Рафаэль Сабатини - Фаворит короля Страница 3

Сзади, со стороны свиты, раздались смешки. Однако мистер Карр даже не улыбнулся.

— И две сломанных ноги — слишком низкая плата за заботу вашего величества.

И хотя его акцент был неприятен для английских ушей, само высказывание с точки зрения куртуазии не вызвало никаких возражений. Король, подкрутив жидкую бородку, улыбнулся и одобрительно кивнул.

— Клянусь честью! Это ответ благородного человека. Вы наверняка побывали с сэром Джеймсом во Франции.

Мистер Карр подтвердил это. Он провел при французском дворе два года.

— Так вот где вы обучились изяществу французских оборотов речи! Среди этих бездельников и кровососов! Нет, нет, я вас ни в чем не упрекаю! У меня нет предубеждений против вежливых слов, даже если это обыкновенная болтовня.

Прекрасное юное лицо вновь залилось краской, и молодой человек, смущенный взглядом короля, отвел глаза.

Вскоре король покинул его, и ни тогда, ни на следующее утро, ни после визитов, которые король нанес ему в последующие дни, мистер Карр не в силах был понять смысл этих посещений. Но когда через три дня, также утром, к нему в сопровождении пажа явился королевский мажордом и доставил корзину редчайших фруктов — персиков и ароматных дынь, присланных королем со своего стола, отрицать очевидное уже не имело смысла. К тому же тот, кто доставил дары, — очень изысканный шотландский джентльмен, который назвался сэром Аланом Очилтри, — был чрезмерно заботлив и с большой готовностью предложил себя к услугам мистера Карра.

Наконец-то молодой шотландец понял, что колесо фортуны совершило неожиданный поворот и что он попал в весьма затруднительное положение. Все это произошло так стремительно, так случайно, ведь о таком возвышении он никогда и думать не смел! В той вежливой фразе, которую он сказал королю, крылась сущая правда, потому что он действительно с охотой сломал бы обе ноги, лишь бы заслужить благосклонность монарха.

Ежедневные визиты короля становились все продолжительнее. Вскоре вряд ли выдавался час, чтобы у постели мистера Карра не находился какой-нибудь посетитель из числа придворных, следовавших примеру своего господина. А к концу недели прихожая дома на Кинг-стрит по числу и званиям ее посетителей мало чем отличалась от приемных Уайтхолла.

Прежде сэр Джеймс Хэй обращал на Карра мало внимания, зато теперь визиты его тоже стали ежедневными. Он ухаживал за больным с таким усердием, что, казалось, они поменялись местами и из патрона сэр Хэй превратился в слугу. Даже лорд Монтгомери не брезговал искать милостей юного шотландца. И однажды — этот день стал вершиной в череде почестей — к мистеру Карру явился сам граф Саффолк, лорд-камергер[9], и совершенно очаровал больного своей любезностью.

Граф объявил, что прознал о постигшем мистера Карра несчастье от своей дочери леди Эссекс. Она была очевидицей горестного события и с тех пор не перестает о нем говорить. Хотя мистер Карр раньше никогда не слыхал об этой леди, он был глубоко польщен тем, что привлек к себе взор и мысли такой знатной госпожи. Ее светлость, продолжал граф, так обеспокоена участью мистера Карра, что его светлость решил самолично навестить больного.

Мистер Карр поблагодарил соответствующим образом. В конце концов, молодой шотландец был хорошо воспитан, набрался во Франции придворного опыта, да и сейчас, благодаря благосклонному к нему отношению, приобрел определенную уверенность в себе, так что манеры его были вполне располагающими.

Лорд Саффолк почувствовал облегчение: по крайней мере, этот юноша, о котором уже говорили как о новом фаворите, нисколько не похож на этих неотесанных олухов, обычных любимчиков короля (как, например, Монтгомери, с которым его светлость чуть не столкнулся, покидая покои мистера Карра).

Граф Монтгомери был, как всегда, шумлив.

— Что привело к вам этого старого лиса?! — воскликнул он, ничуть не беспокоясь, что его светлость еще не ушел и вполне мог его слышать. Это было в обычае молодого Герберта: его совершенно не волновало мнение окружающих.

Сдержанность, прозвучавшая в голосе мистера Карра, могла показаться упреком:

— Ничего, это был визит вежливости, — ответил он.

— Тогда ему еще менее стоит доверять! Этим Говардам вообще верить нельзя — жадная свора волков и лисиц, а он — худший среди них. Берегитесь Говардов! Избегайте их объятий — это объятия дьявола.

Мистер Карр ответил натянутой улыбкой. В руках он держал книгу, которую читал перед приходом лорда-камергера. Он улыбнулся про себя: как же хорошо он узнал двор — теперь он не затруднился бы в выборе союзников.

Следом явился сам король в голубом бархатном камзоле. Камзол был застегнут криво, что еще сильнее подчеркивало уродливость короля, к тому же на бархате виднелись пятна — король был неаккуратен и неуклюж во всем, включая еду. Правда, когда он пил, то не ронял ни капли столь дорогих для него напитков. Лишь тот, кто видел короля за столом, мог понять, почему непочтительный Букингем назвал Якова I «его молотильство».

Король отстранил Монтгомери и занял привычное уже кресло в изголовье постели. Он осведомился о состоянии бедного мальчика, что говорит врач по поводу выздоровления и что это мистер Карр читает. Тот с улыбкой протянул королю книгу. Король улыбнулся в ответ и с достоинством откинулся в кресле. В глазах его светилась гордость — потому что мистер Карр читал «Царский дар», этот памятник учености его величества, который тот, словно новоявленный Макиавелли, собственноручно начертал в качестве учебного пособия для своего отпрыска, принца. Опытный царедворец мистер Райдер предусмотрительно снабдил мистера Карра экземпляром этого выдающегося произведения.

— Ну, ну! Значит, ты взял на себя труд познакомиться с лучшим моим созданием, — одобрительно проворчал король.

Он пожелал узнать мнение мистера Карра о книге. Мистер Карр ответствовал, что со стороны такого необразованного человека, каким он является, было бы непочтительно судить о произведении столь высокоученом и глубоком.

— Если ты сам ощущаешь недостаток образования, значит, ты в состоянии понять, что есть ученость и глубина, — и король требовательным тоном спросил мистера Карра, какая из глав понравилась ему больше всего.

Мистер Карр, которому книга на самом деле показалась невыносимо скучной и банальной, смог припомнить только прочитанную накануне главу. В этом памятнике мудрости, ответил он, созданном человеком, который одновременно является философом и теологом, он взял бы на себя смелость предпочесть главу, где говорится о браке.

Королю это, кажется, не очень понравилось: он прекрасно сознавал, что в данном вопросе его личные достижения далеки от совершенства. На публике он изображал из себя примерного мужа, но на самом деле между ним и Анной Датской[10] никаких отношений почти не было, хотя она в свое время и родила ему семерых детей. В Датском дворце на Стрэнде[11] она держала не только собственные, отдельные от него, апартаменты, но и что-то вроде собственного двора; двор этот грозил превратиться в партию, противную желаниям и политике самого короля. Но поскольку это беспокоило короля куда меньше, чем перспектива постоянного общения с супругой, он хранил спокойствие.

Его величество переменил тему разговора. Он заговорил о лошадях и верховой езде, о собаках и охоте, в том числе и соколиной, то есть о тех сторонах жизни благородного человека, которые были знакомы мистеру Карру лучше всего. Затем разговор перешел на воспоминания о Шотландии и о тех днях, когда юный Роберт Карр с помощью близкого друга отца герцога Леннокса был введен во дворец в качестве пажа. Смеясь, король вспоминал, что бедный паж никак не мог постичь латынь — а в его обязанности входило чтение молитвы перед мясным блюдом. Королю это так не понравилось, что паж был из дворца удален.

— Но ты, милый мальчик, конечно, наверстал упущенное?

Смущенный мистер Карр признался, что в латыни он так и не преуспел. Его величество был шокирован.

— Джентльмен, который не знает латыни! Черт побери! Да это даже хуже, чем женщина, лишенная целомудрия! А поскольку целомудрию женщины может препятствовать сама природа, о чем мы всегда должны помнить, когда пытаемся осуждать подобную женщину, то незнанию латыни природных препятствий не существует.

Далее король пустился в пространные рассуждения, богатые сложными оборотами речи и ссылками на классиков, — царственный педант весьма гордился своими познаниями — и в конце объявил, что не сможет «ценить мистера Карра так высоко, как хотелось бы», если тот не восполнит пробелы в образовании. Король желал бы видеть в нем джентльмена хорошего тона и воспитания (тогда становится непонятным пристрастие короля к Филиппу Герберту и некоторым другим господам, чьи вкусы и образованность не шли дальше разговоров о собаках и лошадях).