Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2 Страница 30

Суаиб, тоже поднявшийся с места, отвел глаза в сторону и неуверенно произнес:

— Человек восемь или десять…

— Говоришь неправду перед лицом имама, — оборвал его Шамиль. — Не лги, Суаиб, и помни, что у нас божий суд вершится на острие шашки.

Суаиб вспыхнул, хотел что-то возразить.

— Сколько напрасно погублено правоверных душ в эту ночь, Суаиб? — тихо, но так выразительно спросил Гази-Магомед, что чеченцу стало не по себе.

— Девятнадцать, имам, и еще семь ранено. Я велел отослать их в…

— Кроме того, Суаиб, русские сейчас по всей линии встревожились и ожидают нас.

Гази-Магомед вплотную подошел к нему.

— Чего ты заслужил, Суаиб, подведя наше святое дело и мюридов, сражавшихся за него?

Суаиб низко опустил голову. В сакле было тихо, и лишь издалека редко-редко доносились выстрелы.

— Всего, что ты скажешь, имам. Я виноват, накажи меня, как знаешь…

— Передай свой отряд Ташову-хаджи, прикажи людям слушаться его беспрекословно, а сам, — Гази-Магомед твердым взглядом смотрел на Суаиба, — без кинжала и папахи двое суток молись аллаху за души мюридов, погубленных тобой, затем вернись в отряд и своей шашкой, обагренной русской и своей кровью, смой грех перед аллахом и нами. Иди! — сурово закончил имам.

Двое тавлинцев вышли вместе с Суаибом из сакли. За ним вышел к чеченскому отряду и их новый командир Ташов-хаджи.

Гази-Магомед, не обращая внимания на молчавших людей, произнес молитву но убиенным мюридам. А за аулом, то смолкая, то вспыхивая, раздавалась ружейная пальба и рвались гранаты.

— Введите пленных, — наконец сказал Гази-Магомед, снова садясь за стол.

— У русских беспорядок. Из крепости бьют пушки, солдаты прячутся возле стен, боятся выйти в поле. Наши молодцы сильно побили нечестивых… — довольным голосом начал Хамид из Тилитля, командовавший передовым отрядом, атаковавшим Внезапную.

— Какие у нас потери? — остановил его Гази-Магомед.

— Еще не подсчитано, но несколько праведников, защитников истинной веры, ушли к аллаху от рук гяуров… Особенно много от пушек, провались они вместе с русскими в джехенем, — уже несколько иным тоном продолжал Хамид.

— А у них? — показывая в сторону крепости, спросил имам.

— Множество. Одних голов отрезано у убитых свиноедов двадцать две, — похвастал Хамид.

Гази-Магомед поднял брови, его лицо, и без того суровое, помрачнело.

— Кто приказал отсекать мертвым головы?

— Я, имам. Так всегда делалось в горах, — удивленно ответил Хамид.

— Осквернять убитых в бою, даже если это гяуры, дело нечестное, годное только для разбойников и трусов. Воины ислама, защитники и проповедники шариата не могут уподобиться собакам-шиитам, которые поступают так. Только иранские сарбазы рубят головы мертвым и этим оскверняют себя. Запомните все, — сказал имам, обращаясь к почтительно слушавшим его мюридам, — пророк никогда не поступал так с врагами. Он сражался с живыми, он убивал их в бою, но не осквернял трупов, не издевался над беззащитным трупом противника. Пусть это будет последний раз, братья.

Шамиль кивнул.

— Вы помните, что говорится в Несомненной книге? Когда будет конец света, все: и правоверные, и заблуждавшиеся в нечестивой вере гяуры — придут на страшный суд к аллаху. Они должны прийти туда со своими лицами, такими, какими были на земле. Убивайте своих врагов, но не лишайте их подобия человека.

Мюриды наклонили головы.

— Да будет так, имам, во славу божью.

В саклю ввели двух солдат и черноусого смуглого казака. Это были пленные. Один солдат тяжело дышал. Морщась от боли, он поддерживал левой рукой перебитую кисть правой, обмотанную кое-как рваной, в бурых пятнах крови тряпкой. Казак молча оглядывал мюридов, сосредоточенно уставившихся на русских. Второй солдат, с худым морщинистым лицом и беспокойными глазами, покорно и выжидающе, не мигая, смотрел на Гази-Магомеда.

— Спроси их, сколько в крепости войска, кто начальник, сколько пушек и знают ли они о том, что русские всюду терпят поражения от храбрых воинов ислама, — сказал Гази-Магомед, обращаясь к переводчику, одному из кумыков, до того торговавших с русскими в слободке.

— Эй, кунак, твоя моя шалтай-болтай нету. Имам говорит, почем скольки солдат-адам русскай кирепост бар, — размахивая руками для большей убедительности, начал кумык.

Солдаты непонимающе уставились на него.

— Эй, Иван-солдат, имам гово́рит, большой началник кито кирепост ест?

Солдаты тревожно, испуганными глазами смотрели на кумыка, не понимая его путаного языка.

— Не умеешь ты говорить по-русски. Видишь, они вовсе не понимают тебя, — чуть усмехнувшись, сказал Шамиль. — Кто из правоверных знает язык урусов?

Мюриды молчали, переводя взгляды с одного на другого.

— Среди жителей нашего аула есть такие, что хорошо понимают собачий язык неверных, по говорить свободно не умеет никто, — сказал старшина аула.

— Есть такие… и Бада, сын Сурхая, и Осман, сын Чопана, но они в крепости у русских, — негромко подсказал один из аульских стариков.

— Я немного знаю по-кумыкски. Говори, имам, что хочешь узнать от нас, — сказал смуглый казак, и это было так неожиданно, что все в удивлении воззрились на него.

— Откуда ты знаешь язык кумыков? — спросил Гази-Магомед.

— У меня мать кумычка, отец — казак из Кизляра, — глядя спокойно в глаза имама, ответил пленный.

— Из какого аула мать и как мусульманка стала женою уруса? — не сводя взгляда с казака, спросил Гази-Магомед.

— Мать из Казанищ, из рода бесленеевского Тахо-Омара. Отец увез ее еще девчонкой, когда русские разгромили аул, лет, наверное… Это было еще при шейхе Мансуре, имам.

— Ты бывал когда-нибудь в Казанищах?

— Бывал. И к матери тоже приезжала в Кизляр родня.

Гази-Магомед погладил усы, провел ладонью по бороде и тихо заговорил:

— Ты еще можешь стать хорошим мусульманином, казак, как и твои родные из Казанищ, а пока, — он встал, — вместе с этими неверными и жителями Андрей-аула похорони в общей яме всех русских, убитых сегодня нашими воинами, сражающимися за ислам и праведное дело. Потом возвратись сюда и будешь переводчиком столько времени, сколько укажет нам аллах. Помогите им рыть могилу для солдат. Всех обезглавленных и их головы опустить в яму, и чтобы никогда наше оружие не служило богопротивному надругательству над мертвыми. Шамиль, напиши об этом всем, кому это следует ведать, и укажи, что только язычники и отверженные аллахом фанатики-шииты, подобно иранским почитателям лжеимама Алия, занимаются таким богопротивным делом. Истинные воины не воюют с мертвыми, для них есть живой враг.

— Будет исполнено, имам!

Пленных вывели во двор.

Гази-Магомед прислушался к стрельбе, то смолкавшей, то снова нараставшей.

— Пора! — сказал он, вставая.

Поднялись и мюриды с Шамилем.

— А вы, — обращаясь к почтительно стоявшим у входа старшине и старикам аула, продолжал имам, — приготовьте своих лучших воинов, они уйдут с нами.

— Сколько человек надо, имам? — неуверенно спросил старшина.

— Аул ваш большой, но я не хочу обижать вас, хотя вы и торгуете с неверными.

Старшина покорно развел руками.

— Что поделаешь, праведник. Вы — далеко, а русские — возле. Поневоле приходится танцевать под их зурну.

Мюриды неодобрительно слушали старшину, выжидательно посматривая на имама.

— Двадцать молодцов с конями, полным припасом на три дня, с ружьями и порохом, — что-то обдумывая, продолжал Гази-Магомед. — Но пойдут они не с нами, а с чеченским отрядом Ташов-хаджи.

Стрельба возле крепости и за аулом стихла. Вдруг рядом с саклей, в которой находился имам, один за другим прозвучали два выстрела, затем дробный залп и опять одиночный ружейный выстрел.

— Что там за стрельба? — спросил Гази-Магомед.

— В сакле почтенного Махмуда засел русский… проклятая собака не сдается и не слушает никого…

— Один? — удивился имам.

— Один. Двое других убиты во дворе, а этот неверный уже целый час отбивается от наших. Убил двоих и ранил моего сына, — мрачно рассказал один из стоявших у двери андреевских кумыков.

— И вы ничего не можете сделать, чтобы покончить с этой христианской собакой? — с негодованием спросил Хамид.

— Пробовали. Он удобно засел, пули наших молодцов не попадают в него. Сейчас подожжем саклю, — сказал старшина.

— Не надо! — остановил его Гази-Магомед. — Храбрецы, презирающие смерть, — братья, если даже они поклоняются Иссе или пророку. Попробуйте взять его живым.

— Невозможно, имам. Он сидит на бочонке с порохом, который бросили при бегстве солдаты.

Гази-Магомед почесал бровь, что было признаком раздумья.

— Прекратите обстреливать солдата и позовите сюда того казака, что родился на свет от русского и кумычки.