Олег Ерохин - Гладиаторы Страница 30

Арисанзор несколько раз взмахнул своим кинжалом и, часто оглядываясь, быстрым шагом пошел к дверце в стене, через которую можно было попасть в покои императора. Ульпинол стоял, не двигаясь, и смотрел ему вслед.

Полидора еле дотерпела до конца экзекуции, которой ее подверг император. Когда Калигула отвалился от нее, она сразу же покинула его, радуясь выполненной работе, тому, что смогла все перетерпеть. Правда, все тело рабыни было покрыто едкой пачкучестью, но зато она по-прежнему оставалась любимой наложницей цезаря, она по-прежнему оставалась во дворце, ну а пачкучесть легко смыть.

Выходя из спальни, рабыня низко склонилась — она заметила могущественного грека. Каллист стоял у двери, терпеливо ожидая, когда же ему можно будет войти (преторианцы сказали Каллисту о Полидоре). Как только рабыня удалилась, он сразу же проскользнул в императорскую опочивальню.

Калигула в прострации валялся на своем ложе.

— А, это ты, Каллист… А что там Меза?

Грек немного приободрился — хорошо еще, что императору не надо было напоминать о вчерашнем.

— Государь, — проговорил Каллист, — Арисанзору не удалось задержать Мезу — заговорщик на свободе.

Калигула сел и наморщил лоб.

— На свободе?.. Что это значит — на свободе? Значит, Меза не в тюрьме? Он бежал, и вы его не сумели поймать… Отвечай же (тут император повысил голос), посланы ли ищейки по его следу? Обысканы ли дома его родственников и его друзей? Описано ли его имущество?

— Рабы ищут Мезу по всему городу, ну а для того, чтобы послать преторианцев обыскивать дома его друзей-сенаторов и конфисковать его имущество, мне нужно твое, о цезарь, разрешение. Именно поэтому я и осмелился потревожить тебя так рано.

— Ну так бери это самое мое разрешение и проваливай, — грубо сказал император. — А взамен принеси мне голову Муция Мезы, раз уж вы не можете доставить его целиком.

Каллист заторопился.

— Приказ твой, государь, будет выполнен, клянусь Юпитером! Я сейчас же пошлю за преторианцами. Но перед тем, как уйти, я хочу сказать тебе кое-что насчет Арисанзора. Вспомни, божественный: танцовщице удалось пронести нож, как будто Арисанзор ее не обыскивал — а будь он преданным слугой, то непременно обыскал бы ее; Арисанзор стоял ближе к ней, чем я, когда она кривлялась, но не заметил ее оружие; Арисанзор сам вызвался доставить Мезу и вот Мезы нет. Так верен ли тебе, божественный, Арисанзор? А может, он все еще зол на тебя с тех самых пор, как ты избавил его от мужских забот? А может, он сам в числе заговорщиков?

Какая-то тень пробежала по лицу Калигулы, прежде чем он хриплым голосом рассмеялся.

— Арисанзор — заговорщик?.. Евнух-заговорщик?.. Хо-хо!.. Да он слишком занят своими рабынями, чтобы заниматься заговорами, сенаторы же слишком кичливы, чтобы принять его в свою компанию. На этот раз ты ошибаешься, клянусь Юпитером!

— Мне бы хотелось ошибиться, но все говорит против него… (Каллист сочувственно покачал головой.) Мне донесли, что Арисанзор недавно покупал яд в лавке одного александрийского купца, верного твоего, божественный, слуги. Быть может, это тот самый яд, которым смазан нож танцовщицы?.. Быть может, этим ядом натерт и клинок кинжала Арисанзора?

Калигула сжал губы. Немного помедлив, он дернул за шнур, который соединялся с колокольчиком в соседней комнате. Тут же на вызов императора явились два чернокожих раба-великана.

— Курцин, Фрок! Как только сюда войдет Арисанзор, я подам вам знак, и вы должны будете так сжать его, чтобы он не мог шевелиться.

— Будет исполнено, господин, — сказал один из рабов. — Арисанзор уже пришел, он ожидает твоего разрешения войти. Вели позвать его.

— Зови!

Раб приоткрыл дверь и поманил евнуха, которого лишь на немного опередил Каллист.

— Привет тебе, о Цезарь! Привет и тебе, Каллист, — сказал Арисанзор, войдя. Голос евнуха был спокойным, но мокрый лоб и сторожкие глаза выдавали его волнение. — Увы, боги не благоприятствовали мне, несчастному, — Мезе удалось скрыться…

В этот момент Калигула кивнул рабам, и они скрутили евнуха. Арисанзор не сопротивлялся — он был слишком труслив и достаточно благоразумен (сопротивление только усилило бы подозрения да и вряд ли было бы успешным). Однако то, что произошло дальше, не учел благоразумный Арисанзор: Каллист быстро подошел к нему, выхватил его кинжал и отравленным острием провел длинную царапину по его шее. Из ранки выступила маленькая бисеринка крови — ранка была пустяковой…

Арисанзор опустил голову и застонал. Он не видел свою рану, но чувствовал, как начинает умирать его плоть, как немота расползается по телу… Он чувствовал, что умирает, он знал, что ему осталось жить лишь несколько мгновений (как танцовщице, которая убила себя; как управляющему Мезы, которого убил он сам), и это убивало его. Теперь ему не было никакого дела ни до Калигулы, ни до Каллиста — ни до злобы одного, ни до коварного торжества другого; они просто не существовали для него. Все существо Арисанзора заполняло последнее лихорадочное ощущение жизни, и этим ощущением был страх… Но вот какая-то мутная пелена стала обволакивать сознание Арисанзора, и страх смерти растворился в ней. Этот страх, оказывается, всего лишь туман, а не иссушающее ее душу пламя. Этот страх сам боится смерти, и первое, что умирает с умиранием, так это этот самый страх. Спокойствие снизошло на Арисанзора, ему нечего и некого уже было бояться, и смерть приняла его в свое лоно…

Калигула увидел только, что стоило Каллисту нанести роковую царапину, как евнух то ли застонал, то ли захрипел; затем подвернул ноги так, что рабам пришлось на весу удерживать его; затем по-собачьи вывалил язык и закатил глаза…

— Яд сделал свое дело — он мертв, — глухо проговорил Каллист.

Все страхи Калигулы враз воскресли, а император, как известно, имел обыкновение топить свои неприятные ощущения в ярости.

— Арисанзор тоже оказался предателем… — запинаясь, проговорил Калигула. — Что же мне делать?.. Может, провести децимацию в сенате, этом гнезде заговорщиков?

Децимацией называлась казнь каждого десятого воина за предательское нарушение всем войском своих обязанностей перед государством (обычно — за отступление), применялась она крайне редко.

— Но, государь, при этом могут пострадать твои сторонники, тогда как твои противники волею случая могут остаться на свободе, — возразил Каллист. — Было бы разумнее казнить тех, кто признан замешанным в измене, причем казнить всех изменщиков, без замены казни ссылкой или тюрьмой.

— Ты, кажется, осмеливаешься поучать меня? — в глазах императора было загорелся злобный огонек, но тут же погас. — Впрочем, сегодня ты заработал это право, только смотри не вздумай злоупотреблять им… Ну а теперь скажи-ка мне, Каллист, не закрыть ли мне совсем свой дворец для сенаторов? А может, следует сенаторов вытолкать из Рима, перенести курию… хотя бы в Остию?

— Сенаторы в большинстве своем, конечно же, подлецы и трусы, — сказал Каллист. — Но найдется еще немало глупцов, в том числе и среди воинов, которые думают, что сенат — хребет государства, тогда как хребет государства не сенат, но ты, божественный… Раз ты, цезарь, приказываешь мне советовать тебе, то я бы посоветовал тебе немного подождать — скоро все убедятся в никчемности сената, и вот тогда можно будет расправиться с сенаторами!

Ну что же, может, ты и прав, — проговорил Калигула, начиная успокаиваться. — Пусть сенаторы пока поподличают! Завтра я даже готов принять их делегацию — самых глупых из них, тех, которые придут просить за Публия Сульпиция. Я покажу им, что значат они для Рима и что означаю я!.. А теперь оставь меня, я хочу отдохнуть (император зевнул). Ну а вы… (Калигула сонливо посмотрел на рабов, которые еще находились в комнате.) Принесите мне вина да уберите эту падаль…

Калигула показал на валяющегося на полу скрюченного евнуха.

Глава десятая. Аудиенция

Поздним вечером, накануне того дня, на который была назначена встреча Калигулы с сенаторами, из Остии вернулась Цезония.

Быстро прошла утомительная ночь. Утро застало божественных супругов за легким завтраком, после завтрака император вздумал поразвлечься — прямо в опочивальню, как это уже бывало не раз, был приглашен любимец Калигулы, актер Мнестер, накануне хваставший своей новой пантомимой.

Был конец ноября. Погода стояла довольно прохладная и пасмурная, поэтому в громадном камине горел огонь, бросая отблески пламени на посеребренные барельефы, которые украшали стены комнаты, да на блестящий пол из каррарского мрамора. Император и Цезония, его четвертая жена, возлежали на ложе, покрытом шкурами леопардов.

Цезония Милония была женщиной пышной, но настолько, что вряд ли могла считаться красавицей, — ее формы расплывались, лишая фигуру привлекательной упругости, будто какое-то вот-вот готовое сбежать тесто. Она была слишком ленивой для чувств, будь то любовь или ненависть, зависть или жалость, признательность или мстительность. Калигула любил ее за то, что, равнодушная к его безумствам, она всегда была готова к его любовным утехам. К подданным своего взбалмошного супруга Цезония не испытывала, подобно ему, презрения, однако не проявляла и ни малейшего уважения, нередко позволяя себе невинные шалости. Наблюдая за кривляньями Мнестера, она ела крупные вишни, лежавшие перед ней на большом серебряном блюде, и, выплевывая косточки, пыталась попасть ими в лысину прославленного мима.