Веспасиан. Фальшивый бог Рима - Фаббри Роберт Страница 3

— Почему бы не схватить его прямо на улице, когда он выйдет из комнаты?

— В Гефсимане будет тише.

— Ты позволил храмовой страже взять этого смутьяна! — взревел на Сабина всё ещё пьяный префект Пилат, еле ворочая языком. — Чтобы его судили такие же евреи, как он! Ты допустил, чтобы его вооружённые прихвостни разбрелись по всем сторонам, творя свои злодеяния, какие только взбредут в их безумные головы. И это когда этот грязный город кишмя кишит самыми оголтелыми фанатиками, свалившимися на наши головы вместе с этой мерзкой провинцией!

— Как только они схватили Иешуа, храмовая стража отпустила смутьянов. Одному из них капитан стражи отрезал половину правого уха, и они не посмели ввязаться в драку. Со мной же не было других солдат.

— Это почему же?

Пилат в гневе вытаращил налитые кровью глаза. Его красный нос пьяницы пылал, как щипцы для клеймения скота. По одутловатым щекам катились капли пота. Отчёт Сабина об аресте Иешуа расстроил его — и это ещё мягко сказано. Трое его гостей молча потягивали вино. Пилат тяжело опустился на пиршественное ложе и потёр виски. Затем потянулся за кубком, мигом его осушил, швырнул обратно на стол и, злобно посмотрев на Сабина, повернулся к элегантному, средних лет мужчине, возлежащему на соседнем ложе.

— Ирод Агриппа, мне нужен твой совет. Квестор позволил этому смутьяну перехитрить нас.

Ирод Агриппа покачал головой, тряхнув при этом напомаженными кудрями, свисавшими почти до его коротко стриженой бороды, образуя подобие пышной рамы вокруг худого лица. Кстати, само лицо с твёрдой линией рта можно было бы назвать красивым, если бы не крупный, крючковатый нос, торчавший, словно ястребиный клюв, между тёмных, пронзительных глаз.

— Ты прав, префект, — произнёс он, нетвёрдой рукой поднимая кубок, чтобы раб снова наполнил его вином. — Жрецы попались в ловушку Иешуа, даже не... — он не договорил, так как раб плеснул вина на его дрожащую руку. — Евтих! От тебя пользы не больше, чем от квестора. Убирайся отсюда!

Сабин стоял, хмуро глядя перед собой, и даже не пытался скрыть, что Ирод ему неприятен.

— В нашей стране такая некомпетентность стоила бы квестору глаз, — произнёс лежавший справа от Пилата другой гость — тот, что постарше, и погладил длинную, курчавую бороду.

Ирод бросил вслед рабу кубок.

— К сожалению, Синнацес, в отличие от Парфии, здесь они лишены свободы раздавать идиотам заслуженное наказание.

Сабин бросил на Ирода полный ненависти взгляд.

— Хочу напомнить тебе, еврей, что я сенатор. Так что придержи язык, — он повернулся к Пилату. — Жрецы предложили нам арестовать смутьяна, а поскольку ты не желал браться за это дело, так как у тебя имелись другие дела, мне ничего не оставалось, как действовать на свой страх и риск.

— Не было у меня никаких «других дел». Я был пьян, а сейчас я ещё пьянее. Но даже в таком состоянии я бы догадался притащить этого безумца сюда и посадить под арест, и не оставил бы его евреям. И мне наплевать, сколько еврейских жрецов я бы тем самым обидел. Если на то пошло, мне вообще наплевать на них всех, квестор. Ты слышишь меня? Наплевать!

— Теперь его будут судить жрецы и признают его виновным, потому что это в их интересах, — возразил Сабин.

— Они его уже судят и пытаются приговорить к смерти. Скажу больше, они так из кожи вон лезут, что нарушили даже пасхальный шаббат, лишь бы только осудить его уже сегодня. Кайафа прислал мне записку, в которой просит меня рано утром прийти во дворец, чтобы я подтвердил их приговор, прежде чем они забьют его камнями.

Сабин растерянно посмотрел на своего начальника.

— Тогда в чём проблема?

Пилат сокрушённо вздохнул и закрыл глаза. Откинув голову назад, провёл обеими руками по волосам.

— Ты новичок в этой заднице мира. Ну, хорошо, я сейчас попробую объяснить тебе всё в простых словах, — произнёс он, всем своим видом давая понять, кто он такой. — По твоим собственным словам, как ты пишешь в рапорте, Иешуа сам организовал свой арест. Он подослал Иуду, чтобы тот сдал его жрецам, потому что хотел, чтобы те признали его виновным. Евреи, а не мы. И всё потому, что его популярность среди черни так велика, что он надеялся, что народ восстанет против жрецов и всех иерархов храма за то, что те приговорили его к смерти, а также против Рима, за то, что мы подтвердили этот приговор. Всего одна грубая ошибка с твоей стороны, и Иешуа сумел бы вбить клин между чернью и единственной властью, которую та признает, — жрецами, которые своим положением обязаны Риму и в случае мятежа ничего не выиграют, а скорее, потеряют.

До Сабина дошла вся глубина собственной неправоты.

— То есть, если бы его осудили мы, жрецы могли бы призвать чернь к повиновению, и та бы их послушалась. И если бы мы в придачу продемонстрировали силу, это отбило бы всякое желание бунтовать.

— Именно, — насмешливо произнёс Пилат. — Наконец до тебя дошло. Итак, Ирод, мы должны положить этому конец прежде, чем последователи Иешуа станут баламутить народ. Скажи, что мне делать?

— Ты должен прийти во дворец рано утром.

— И отменить приговор?

— Нет, коль Иешуа наконец в твоих руках, ты не можешь оставить его в живых. Ты должен помирить жрецов с чернью, чтобы та и дальше повиновалась им.

— Да, но как?

— Тем, что заменишь еврейское побивание камнями римской казнью на кресте.

— Этот человек должен умереть, — прошипел Пилату первосвященник Кайафа. Облачённый в роскошные долгополые одежды, в комичном шёлковом тюрбане, усыпанном драгоценными каменьями, с длинной седой бородой, он напомнил Сабину скорее восточного царька, нежели жреца. С другой стороны, судя по размерам и пышности иерусалимского храма, иудаизм — религия богатства. Её жрецы могли позволить себе любые излишества на деньги бедняков, которые те несли в храм, в надежде на то, что их суровый еврейский бог проявит к ним милосердие.

— И он умрёт, — ответил Пилат. В такую рань — в первые часы после рассвета — прокуратор никогда не бывал в хорошем настроении. Вот и сейчас он с трудом сдерживал раздражение. — Но умрёт как римлянин, а не как еврей.

Сабин стоял рядом с Иродом Агриппой, наблюдая за столкновением двух самых влиятельных фигур провинции. Было видно, что оба терпеть не могут друг друга, особенно после того, как Пилат с нескрываемым злорадством указал на западню, которую Иешуа подстроил Кайафе, и как тот по причине своей политической близорукости в неё угодил.

— Чтобы избежать мятежа, — продолжал Пилат, — который, судя по имеющимся у меня донесениям, готовили Иешуа и его сторонники, ты должен действовать так, как я тебе приказал, причём немедленно.

— Ноя могу быть уверенным в том, что ты поступишь так, как и обещал?

— Ты сегодня нарочно такой непонятливый? — рявкнул на жреца Пилат, не в силах больше сдерживать клокотавшую внутри злость. — Потому что в данном случае мы на одной стороне. Всё уже готово, приказы отданы. А теперь ступай!

Кайафа развернулся и — собрав остатки достоинства, на какое только был способен после того, как его фактически выставили вон, — вышел из прекрасного, с высоким потолком, парадного зала. Зал этот был главным украшением дворца покойного Ирода Великого, который тот построил в восточной части верхнего города.

— Что скажешь, Ирод? — спросил Пилат.

— Думаю, он сыграет свою роль. Солдаты готовы?

— Готовы. — Пилат повернул налитые кровью глаза к Сабину. — Ты получаешь возможность искупить свою оплошность, квестор. Делай так, как велит тебе Ирод.

Сабин с Иродом шагали к выходу из дворца. С каждой минутой шум беснующейся черни становился всё громче. Выйдя из высоких, полированных дверей из древесины ливанского кедра, они очутились лицом к лицу с огромной толпой народа, запрудившей площадь перед дворцом. Те, кому не хватило места на площади, забили до отказа широкую дорогу, что вела наверх, к храму и Крепости Антонии.