Филип Казан - Аппетит Страница 30

Я увидел старинный бассейн на постаменте, окруженный мраморным выступом, резьба на котором давным-давно изгладилась от времени и дождя. Позади пруда стояла крошечная хижина – можно даже сказать, сарай, – построенная из грубых каменных блоков и покрытая потрескавшейся черепичной крышей, сквозь которую пророс плющ. Трехвековой давности каменную статую Христа душил дикий шиповник. Все это – бассейн, статуя, хижина – пряталось за густыми зарослями неподрезанных плодовых деревьев, лавра и инжира, перевитых огромными канатами виноградной лозы и плюща. Позади зарослей стоял сам монастырь, но над буйными кущами виднелась только колокольня. Здесь вообще не было ощущения места Божьего. Сад был оставлен на милость природы: он больше не принадлежал человечеству. Здесь тропинки медленно затягивались травами; широко раскрытые глаза каменного Христа дожидались, год за годом, медленного наползания побегов плюща. Шевельнулся лист – я подпрыгнул, подумав о незримых стопах, о давно почивших монахинях, но по другому листу прошелестел хвост большой бронзовой ящерицы и исчез под статуей.

– Нино?

В дверях хижины стояла Тессина. Мое сердце вздрогнуло: с головы до ног она была одета в белое. В этом пустынном месте, притом что уже успела нагородить моя фантазия, я принял ее за нечто неземное.

– Это я! – ответил я.

Но мой голос был поглощен листвой и жужжанием насекомых. Я спрыгнул с дерева; сухие листья и прутики хрустнули у меня под ногами. Продравшись сквозь паутину и жесткие, словно проволока, стебли водосбора, я обошел бассейн. Тессина следила за мной, молча сжимая края своего капюшона. Я как будто спрыгнул со стены и приземлился в каком-то огромном пустынном лесу. Тут мои штаны зацепились за куст ежевики, и я принялся возиться с веткой, стараясь не порвать ткань. Тессина хихикнула и поинтересовалась:

– Они хорошие?

Лицо ее было почти скрыто полумесяцем глубокой тени – все, кроме глаз, которые сияли васильковой синевой.

– Мои лучшие.

Ежевика, похоже, задержала меня надолго. Шиповник издавал тяжелый, приторный запах. Ни один из нас не двигался. Огромный шмель пролетел, покачиваясь в воздухе, и опустился на цветок, чей стебель под весом насекомого согнулся почти вдвое. Потом одинокий колокол монастыря пробил полдень – мелодично и благозвучно, но уныло, как будто только сам для себя. Когда замер последний отзвук, начали трезвонить все колокола в городе.

– Ты поспешил, – прошептала Тессина.

Я едва ее расслышал и преодолел последние камни мощеной тропинки до того места, где она стояла.

– Мы оба поспешили, – продолжила она, когда я встал перед ней.

Она откинула с головы капюшон, тяжело опустившийся на плечи, и вдруг оказалось, что я смотрю на совершенный янтарный водопад ее волос.

– Я думал, пойдет дождь, но… – начал я немного громковато.

Голос даже звучал как чужой – да и зачем я вообще это сказал? Я не был полностью уверен, что Тессина и вправду здесь. Возможно, ничто из этого не реально. Не было ни малейшего ощущения настоящей жизни – такой, какой я жил по другую сторону стены.

Тессина нахмурилась и приложила пальчик к губам. Ее руки взлетели к складкам капюшона, и я подумал, что она собирается снова его надеть, но Тессина замерла, и я ощутил, как она изучает меня взглядом. У нее немного напряженное лицо, понял я, и было в нем что-то еще: почти отчаяние. Я открыл рот, чтобы сказать… что? Вместо слов я бездумно поднял руки и сложил их в неосознанном молитвенном жесте. По моему опыту, молитвы не работают – кроме этой единственной. Она разбила дремотное оцепенелое заклятие сада. Тессина улыбнулась. Ее лицо, только что бывшее призрачно-белым, ожило. Проявились веснушки и тонкие полумесяцы возле уголков губ.

– Пойдем, – сказала она обычным своим голосом, повернулась и проскользнула в дверь хижины.

Мне пришлось чуть нагнуться под притолокой. Внутри приют отшельницы оказался больше, чем выглядел снаружи, но лишь чуть-чуть. Стены когда-то были оштукатурены и расписаны, но остались только грубые очертания, весь цвет давным-давно сошел. Крыша провисла, плющ сумел пробраться внутрь и висел в углу большим горделивым плюмажем. Стропила были заплетены гирляндами паучьих домиков, а в маленьком камине лежала кучка помета летучих мышей. Но пол из простой утоптанной земли был чисто выметен. Мебели не обнаружилось никакой, кроме невысокого табурета, испещренного червоточинами, и вдоль дальней стены – старой дощатой кровати с аккуратно наброшенным на нее серым одеялом.

Мы посмотрели друг на друга, протянули навстречу руки. Я ощущал, как воздух снова уплотняется – или, возможно, только моя кровь. «Должен ли я сейчас ее поцеловать?» – подумал я, и тут Тессина развязала шнурок своего плаща и позволила ему упасть на пол. Отступив от него, она потянулась ко мне и прижалась щекой к моей щеке, очень нежно. Потом плотнее; я закрыл глаза и наклонил голову, открываясь только лишь для запаха Тессины, гладкого прикосновения ее кожи к моей свежевыбритой щеке – горячего, почти лихорадочного. Затем наши губы соприкоснулись. Мы целовались легко, потом все крепче, по мере того как забывали себя и вспоминали… Потому что такова была наша судьба, в конце концов. Одни и те же звезды породили нас, одни и те же переживания, ощущения, запахи, вкусы формировали нашу жизнь – и наша кровь, как мы обнаружили, пульсировала в телах в одном и том же ритме, с тем же жаром.

– Помнишь, мы уже делали это когда-то, – шепнула Тессина. – В сарае седельщика около Сан-Ремиджо. Мы отважились прикоснуться друг к другу. Я закрыла глаза. А ты убежал.

– На этот раз я не убегу. Обещаю.

Я обнял ее, и она утонула в моих объятиях. Мы оставались совершенно неподвижны несколько долгих мгновений, плотно прижимаясь друг к другу, кожа к коже, а потом…

…все было иначе. Все было абсолютно по-другому.

Большой белый геккон любопытно копошился в углу.

– Здесь правда жила отшельница? – спросил я.

– Первая настоятельница удалилась сюда. Она основала традицию: здесь поколениями жили отшельницы, но последняя умерла лет двадцать назад.

– А ты приходишь сюда…

– Пару лет. Я ускользаю от монахинь и играю в отшельницу. Это настоящее блаженство. Как думаешь, очень ужасно заниматься этим здесь?

– Нет. – Я прислонился к стене, ощущая прохладу камня и тепло тела Тессины на своем боку. – Как я могу думать, что это ужасно? Но ты уверена, что сюда никто никогда не приходит?

– До сих пор не приходил. Они ходят только на мощеный дворик рядом с домом, и никогда – в это время дня. Все монахини сидят по своим кельям, а Сальвино набил брюхо до отвала и храпит в трапезной.

– Значит, ты просто ускользаешь?

– Я сказала, что хожу сюда размышлять о милосердии Божьем.

Где-то поблизости прозвонил колокол.

– Мне надо уходить уже прямо сейчас? – спросил я ее.

– Через минуту. Сальвино скоро проснется. Мы же не хотим, чтобы он здесь болтался. Хотя раз уж ты его новый герой, он, может, нас и простит.

– Лучше не рисковать.

Я вдруг ощутил холодок, хотя в хижине было неимоверно душно. Возможно, Тессина тоже его почувствовала, потому что прижалась ко мне, а ее губы снова нашли мои. Потом она отодвинулась.

– Ты прав. – Она помолчала. – Наверное, тебе лучше уйти сейчас. – Мгновение неловкости, потом мы опять начали целоваться. – Ты всегда был таким чувствительным, Нино Латини? Ты придешь во вторник?

– Конечно.

– Тогда иди.

– Я не хочу.

– Но тебе пора.

– Я буду скучать по тебе.

– Тогда не будешь опаздывать в следующий раз, правда?

– Я не…

Но Тессина заставила меня умолкнуть, прижав палец к моим губам. И не успел я опомниться, как остался в хижине один.

Перебравшись через стену обратно, я отправился на Понте Веккьо. Мне скоро надо было на работу, а сначала следовало зайти домой и сменить эту красивую одежду, так что я шел осторожно, оберегая ее, но при этом стараясь выглядеть расслабленно и небрежно.

Я прибыл в палаццо как раз вовремя и вошел в кухню, где воздух загустел от напряжения. Мессер Лоренцо вернулся из Кареджи на два дня раньше и без всякого уведомления – и требовалось приготовить трапезу для близкого круга. У Тино был выходной, а дублер Тино, Андреа, слег с лихорадкой, так что, к моему изумлению, Зохан назначил ответственным меня.

– Плясунья, это я совершаю самоубийство? – требовательно спросил он.

– Нет, маэстро! Вы будете гордиться!

– Гордиться? Уже много лет не случалось мне этого делать.

Мне пришлось помучиться, сочиняя меню из того, что имелось под рукой, и добиваясь, чтобы другие работники меня слушались. Зохан восседал на своем троне, вертя в руках ложку и наблюдая за мной, но и только.