Виктор Поротников - Куликовская битва Страница 30

Ночью в юрту, где спала Настасья, пробралась Лейла. Персиянка смазала рубцы на теле своей русской подруги гусиным жиром для лучшего заживления. Одновременно Лейла делилась с Настасьей последними новостями. Уже не оставалось никаких сомнений, что русское войско где-то поблизости. Передовые татарские отряды непрерывно вступают в стычки с дозорами русичей.

– Ты еще не передумала бежать из неволи? – шептала персиянка на ухо Настасье, дабы не разбудить служанок-татарок, спавших в этой же юрте. – Я думаю, тебе нужно непременно бежать к своим, иначе Салджидай убьет тебя за твое своеволие. Но сначала он всласть поиздевается над тобой.

– Я готова бежать, – прошептала в ответ Настасья. – Принеси мне какую-нибудь одежду. Лейла, ты-то побежишь со мной?

– Побегу, милая, – еле слышно промолвила персиянка.

Утром стан Мамая окутал плотный туман, который долго не рассеивался. Солнце было уже довольно высоко, когда поднявшийся ветер развеял туманные клочья. Примчавшийся от Челубея гонец известил Мамая, что русское войско не просто неподалеку, оно уже изготовилось к битве. Челубей намерен ввязаться в сражение, дабы не позволить русам ускользнуть в овраги и лесные дебри.

Становище татарской орды в спешке зашевелилось, как растревоженный муравейник. Нужно было как можно скорее выдвигаться на помощь Челубею, отчаянная храбрость которого могла погубить и его самого, и вверенный ему тумен. Пока слуги и рабы разбирали юрты, складывали походный скарб в повозки, запрягали в возы мулов и лошадей, Мамай выслал на подмогу Челубею тумен эмира Акбуги.

Обгоняя вереницы скрипящих повозок, мимо шли колонны пехоты, набранной Мамаем среди многих оседлых и полукочевых племен, скакала конница, разливаясь буро-рыжей рекой по равнине.

Лейла и Настасья ехали верхом на муле рядом с татарками-служанками, для которых верховая езда была самым обычным делом. В отличие от двух подружек-рабынь татарки гарцевали на резвых низкорослых лошадках.

– Гляди, какое множество войск собрал Мамай! – негромко молвила Лейла, оборачиваясь назад к сидящей позади нее Настасье. – Совладает ли князь Дмитрий с такими полчищами?

– Бог ему поможет! – уверенно проговорила Настасья, обнимая персиянку за талию. – Запомни: как начнется битва, прыгаем на лошадей и скачем прочь из стана татарского.

Обозы татарской орды остановились на берегу речки Курцы, протекающей у южного подножия Красного холма. Засвистели костяные дудки обозных старшин-юртчи – то был сигнал для разбивки стана. Эти старшины имелись в курене каждого эмира и бека, в их обязанности входили выбор места для стоянки и распределение в становище шатров и повозок. Более знатные кочевники всегда располагали свои шатры в середине лагеря, менее знатные ставили свои юрты по краям стана.

Едва курень сына Мамая поставил на отведенном ему месте свои юрты, а слуги отогнали выпряженных из телег мулов и лошадей к речному берегу на водопой, как по всему становищу разлетелась весть – убит Челубей!

Салджидай сидел у костра, раскаляя на огне металлические клейма, которыми в кочевых племенах метят скот и лошадей. Он собирался заклеймить тавром своего рода Настасью, которая лежала тут же на траве голая, связанная по рукам и ногам.

– Я научу тебя покорности, мерзкая тварь! – злобно приговаривал Салджидай, обращаясь к Настасье. – Я заклеймлю тебя, как объезженную кобылицу. Одно тавро я поставлю тебе на лбу, другое на спине. Пусть все видят, чья ты рабыня!

Лейла и Галима, собиравшие и подносившие хворост для костра, старались не поднимать глаз, чтобы не рассердить Салджидая. Обеих трясло от одного вида металлических клейм на длинных тонких рукоятках, разложенных Салджидаем над огнем.

Внезапно завыли боевые трубы.

Из большого белого шатра вышел Мамай в панцире и шлеме, с красным плащом на плечах, с саблей на поясе. Большая свита Мамая уже стояла возле лошадей, готовая вскочить верхом и следовать за своим повелителем на битву.

Слуги подвели к Мамаю белого арабского скакуна, укрытого попоной, расшитой золотыми нитками, с золотой бахромой.

Мамай сунул было ногу в стремя, но, увидев сына, сидящего у костра, он решительно направился к нему.

– Салджидай, ты разве не слышал сигнал к сражению? – недовольно промолвил Мамай. – В сече с русами пал эмир Челубей. Все наши тумены выступают на битву, а ты все развлекаешься с рабынями! Тебе не стыдно, сын мой?

– Отец, я догоню тебя, – смутился Салджидай. – Мои кони уже оседланы. Мои нукеры готовы биться с русами.

– Иди, облачайся в панцирь. Живее! – прикрикнул на сына Мамай. – Ты пойдешь в сражение не позади меня, а передо мной. Не позорь меня перед моими эмирами, Салджидай!

Салджидай подчинился своему грозному отцу. Он удалился в юрту и вскоре вышел оттуда уже в воинском облачении, с саблей при бедре, со щитом в руке. Прежде чем вскочить на коня, Салджидай повелел татаркам-служанкам развязать Настасью и не спускать с нее глаз.

– Я заклеймлю эту строптивицу после битвы с русами, – добавил Салджидай.

Глава одиннадцатая

Отступление Сторожевого полка

Во время стычки с татарами на Красном холме и при стремительном отходе русских дозорных к своему передовому полку в Прохора угодило три вражеских стрелы, еще четыре стрелы вонзились в его коня, который свалился на бок и издох всего в полусотне шагов от передней шеренги русского войска. Прохор на негнущихся ногах побрел к своим. Он лишь сейчас обнаружил, что ранен. Из пробитой стрелой щеки у него текла кровь. В правом плече торчала стрела, в бедре торчал обломок другой стрелы. Стиснув зубы, Прохор выдернул стрелы из ран.

Из всего отряда Семена Мелика уцелело меньше половины воинов.

Прохора, оставшегося без коня, какой-то бородатый басистый воевода в блестящем ребристом шлеме с бармицей определил в шеренгу пеших ратников в глубине строя.

– Видишь стяг, младень? – спросил воевода. – Будь подле него, защищай знаменосца от басурман.

Знаменосцем оказался монах, натянувший на себя кольчугу поверх грубой серой рясы. Шлем монаху был великоват и постоянно сползал ему на глаза. Монах был молод и долговяз, с куцей рыжеватой бородкой, со множеством веснушек на лице. Он сказал Прохору, что его зовут Галактионом и родом он из Можайска, что в московское ополчение его привел долг христианина, не желающего оставаться в стороне в пору всенародного противостояния Орде.

– А ты откуда будешь, человече? – обратился монах к Прохору.

– Из-под Серпухова, – ответил Прохор, назвав монаху свое имя.

Чтобы не держать тяжелый стяг на весу, Галактион воткнул древко стяга в землю и стоял, обхватив его обеими руками. Потянувший с юго-востока свежий ветер колыхал длинные треугольные хвосты боевого знамени, алевшие благородным пурпуром. Это был стяг московского пешего городового полка. На темно-красном полотнище стяга виднелась фигура черного всадника, поражающего копьем дракона.

Неподалеку виднелся темно-багровый стяг тарусского пешего полка с ликом Иоанна Предтечи, а чуть подальше, на левом фланге, колыхались на ветру красно-желтые штандарты друцких князей. На правом крыле русского воинства над шеломами конных дружинников гордо вздымался красно-черный стяг тарусского князя с изображением архангела Михаила.

Долгой беседы у Прохора с монахом Галактионом не получилось.

Густые потоки татарской конницы, переливаясь через пологую вершину Красного холма, устремлялись вниз, в долину, где уже изготовился к сече сторожевой русский полк под началом тарусского князя Ивана Константиновича и друцких князей, братьев Дмитрия и Владимира Александровичей.

Ордынская конница, развернувшись широкой лавой, остановилась в одном перестреле от русского войска. Татары, по своему обыкновению, сохраняли большие интервалы между конными сотнями, поэтому из рядов русской рати конная татарская орда казалась огромной черной тучей, спустившейся с высоты Красного холма и растекшейся у его западной подошвы.

Прохор видел, как из скопища конных татар выехал воин на вороном коне, с блестящим круглым щитом, вызывая на поединок смельчака с русской стороны.

В русских шеренгах наступило некоторое замешательство, тягостное, стыдное, какое всегда бывает, когда не находится того, кто посмел бы принять вызов, ответить по достоинству за всех. Сотники и воеводы шныряли между рядами, выискивая храбреца для поединка. До Прохора долетали обрывки фраз издалека: «Да уж мне-то куда?.. Осрамлю и себя, и воинство наше… Нет, и не проси!.. А мне и подавно сие не по силам, воевода. Вон, к нему обращайся!..»

Наконец, радостный облегченный говор прошелестел по воинским шеренгам. Качнулись ряды длинных копий, образуя проход одному-единственному коннику, который не спеша направлял своего гнедого скакуна из тесноты боевого строя на степной простор. Из-за частоколов копий Прохор даже не смог толком разглядеть этого витязя в блестящем шлеме.