Эптон Синклер - Широки врата Страница 30

Это было то, что заставляло Ирму Барнс злиться на богатых. Она назвала это «игрой на понижение», и возмутилась, спросив, что были пять тысяч долларов для Бренды Спратт? Ланни усмехнулся и сказал, что если пересчитать эту сумму на консервы из свинины и бобов, то она может составить целый вагон. Он привык к встречным предложениям и видел, как один из его клиентов отказался от бесценный картины из-за дополнительных десяти процентов. Он рассказал один из любимых анекдотов своего отца, о женщине в Ньюкасле, желавшей продать свой особняк, но отказавшейся от сделки, потому что покупатель настаивал включить в сделку шторы.

Это будет означать еще одну поездку в Ноймарк, и ещё один из этих торгов, которые развлекали Ланни. Он выполнил математические расчёты, чтобы определить цену картины и свою комиссию. Получилось сто тринадцать тысяч шестьсот тридцать шесть марок и тридцать шесть пфеннигов. Цена будет выглядеть лучше, если он откажется от пфеннигов и предложит прусский леди дополнительную марку. Он позвонил своей жертве и назначил ей свидание на следующий день после обеда. Также он позвонил Золтану о сделке, и сказал Ирме, что договорился со своим коллегой, что будут иметь дело с клиентом, желающим картину, но не желающим платить столь высокую цену.

В банке Ланни получил большую пачку новых хрустящих банкнот и уложил её в свой внутренний карман. В Германии ему не нужно беспокоиться об ограблении, потому что оно могло быть только официальным, но владелец американского паспорта пользовался иммунитетом. Они ехали под дождём, который обратился в небольшой снег, прежде чем они добрались до места назначения. Картофельные поля гляделись огромным волшебным одеялом, представляя землю, где никогда не было никаких страданий. Но это была иллюзия, ибо, если знать, сколько тысяч человеческих тел удобрили эти поля на протяжении столетий, можно было бы потерять аппетит к «земным яблокам», так немцы называют картофель.

В гостиной пожилой дородной аристократки, переполненной вещами, достаточно старыми, чтобы быть полезными, и к тому же уродливыми, Ланни начал игру, которая заменяла ему войну. Поэт сказал миру, что И знатную леди от Джуди О'Греди Не сможет никто отличить[49]. Ланни никогда не покупал картин у одной представительницы из этой пары, но он покупал их у представителей французского, испанского, немецкого, австрийского, польского и русского правящих классов, и оказалось, что их манеры и нравы не отличались, когда большое количество денег, в валюте их стран, соблазнительно появлялись перед их глазами.

Вдовствующая баронесса фон Визеншметтерлинг возмутилась, узнав, что этот молодой американский выскочка назначил встречу, ожидая, что она будет тратить своё время, торгуясь из-за нескольких марок. Она установила свою цену, и написала ему второе письмо, ещё не отправленное, о предоставлении ему свободы выбора. Почему он не сказал ей по телефону, что хотел заставить ее уменьшить цену? Ланни сказал, что ему жаль. Он не предполагал, что его контрпредложение будет воспринято, как преступление. И кроме того, сумма в сто тринадцать тысяч шестьсот тридцать семь марок это не деньги, которыми следует пренебрегать. Он сказал это с любезной усмешкой, и добавил, что он был бы рад, если бы он мог вытащить пакет с деньгами из кармана, потому что он был настолько тяжелым, что деформировал его пиджак. Он вытащил пакет, и увидел, как глаза вдовствующей баронессы вылезли из орбит, вряд ли, что она когда-либо видела такое количество наличных денег за всю свою баронскую жизнь.

Это была борьба на смерть благородной леди и на выносливость Ланни. — «Это действительно огромная сумма денег, gnädige Baronin. И цена её перевода телеграфом в Германию не малая, и мне не хотелось бы отправлять их обратно. Решение моего клиента положительно, и я знаю, из предыдущего опыта, что оно не изменится. Пожалуйста, будьте так добры, прочитайте телеграмму». Она отказалась, но, когда он вручил ей телеграмму, ее любопытство взяло верх. Это показало, что она может изменить свое мнение и что она не была такой неприступной личностью, какой старалась казаться. Рядом с ее стулом стоял стол, и он развернул на нем пакет. «Я хочу, чтобы вы увидели, что это не фальшивые деньги», — сказал он.

«Это, как вы видите, банковская упаковка, в ней пятьдесят тысяче-марковых банкнот, и вот еще одна такая же, а это дополнительные деньги до полной суммы. За десять лет опыта Kunstsachverständiger мне редко случалось работать с так большой суммой денег».

«Но у вас никогда не было Герберта ван Эйка!» — вскричала она.

— Я купил Пресвятую Деву работы Яна ван Эйка у вашего родственника за гораздо меньшую сумму.

— Я знаю, знаю, но это не то же самое! Вы понимаете это, так же хорошо, как я.

Они спорили о достоинствах двух фламандских братьев и сравнительной редкости их работ. Это сокровище, неизвестное миру искусства, находящееся во владении семьи в течение трех сотен лет, а он пришел и пытается купить его, как будто это старая одежда ее мажордома! Когда она это сказала, Ланни решил прибегнуть к последней крайности. Он сложил пачки денег вместе и сказал с достоинством: «Я извиняюсь, gnädige Baronin, что я занял так много вашего времени». Ирма, которая сидела неподвижно, как статуя, выражавшая тихое презрение, встала, и они оба стали прощаться. «Я уезжаю в Англию завтра», — сказал он.

Ланни знал мужчин, которые могли бы выстоять, но никогда женщина не могла не сломаться при виде больших денег. «Gut denn![50]» — сказала благородная вдова, разрываясь между жадностью и гневом. — «Давайте компромисс. Я разделю комиссию с вами. Вы возьмёте пять процентов и заплатите мне разницу».

— У меня с собой только то, что я показал вам, и я не могу изменить своё предложение. Я должен разделить комиссию с моим коллегой.

— Но причем тут я?

— Если он помогал мне, то он заработал свою долю.

— Но что вы сами сделали в этом вопросе? Вы совершили две поездки сюда, вы написали мне письмо и послали одну телеграмму вашему клиенту, и это все!

— Verebrte Grädige, вы пропускаете самую важную деталь: я провел десять лет, обучаясь, как вести такие дела. Я не просто узнал имена и адреса лиц, которые готовы выслушать меня по поводу картин, но я создал репутацию доверия себе. Вряд ли вы найдёте на этой земле человека, которому вышлют телеграфом сто двадцать пять тысяч марок, чтобы купить картину, которую покупатель никогда не видел и даже не слышал о ней, пока не пришло моё сообщение?

Они спорили, стоя. Ирме стало противно, и она пошла к машине, и это было хорошо.

— Я скажу вам, своё последнее предложение! Возьмите себе десять тысяч марок, а мне заплатите сто тысяч пятнадцать. Einverstandent?

Это было выражением скаредности, и она, должно быть, понимала это. Но нельзя сделать ошибку и быть невежливым, потому что она может действительно сойти с ума! «Verebrte Barorin», — сказал Ланни добрейшим тоном из своего репертуара, — «у вас есть прекрасная и редкая картина, и я не пытался скрыть свое восхищение ею. Я предложил вам очень высокую цену, и я думаю, что для вас я проделал всё хорошо. Я также думаю, что я честно заработал свои деньги. Я никогда в своей жизни не уменьшал свою собственную комиссию, потому что знаю, что работа, которую я делаю, честная и заслуживает указанной цены. Если вы примете мое предложение, вы пересчитаете эту крупную сумму денег, а затем подпишите купчую в трех экземплярах, после чего я передам вам деньги, и вы передадите мне картину, и нам обоим станет лучше, чем сейчас».

Он прошёл весь путь к входной двери особняка и уже стал серьезно беспокоиться. Но в конце концов она сказала: «Also gut— kommen Sie zurück!» Она села и пересчитала каждую банкноту, останавливаясь, чтобы смочить пальцы через каждые две или три банкноты. Она подписала документы, и Ланни завернул Пресвятую Деву в упаковку из промасленной ткани, которую он принес с собой. Он уже собирался уйти, когда она проявила вдруг человечность и пригласила молодую пару к чаю. Но Ирма уже вышла к машине, и он боялся, что она откажется вернуться. «Ей не очень хорошо», — сказал он, — «и мы хотим вернуться в Берлин засветло».

«О, какая одиозная женщина!» — воскликнула наследница, которой деньги достались так легко.

«Я встречал еще хуже», — сказал удовлетворённый Ланни.

Жена хотела сказать: «Я не могу понять, зачем тебе такие сцены за такие малые деньги». Но Эмили Чэттерсворт убедила ее отказаться от своих критических замечаний и позволить Ланни играть в игру, которую он освоил. Вместо этого она заметила: «Я действительно не могу понять, почему ты должен платить Золтану. Ведь он не принимал участия в этой сделке, не так ли?»

Ланни не хотел рассказывать, в чём заключалось участие Золтана. Он сказал: «Я предложу заплатить ему, но я знаю, он не примет денег».