал в анатомии подтверждения религиозным взглядам, то Андрей попросту готовился занять после отца почетную должность императорского аптекаря. Он старательно изучал арабский язык, необходимый в работе аптекарю и презираемый докторами, и неспешно трудился над переводом «Девятой книги» Разеса и комментариями к ней. Такой он видел свою докторскую диссертацию.

По самому рождению Везалий обречен был стать медиком-арабистом, сторонником осторожного Авиценны. С нежного возраста он воспитывался в преклонении перед непререкаемым авторитетом древних, перед Галеном и Гиппократом, Абулказисом и Львом Африканским. Мужественный во всем остальном, Андрей боялся только одного – противоречия с общепринятыми взглядами. Может быть потому его так тянуло к Мигелю, который, хотя и не отличался физической храбростью, но зато не признавал ничего, кроме свободного исследования. Друг в друге черпали они недостающие качества.

Друзья вышли на улицу и побрели прочь от анатомического театра и Коллегии Кальви, в которой учились и жили. Латинский квартал остался позади. С Крепостной улицы они свернули на узенькую кривую улочку Сен-Андре и остановились у церкви. Там шла заупокойная служба.

– В Монпелье на лекциях вскрывают не только казненных преступников, но даже дворян, – задумчиво проговорил Везалий. – Медицину там читает Франсуа Рабле. Это известный вольнодумец. Говорят, книгу о Пантагрюэле, вызвавшую такой шум, написал он.

– Вполне возможно, – согласился Сервет, – но я не вижу разницы между дворянином и бродягой. Один мой знакомый любил спрашивать: «Кто был дворянином, когда Адам пахал, а Ева пряла?» И граф, и крепостной родятся на свет одинаково голыми.

– Но потом один ест мясо, а второй – траву. Думаю, стоит посмотреть, как велики различия в строении их органов. Достать тело простого человека – несложно. Король любит вешать бедняков, а потом для вящей пользы студентов-медиков, оставляет тела болтаться на виселице. Грешным делом, мне уже приходилось похищать их оттуда. А вот где достать дворянина?

– Здесь не Монпелье, – согласился Сервет.

Из церкви вышла процессия. Впереди несли тело, за ним шел священник и несколько монахов. Никого из родственников не было.

– Кого хороните? – спросил Андрей.

– Испанский дворянин, – ответили ему. – Вчера приехал в Париж, и в тот же день убит на поединке.

Друзья быстро переглянулись и, не сказав ни слова, пошли за процессией.

Ночь выдалась темной и ветреной. Изодранные тучи метались по небосклону. Луна поблескивала порой через облачную рану, но ничего не могла осветить. Острые крыши домов терялись в небе, улочки заливала темень.

На улице Францисканцев остановилась наемная карета, из нее вышли два седока.

– Зажги фонарь и жди нас здесь, – приказал возчику тот, что пониже. Высокий пассажир вытащил из кареты длинный сверток, и подозрительные наниматели скрылись в темноте. Возчик часто и испуганно крестился.

Кладбище окружала каменная ограда в рост человека. Андрей подсадил товарища, передал мешок, в котором гремели две лопаты. Потом, подтянувшись, влез на ограду сам. По другую сторону стены послышалось глухое ворчание, возня. Красными точками блеснули глаза. Мигель вцепился в руку Андрея.

– Что это?

– Собаки, – успокоил Андрей. – Мне уже приходилось с ними сталкиваться: возле виселиц их полно. На двоих они напасть побоятся, вот только как бы они не попортили нашего дворянчика. Парень похоронен за счет церкви, а значит – без гроба.

Он извлек из мешка лопату, взмахнул ею в воздухе и прыгнул вниз. Мигель, после секундного колебания, последовал за ним. У полуразрытой могилы грызлась свора одичавших бездомных собак. Они уже почти добрались до неглубоко закопанного покойника. Подняв лопату, Везалий ринулся вперед. Раздалось несколько ударов, визг раненого пса, и поле боя осталось за людьми. Мигель зажег потайной фонарь, друзья принялись поспешно копать.

– Вовремя успели, – сказал Везалий. – Еще немного, и эти фурии разделили бы нашу печень на столько долей, что ее не собрали бы и в день страшного суда.

Они торопливо закончили работу. Мигель забрал лопаты, а его напарник взвалил на плечи мешок с телом. Свора, наблюдавшая издали, поняла, что добычу у них уносят, и с громким лаем бросилась за похитителями. Как и в первый раз Андрей подсадил товарища на стену, передал ему лопаты и мешок, но в этот момент сразу несколько больших псов бросились на него. Услыхав крик, Мигель одну за другой швырнул вниз лопаты. Собаки шарахнулись прочь, и Везалий отчаянным прыжком взлетел на гребень стены. Лопаты остались внизу.

До экипажа они добрались без приключений, возчик хлестнул лошадей, огромные колеса запрыгали по камням и ухабам изрытых парижских улиц. Везалий, чертыхаясь, ощупывал рваную рану на ноге, перепуганный Сервет, вжавшись в угол кареты, бессмысленно шептал дрожащими губами:

Город Париж это дом королей,Светлого Феба сиянье лучей…

При повороте на Матросскую улицу колеса провалились в глубокую канаву, и лошади стали.

– Ладно, – сказал Везалий. – Дальше мы сами.

Он швырнул вознице золотой туринский ливр, поднял мешок, сморщился от боли, помянув недобрым словом кладбищенских церберов, и пошел вперед. Сервет похромал следом. Они долго кружили по тесным проходам Латинского квартала, перелезали цепи, которыми запирались на ночь проулки.

– Когда найдут наши заступы и поймут, что могилу разрыли не псы, а люди, – сказал Везалий, обернувшись, – то тело будут искать на Малом мосту у аптекарей, в колдовских притонах и других тайных местах, но никто не догадается, что оно открыто лежит на улице Святых отцов. Мы спрячем его в анатомическом театре.

Анатомический театр был заперт, но привычный ко всему и заранее подкупленный служитель отворил им. Грязный, покрытый глиной мешок свалили на пол.

– Начинай вскрытие, – сказал Везалий, – а я пока займусь своей ногой. Проклятый пес так чисто отпрепарировал клыками мне икру, что я могу изучать четвертый мускул стопы на себе самом.