Юрий Качаев - Синее железо Страница 30

Двое динлинов, оберегая друг друга от боковых ударов, первыми прорубали дорогу себе и уцелевшим хунну. Это были Артай и Сульхор.

Вчерашний дровосек действовал огромным топором, насаженным на длинную рукоять. Он бился неторопливо и истово, словно выполнял привычную работу. Азы падали под его топором, как подрубленные деревья.

— Держись, кузнец! — зычно покрикивал он. — Азы — как хунну… хак! — пятеро одного не боятся!..

Среди врагов яростней всех дрался всадник в китайских железных латах. Он рассыпал удары налево и направо, и не одна голова уже скатилась под копыта его коня. Было что — то знакомое в ухватках и посадке этого аза. Артай, пробиваясь к нему, лихорадочно вспоминал, где они могли встречаться. И когда они столкнулись взглядами, сердце у Артая екнуло: он узнал Угабара. Тогда же ему стало ясно, почему некоторые азы ругались во время сечи на понятном языке: они были переодетыми динлинами!

— На черное дело толкнула тебя зависть, Угабар, — бормотал сквозь зубы Артай, пытаясь мечом достать предателя через мешанину сгрудившихся тел.

Но заслон из нападавших вдруг расступился, и Артай решил, что времени терять нельзя. Слишком неравные были силы.

— Вперед! — рявкнул он и бросил жеребца в намет.

Из свалки вырвалось человек пятьдесят динлинов и хунну. Припав к самой гриве коня, Артай несколько раз оглянулся. Он ожидал погони и был удивлен, что никто их не преследует. Очевидно, азы занялись грабежом каравана. Только две — три стрелы просвистели над ухом, и одна из них до крови расцарапала щеку.

Вплотную к Артаю скакали Сульхор и Этрук.

«Уцелел, проклятый пес», — подумал Артай про «око шаньюя» и пожалел, что в душной тесноте схватки не угостил его будто ненароком добрым ударом наотмашь.

Артай должен был проводить караван за перевалы, и сейчас его мучила совесть, что он не справился с порученным делом.

Не получив дани, шаньюй заподозрит неладное, и тогда война начнется раньше, чем рассчитывал асо. Конечно, можно было биться до последнего человека, но что бы это изменило? А дружинники, пожалуй, в душе даже довольны, что оружие и золото не дойдут до Орды. Артай и сам ловил себя на этой мысли, хотя и стыдился ее, обзывая себя слепым кротом.

Артая догнал Сульхор.

— Ты заметил, кузнец, какие седла были у многих азов? — заговорил ош — Обычно это подушки, набитые оленьей шерстью, а тут…

— Замолчи, — вполголоса сказал Артай, — Сзади едет хунну, он знает наш язык.

Сульхор удивленно посмотрел на спутника и осекся. По его лицу Артай понял, что он догадался правильно. Артай и сам был сперва озадачен, увидев под азами динлинские седла с деревянной основой и высокой передней лукой. Перегнувшись к Сульхору, он предупредил:

— Никто не должен об этом знать. Иначе слух дойдет и до хунну.

Сульхор, не ответив, вдруг остановил коня: из — за леса явственно донеслись раскаты дальнего грома.

— Инйеше ломает лед, — прислушавшись, сказал Артай.

Они повернули головы в сторону невидимой реки. Оттуда тянуло влажным ветром, наползали рваные тучи, и в них сквозило холодное, оловянное солнце.

Асо Бельгутай возвращался от Ли Лина, куда ездил сообщить о разграблении каравана. Но его опередили. У наместника он застал Ой — Барса, Этрука и троих сотников. Так что говорить было не о чем.

— Что ты намерен предпринять? — спросил Ли Лин, мрачно разглядывая стоявшую перед ним статуэтку богини Гуань — инь — покровительницы моряков и путешественников. Бронзовая богиня сидела на лепестке лотоса, прижимая к груди большеротого младенца. Ребенок смеялся.

Ли Лин поднял глаза на Анта и повторил свой вопрос. Асо пожал плечами.

— Дань я собрал и отправил, князь, охранять же ее надо было ему, — ой кивнул на Этрука. — Так чего вы от меня хотите? Еще одного каравана? Чтобы…

— Нападение произошло в твоих владениях, асо, — гневно перебил Этрук. — Ты должен потребовать у азов вернуть награбленное, а если они откажутся, то объявить им войну!

— Мне нечем воевать. Я собрал все оружие, какое нашлось в стране.

— Это неправда!

— Даже если это неправда, — Ант усмехнулся, — воевать я не буду. Пусть шаньюй сам накажет своих бывших союзников!

Разговор закончился угрозой Этрука немедленно поехать в Орду и обвинить асо в измене…

«Что толку затеять сейчас войну с азами? — думал дорогой Ант. — Конечно, есть удобный предлог отплатить им за предательство в Красном ущелье. Раздавить их насмерть силы хватит, но какой ценой? Наша грызня будет только на руку хунну. Да и караван этим не вернешь, потому что он не у горцев».

Ант был почти уверен, что Угабар не отдаст его азам. Переполненный тяжелыми мыслями, асо въехал в городище. Было уже за полночь; в замерзших лужах отсвечивала луна, и комья грязи поскрипывали под копытами коня. Где-то за темными дворами выла собака.

У детинца Анта окликнула стража. Узнав асо, воины молча пропустили его в ворота. В доме, в комнате Альмагуль, горел светильник. Заслышав шаги брата, девушка вышла ему навстречу.

— Зачем ты по ночам ездишь один? — с упреком спросила она.

Ант улыбнулся и погладил ее по щеке.

— Ты почему не спишь?

— Потому и не сплю, что боюсь за тебя. И мама не спит. И Артай тоже.

— Артай тоже, — задумчиво повторил Ант и искоса посмотрел на сестру. — Когда же у вас свадьба?

Альмагуль опустила голову.

— Значит, скоро. — Он засмеялся и пошел к себе.

— Тебя ждут, я забыла сказать! — крикнула вслед сестра.

Ждал его… Угабар.

— Это ты? — снимая шерстяной плащ, спросил асо. Вопрос прозвучал так, словно они вчера уговорились о встрече. — Жалко, что не убил тебя.

Угабар подошел и остановился против асо.

— Я пришел просить, чтобы ты забыл мои несправедливые слова. Твой побратим не хотел впустить меня, я унижался, но… не это главное. Я понял, Ант, что ссориться нам нельзя, когда в опасности свобода динлинов.

— И потому ты разграбил караван? Чтобы хунну как можно скорее начали вытаптывать наши поля?! — Асо скрипнул зубами и, не сдержавшись, закричал: — Так знай, Угабар, ты добился этого! Войны теперь не избежать, а мы не готовы к ней!

— Успокойся, асо. Ведь я отвел подозрение, мне не хотелось отдавать в руки врагов такое богатство. Караван сейчас в надежном месте, из него не пропало ни одной монеты. С азами я расплатился зерном из собственных запасов.

Угабар говорил тихим, виноватым голосом, и Ант понемногу стал остывать.

— Караван придется вернуть, — поколебавшись, решил он. — Хунну скажем, что мы пригрозили азам набегом и они испугались.

— Поступай так, как считаешь нужным, — поспешно сказал Угабар. — Завтра караван будет в городище.

— Хорошо. Иди.

— Ты прощаешь меня, Ант?

Вместо ответа асо снял со стены клинок с клеймом Бельгутаева рода — крылатым оленем — и молча протянул Угабару[94]. Он хотел добавить несколько дружеских слов, но не смог пересилить себя: сердце все еще кипело гневом, и вождь динлинов боролся в нем с оскорбленным человеком. Угабар понял это и, поцеловав меч, ушел.

«Может быть, он приходил, испугавшись расправы? Ведь он понял, что Артай узнал его, — мелькнула вдруг нехорошая догадка, но асо тут же отбросил ее: — Угабар переступил через свою гордость не потому. Трусом его не назовешь».

Укладываясь спать, Ант обдумывал завтрашний разговор с «оком шаньюя», когда снова придется толковать об охране каравана. Он не мог знать, что в это время Этрук с десятком воинов и полусотней заводных коней скачет к открывшимся перевалам, а на рассвете выпустит крючконосую птицу, гортанный клекот которой поднимет в седло воровскую овчинную степь.

Глава 12

Земля, подвянув, курилась прозрачным паром. От темна и до темна в полях пестрели праздничные одежды земледельцев: уж так было заведено, что на весеннюю пахоту динлины всегда выходили в обновках.

Узкие, окованные железом сохи вспарывали податливую землю, отваливая пласты на одну сторону, Ровные борозды лоснились под солнцем, словно смазанные жиром. Курлыкали, прочищая горло, арыки, галдели скворцы; терпко пахло перепревшим навозом и дымом костров из прошлогодней соломы.

Каждое поле перепахивалось дважды. Прокладывая борозду по третьему разу, земледелец приделывал к сохе ящик с зерном. Из ящика через тонкую камышовую дудку семена ручейком поливали гребень борозды и тут же засыпались землей.

К концу дня рубаха сеятеля скрипела от высохшей соли, и казалось, что скрипят натруженные кости. Но, засыпая, усталый человек видел высокие, по грудь, хлеба, слышал переливный шорох тугих колосьев, и тогда по лицу его, как отблеск дальней зарницы, скользила улыбка.