Игорь Ушаков - Вечный Жид Страница 3

Решил Агасферош, что переедет поближе к своим внукам: в Йерушалайме уж узнать его никто не сможет, а он хоть поживет по соседству со своими внуками и внучкой, которые сами уже обзавелись детьми… Но внуки, если вы их не пестуете, не умиляетесь сначала их забавными шалостями, а потом не учите их уму-разуму, остаются чужими… Ну, а если они Агасфероша даже и не знали вообще, то о каких отношениях могла идти речь!

Агасферош прожил в Йерушалайме до тех пор, пока не проводил к праотцам последнего своего внука… Но он заметил, что эти утраты не были для него столь болезненны, как потеря его собственных детей. Это были уже чужие люди, связанные с ним только через его собственное сознание: никакие естественных чувств привязанности и любви между ними не существовало да и не могло существовать…

А правнуки и вовсе были Агасферошу неинтересны, а когда они взрослели, потом старели, то вызывали у Агасфероша только лишь странное чувство, напоминающее панический страх…

И Агасферош, наконец, покинул Йерушалайм и пошел скитаться по свету… Он не жил нигде больше двадцати, от силы двадцати пяти лет на одном месте: как только его дети достигали взрослого возраста и заводили своих детей, он исчезал с горизонта своей семьи…

А там все начиналось с начала… Агасферош был красив, и женщины льнули к нему. Здоровому мужчине нужна была женщина, и он себе не отказывал в любви или хотя бы в близости с женщиной, хотя и понимал, что все такие отношения ничто по сравнению с тем, что было у него с его первой и единственной женой…

Сначала любовные приключения его даже забавляли, он получал истинное удовольствие от каждого молодого женского тела, льнувшего к нему. Но постепенно он остыл… Даже не остыл: у него просто пропало ощущение новизны, неожиданности общения. Он заранее знал, что любая «она» ему скажет в ответ на его ласку, как «она» поведет себя в момент первой близости, как «она» начнет захватывать «бразды правление» в свои руки… Нет, конечно, каждая женщина была по-своему индивидуальна, но число типов различных женщин было весьма ограничено.

Жизнь его была однообразно разнообразна: мелькали лица, мелькали города и страны, мелькал год за годом, мелькали века.

Иногда ему начинало даже мерещиться, что на жизненном пути ему опять попалась та первая и желанная, которую он любил много-много лет назад… Да-да! Опять те же глаза, та же улыбка… Все вроде бы то. Но женщина начинала говорить и он с ужасом от нее отшатывался: это была не она, не его возлюбленная Бет-Шева! Да и не могла эта женщина быть Бет-Шевой…

Память у него была хорошая, но от этого становилось еще страшнее… Он помнил все-все, но чаще всего мысли его обращались к годам его той, давней жизни. И от этих воспоминаний ему становилось болезненно пусто и жутковато…

Все в его жизни повторялось, не было никаких серьезных перемен. А ведь жизнь — это как раз и есть перемены, неожиданный поворот судьбы, познание чего-то нового… Без этого жизнь становится мучительной пыткой. Так, наверное, ощущают себя неизлечимые больные, лежащие в больничной палате с пригашенным блеклым светом, когда их не тревожат внешние звуки, когда отключение сознания чередуется с медленным пробуждением. И так идет день за днем… Время теряет свой смысл… А что такое жизнь? Это душа, распростертая во времени…

Да, самое страшное — это ощущение одиночества… Прошло уже лет пятьсот, наверное — Агасферош сбился со счета… Да и зачем считать нескончаемое? За эти полтысячелетия много промелькнуло людей, были среди них и хорошие, и добрые, но все равно они были чужими. Было много милых, нежных и красивых женщин, которые беззаветно любили Агасфероша… Но все это было не то. Он все равно возвращался в своих мыслях к своей единственной… Бат-Шева… И чаще возникал в его сознании не образ ее, а какая-то теплая эмоциональная волна, приливавшая каждый раз к его сердцу, когда он вспоминал ее. И еще две его дочурки — Хана и Елишева. Они так и остались в памяти его маленькими девочками. Иногда, когда он думал о них, его вдруг какой-то черной молнией погружало во мрак воспоминание о том, как их хоронили, а он стоял в стороне, боясь подойти и попрощаться с ними…

И опять ему вспомнилась эта нелепая щедрость Господа после искушений Иова. Как мог Бог свершить это бесчеловечное деяние, вознаградив Иова новой женой и новыми детьми? И это милость Божья? Сначала убить жену и детей, а потом подарить другую, помоложе? Да разве не понятно, что такие утраты невосполнимы?

Агасфероша немного спасало то, что он продолжал мыслить. Чаще всего у него возникали мысли о Боге. Есть ли он? Нет, видимо, есть — ведь иначе откуда у него эта вечная жизнь? А если Бог есть — то зачем?

Агасферош подумал: Вот все христианство зиждется на вере в вечную жизнь после смерти… С каждого амвона это звучит непременно по несколько раз на день…

А как же тогда Божье проклятие и наказание вечной жизнью? Значит ведомо Господу, как и Сыну его первородному, что вовсе не благо — эта вечная жизнь. А если так, то чем же вы, Отец и Сын, заманиваете души в лоно вашей церкви, обещая вечную жизнь как благо?

В другой раз Агасферош подумал об этом дикарском обряде жертвоприношений, особенно, когда дело доходило до человеческих жертвоприношений.

Зачем Бог захотел, чтобы Авраам повел своего любимого сына Ицхака на гору, чтобы заклать его и принести в жертву? Не должен ли был Авраам проклясть такого Бога?

А Иов? Если Бог Всеведущ, то зачем испытывать преданность Иова? Да и вообще не постыдно ли для Всемогущего попасться на удочку Сатане?

А вся эта непонятная история с Иешуа? Что он искупал? Чьи грехи? Да и что это значит — искупить чьи-то грехи? Уж ежели и отвечать за грехи и искупать их — это делать должен тот, кто согрешил!

А если Иешуа искупил и мои грехи, то почему же я страдаю? Боже милостивый, объясни это мне, грешному!

Да и было ли греховным мое искренне движение души защитить детей своих от удара смертоносным крестом, который нес Иешуа? Или это было преднамеренное движение для проверки моей преданности Богу?

Нет, я не Авраам, я не Иов! Я не принимаю идею о жертве ради нелепых капризов Вседержителя! Слышишь, Господи, если ты есть: Я проклинаю тебя за все то зло, которое ты сделал людям! И ты не сможешь умыть руки: они у тебя в крови того, который почитал тебя за своего отца.

Амен.