Эмилиян Станев - Иван Кондарев Страница 3

В свое время Костадин противился, не хотел брать на себя такую обузу, но брат, соблазненный дешевизной мельницы, настоял на своем. Обвалившуюся комнатушку мельника сломали и на ее месте сделали кирпичную пристройку с чердачным помещением, которая торчала спереди, как голубятня. Там было нечто вроде конторы.

«Мельница-бездельница», — со злостью подумал Костадин, проезжая мимо прислоненных к стене двух стертых жерновов. Он прикинул высоту стены, оглядел подгнившие балки, запустелый двор, усыпанный засохшим навозом, и еще раз поразился опрометчивости брата.

Участок был небольшой и на косогоре; чтобы расширить двор, надо насыпать грунт со стороны берега, но в таком случае придется снести мельницу и выстроить новую.

Он привязал лошадь к столбу. Обленившийся пес с облепленным репьями хвостом убежал к свинарнику. Несколько кур бродило по двору. Мельница не работала, и в тишине слышалось только журчание речки.

Костадин заглянул в темную каморку, облепленную паутиной и мучной пылью. В глубине мелькнула, словно призрак, фигура мельника, босого, в подштанниках. С молотком в руке, он суетился возле снятого жернова.

— Ты кстати пришел, Костадин! — воскликнул он. — Насекаю жернов. Поможешь мне поднять его.

Они поставили побелевший под ударами молотка жернов на место. Возились долго, Костадин даже вспотел.

— Давай-ка посмотрим счета, а то скоро стемнеет, — сказал он, вынимая часы.

Шел восьмой час. Вряд ли ему удастся сегодня увидеть Христину: до города путь немалый, а она к вечеру наверняка вздумает куда-нибудь прогуляться.

В чердачной комнате стоял стол, исчерканный расчетами и прожженный сигаретами. Тяжело ступая босыми ногами, мельник принес тетрадку и уселся напротив Костадина.

— Нет работы, Костадин, нету-у! Шестьдесят пять левов и сто килограммов кукурузы. Вот и все за неделю. Михал обещался привезти шаяк,[4] но так и не приехал.

— А братцу приспичило переделывать ее в паровую.

Костадин отвернулся к реке. Солнце освещало широкую каменистую полоску, намытую весной в половодье.

Мельник почесал под мышкой.

— Коли задумал дело, советуйся с людьми. Если сговорились, купите землю у Шалаверы и стройте! Место хорошее, и до деревень рукой подать.

— Никакой мне мельницы не надо, но братец ухватился за нее, как слепой за палку. Продать бы ее, чтоб отделаться, но кто купит?

— А вы объявите о продаже, может, кто и найдется из тех, что ловят зайцев с телеги, — рассмеялся старик.

Наказав мельнику подыскать покупателя и сообщить, если такой найдется, Костадин поехал дальше.

«Откуда только взялся этот дождь? Да еще этот жернов!» — ворчал он, проезжая по шоссе мимо пруда, прозрачного и гладкого, как стекло. Мысль о том, что сестра и сегодня не приедет и что он не увидится с Христиной, злила его. Он всей душой ненавидел мельницу. Постоянные распри с братом еще больше разжигали эту ненависть. Он был убежден, что мельница сулит им одни только беды. Но брат видел в земельных участках лишь деньги, и Костадин не сомневался, что в случае необходимости Манол продаст землю не моргнув глазом.

«Для брата кроме денег ничего нет на свете», — с горечью подумал он.

Солнце зашло, и по горизонту пролегла розовая, яркая на западе полоска. Неполная луна замерцала тусклым перламутровым блеском. Дорога тянулась по краю глубокой ложбины, опоясывала ее и сворачивала в сторону. Город скрывался за противоположным холмом.

Костадин знал, что мельница и машины обойдутся примерно в восемьсот тысяч левов, и это еще по нарочито скромным подсчетам брата. На самом деле сумма перевалит за миллион. В настоящее время у них нет таких денег — значит, придется брать ссуду в банке или же продавать часть земли. Но ни он, ни старая Джупунка не согласятся продавать землю. Костадин надеялся, что в решительный момент мать восстанет против Манола.

Сбоку на белом полотне дороги бежала тень лошади. Желтоватая дымка пролегла над колосившейся нивой, серебристые полосы заиграли по высокой ржи. Вечерний ветерок всколыхнул колосья и прошумел в листве диких груш.

На повороте Костадин обогнал прохожего, а затем двух женщин с мотыгами.

— В добрый час! — сказал он.

Женщины дружно откликнулись, и голос одной из них звучно разнесся в теплом сумраке. Проголодавшийся конь поскакал к белевшим вдали перилам мостика.

На них сидели люди. При свете выглянувшей луны Костадин различил три мужские и две женские фигуры. Двое мужчин были в коротких пальто, а третий, в шляпе с загнутыми кверху полями, показался Костадину знакомым.

Басовыми струнами загудела гитара.

«Выхожу один я на дорогу…» — фальшиво затянул тенор.

Раздался смех. Гитарист взял несколько аккордов и, ударив в сердцах по струнам умолк.

— Уж не хочешь лн, чтоб тебя просили на коленях?

— Не знаю я этой песни, — с досадой ответил женский голос. Низкий, альтового тембра, он исходил из здоровой и сильной груди.

Костадин узнал Кондарева — его бледное лицо выглядело особенно неприятным при лунном свете. Блеснули струны гитары, перламутр на грифе, и рядом с человеком, держащим на перевязи гитару, Костадин в одной из женщин распознал Христину. В глазах у него потемнело.

Встреча была такой неожиданной, что он не догадался поздороваться и проехал мимо, поскрипывая седлом. Когда опомнился, его охватила дикая ревность и отчаяние. Мужчины, кроме Кондарева, были ему незнакомы, но достаточно было того, что он узнал Кондарева. Кондарев был ненавистен ему не только как соперник. Костадин ненавидел интеллигентов, как и всех длинноволосых господ с тросточками. Когда-то Кондарев готовил Райну к переэкзаменовке, и с тех пор Костадин безотчетно возненавидел его. Он не мог допустить, что Христина любит этого человека, что она способна так унизиться. Снова ожило подозрение, что она любовница Кондарева, мечты рушились, злоба и ревность приводили его в ярость.

Шумная компания осталась позади. Конь вынес Костадин а на вершину холма; в котловине засветились огни города, но Костадин не замечал их. В голове теснились отчаянные мысли, душа кипела гневом. «Если Христина любовница учителя, то зачем она поджидает меня по вечерам у калитки? — думал он. — Неужели воображает, что вовлечет и меня в число своих ухажеров — учителишек. И разве можно любить женщину, которая по ночам разгуливает с мужчинами за городом?»

Не зная, на чем сорвать злобу, Костадин безжалостно пришпорил усталого коня и въехал в город расстроенный и угнетенный.

Дом Джупунов, крашенный охрой, с куцей, без стрех, крышей, стоял на нижней площади, напротив читал ища. Над выходящим на улицу балконом с железными перилами были выдолблены буквы «Д. Ю. Ж.»,[5] а под ними, синей краской, год — «1902».

Просторный двор, позади которого журчала речка, был перегорожен проволочной оградой. Перед домом стояла чешма, вокруг зеленели кусты самшита и вились виноградные лозы, две яблони широкими зонтами раскинули свои кроны. За проволочной оградой виднелись навесы, амбары и ток. В эту часть двора можно было пройти через двустворчатые ворота с калиткой, а вторая калитка за домом выходила на другую улицу.

Такая планировка объяснялась тем, что больше половины нижнего этажа занимали лавка и корчма. На другой половине, в двух комнатках с ветхой, подержанной мебелью и пестрыми половиками, жила старая Джупунка. Маленькая прихожая сообщалась с лавкой.

Костадин заметил, что окна залы светятся, а в пристройке мерцает отражение огней. Он остановился у ворот и постучал кулаком. Ему открыл батрак, вытянул длинный засов и, пропустив Костадина во двор, стал торопливо запирать ворота.

— Заснул, не слышал, что ли?

Костадин бросил ему узду, толкнул калитку в проволочной изгороди и зашагал по плитам двора. У амбаров радостно заскулили две черные как смоль гончие… Он услышал голоса матери и невестки Цонки и направился к чешме. На лестнице появился Манол в накинутом на плечи пиджаке. Он что-то крикнул женщинам и, не взглянув на брата, вернулся в дом. Тотчас с полотенцем в руках выбежал племянник Костадина, шестилетний Дачо.

— Дядя Коста, скажи мне спасибо!

— За что?

— Тетя Райна приехала!

Приятно удивленный Костадин подхватил подбежавшего мальчонку и подбросил его вверх. Сняв пиджак, он шутливо накинул его на плечи малышу, нахлобучил ему на голову соломенную шляпу и, взяв из ниши кусок мыла, подставил шею под прохладную струю. Приезд сестры воскресил мечты о Христине. Как ни свежи были воспоминания о встрече за городом и муки ревности, любовь пересилила.

Утеревшись полотенцем, он поднялся по лестнице и увидел сестру.

В серой юбке, белой блузке и высоких ботинках, стягивавших крепкие икры, она показалась ему располневшей и ядреной девицей. Молочно-белая кожа огрубела, стала матовой — признак здоровья и кипучей крови девушки, близкой к поре замужества. Ее серые глаза застенчиво улыбались… Она невольно покраснела под его испытующим взглядом. Костадин улыбнулся, из-под черных усов блеснули зубы.