Лидия Обухова - Набатное утро Страница 30

Александр Ярославич уже не открывал глаз, и то, что въехали в монастырское пристанище, узнал лишь по застучавшим колесам — подъезд был выложен тесаными плахами. Робко, как-то по-птичьи, отбивал монастырский колокол часовые четверти. В крытом возке не было видно рано стемневшего снегового дня.

Внесенный в горницу князь с трудом разлепил горячие губы:

— Не сокрушайте мне сердце жалостью...

Теперь он лежал под одеялом, сшитым из куниц. Хоть и слабо, но пахло от него зверем, лесом, вольной волюшкой. Низкие потолки нагнетали печное тепло. Сбрасывая одеяло, князь отдалял от себя звериный запах, погружался в постылый избяной, начинал задыхаться. Ему подносили серебряный ковш — испить. Он видел руки, но кто подносил — не знал. Сознание уплывало, смутно клубились обрывки давних воспоминаний. Человеку невозможно поверить, что он таков, каким его делает время. Внутренними глазами он видит себя по-другому.

Однажды он глядел в жаркое пространство, ловя ускользающий луч лампады, разрезавший горницу пополам. По одну сторону был он сам да еще руки, протянувшие ковш. По другую — ближние люди, что, не расставаясь с ним, несли печальную стражу. Князь прошептал странные слова о зеленом косогоре над рекою Витьбою.

— Закатилась, как солнышко... И не искал пропажу...

Чуть окрепшим голосом позвал:

— Есть тут кто родом витьбич?

— Я, отец мой, я, свет-князюшко, витьбянка. За княгинюшкой твоею тронулась следом, брачную кашу вам варила, детушек твоих баюкала.

Голос был тих, надтреснут, но мил, доброжелателен. Он силился разглядеть вдали, а лицо возникло совсем рядом. Руки горестно обхватили щеки. Глаза, полные слез, смотрели милосердно и ласково.

То была княгинина прислужница. Многие годы встречал ее, не видя... Всегда она поблизости мелькала. Не главной нянюшкой, не самой искусной медоваркой или пряхой, а на подмоге. Жила неприметно, как травинка. Что ж ныне не по чину приставлена?

— Рука у меня легкая, батюшко мой. Да и притомились все. Ночь глухая. А мне ништо. Я ведь тебя, сокол, совсем молоденьким помню. В первый день, как приехал в Витебск град, княжна послала под крыльцом схорониться, высмотреть суженого. А что из-под доски-то кленовой увидишь? Слышала только, как каблучки твои звончатые по ступеням отбивают так-то бодро, так-то нетерпеливо... С вечера пир в гриднице шел; нам, девкам, ходу туда нет. Княжна в терему вся истомилась. Поутру, на самой зорюшке взбудила меня: беги, говорит, вокруг. Может, выйдет князь-то. Я и лаптей не обула, как была простоволосая, в посконном своем желтом сарафане...

Между ребрами у Александра Ярославича что-то сладко и горестно повернулось.

— Говори, говори, — прошептал. — Куда пошла?

— А вниз по косогору, к Витьбе-реке. Смотрю, молодец чей-то бродит. Дай, думаю, спущусь. Может, из приезжих кто? Про князя — про тебя, значит, — расспрошу. Темно еще было у реки... чай, сам помнишь? На горе заря играла. А под горой ветер так-то свистит, подол мне завивает. И коса по ветру летит...

— Как звать тебя? — внезапно прервал князь. Хотел вскричать, голосу не хватило.

— Малашей. Ну а нынче уже и бабой Меланьей кликают.

— Так это ты по косогору бежала? Ты руками всплеснула да еще вскрикнула, будто со смехом? Ты, Малаша?

— Ай помнишь? Молода была, ветрена. Глянулся ты мне, князюшко, повинюсь на старости лет. Потому и Витебск с легкой душой покинула. Не серчаешь?

— Родимая... всю-то жизнь рядом была...

Князь зажмурился, слезы ослепили его. Сказал сквозь дрожание подбородка:

— Ты не уходи, Малаша, будь со мной. Теперь уже до конца будь. Около тебя нет зла...

Возвращение Онфима

В ранних заморозках тело великого князя Александра, принявшего перед смертью схиму под именем инока Алексея, закостенело. На ночевку гроб не вносили в избу, и Онфим, один изо всех поезжан, так все девять дней пути от Городца до Владимира и не заходил в тепло, не ел за столом, не спал на полатях. Иззябнув душой более, чем телом, он неотлучно находился при гробе, редко задремывая в ногах, на соломе.

Иногда остро косил снегопад. Кони вздергивали морды, их било по глазам. Если же взблескивало короткое солнце, одаряя внезапным теплом, Онфим озирался вокруг с изумлением, словно просыпаясь. Видел длинный обоз, петляющий по ненаезженному пути, срединную повозку, покрытую пурпурной попоной. В толпе в горестном равенстве мешались цвета: пунцовые шубы знатных и серые, зеленые, черные зипуны простонародья. Увечный боярин, после битв доживающий свой век на покое, воздел длинные рукава:

— Горе тебе, бедный человек! Как не падут у тебя зеницы вместе со слезами! С ним в гроб лег, если бы можно было...

Наконец красные сани с подвязанными бубенцами приблизились к Владимиру. Бесконечно медленно вползали в гору по извилистой дороге между двумя буграми. Вытянувшись вдоль колеи, стояли плачущие люди.

— Закатилось солнце Руси! — возгласил митрополит.

— Погибаем! — отозвались владимирцы.

Отстояв последний заупокойный молебен, Онфим оседлал старого Нецветая и с полнейшим равнодушием, затянувшись не щегольским поясом, а широким сыромятным ремнем, пустился в неблизкий путь. К Витебску.

Подошли святки. По дороге еще не в каждой деревне слыхали про смерть великого князя. Варили брагу. Хозяйки пекли для детворы пряничных петухов и барашков. Кто побогаче, месил тесто из пшеничной муки; у голытьбы творили ржаное без меду и солода, но коврижки лепили той же «звериной» формы, что шла из тьмы славянского язычества...

Прежде чем поворотить на отцов двор, Онфим понудил коня взобраться в гору. Нигде нет далей столь необъятных, чем с высоты Замковой горы в Витебске! Летом вольный влажный ветер, напившись запахом поймы, сушит губы о сосновые боры, что мерцают до самого окоема. Нет краше и снегового наряда, когда на крутом берегу, соперничая с солнцем, играют купола. Бог с тобою, град отчич и дедич. Прими скитальца.

Ижорянка с подросшим Найденом сама отвалила воротный засов. Онфим смутно глянул на ладного сынка, уже почти юношу, широкоплечего, с жесткими волосами — будто конский хвост подстригли под горшок, — лишь глаза не менялись, облачно голубели на скуластом лице. По его походке, по спокойным движениям видно было, что он нынче главное мужское подспорье при одряхлевших деде с бабкой, при мачехе-Ижорянке, чудскую речь, которой он освоил легко и быстро, а она в русской спотыкалась. Все это Онфим заметил сразу и бледно порадовался за сына, за жену, за лад и мир в своем доме.

Найден отвел Онфима в жарко истопленную баню, поддал жару, похлестал веником. Разговаривали они мало. Парень не лез с вопросами, дичась отца, а у Онфима стоял ком в груди, словно смерзлись давние слезы и давили, не отпускали.

Напуганная его угрюмой скрытностью, Ижорянка бессловесно застелила столешницу праздничной скатертью, расставила яства, с поклоном пригласила из боковушки свекра со свекровью. Когда все сели — ребята на углу; седобородый, раздавшийся вширь Грикша по правую руку от Олексы Петриловича; рядом с ним Олёница, искоса бросавшая обиженные взгляды на Найдена, которого вынянчила, а теперь на тебе, он ходит в сыновьях у пришлой бабы, зовет ее маманей и хорошо с ней ладит, — в общем, когда все уселись и вокруг Онфима сдвинулся родной маленький мирок, он ощутил, что ледяной ком в его сердце начал помаленьку таять.

Ижорянка, снедаемая тревогой, решилась нарушить чинное застолье. Спросила: засыпать ли Нецветаю овса, готовя к обратной дороге? Будто ждала, что вот сейчас муж встанет и ускочит от нее в снег и темноту, как бывало раньше. Отец с матерью, брат с невесткой, подросшие дети — все придержали дыханье, глядя на Онфима.

А в нем все быстрее таял комок, превращаясь в теплоту.

— Вели Ретешке сбрую в чулан прибрать. А седло, обтянутое синим бархатом, взятое мною в Ливонии из-под рыцаря, тебе, сынок, дарю. Дома я остаюсь. Помер князь Александр Ярославич.

Улыбки за столом сами собою погасли. Олекса Петрилович первым перекрестился. Оборотясь к своему бывалому сыну, которого ах как давно отпустил в подмогу усопшему князю, сокрушенно спросил:

— А Русь?

— Русь будет жить, — сказал тот, зная, что Невский был бы доволен таким ответом.

МОСКВА

«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

1978

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ

Выпуск 61

ЛИДИЯ ОБУХОВА

НАБАТНОЕ УТРО

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

63.3(2)43

О-26

Обухова Л. А.

Набатное утро. Александр Невский. Историческая повесть. Для сред. шк. возраста. — М. Молодая гвардия, 1978. — 174 с., с ил. — (Пионер — значит первый).

В пер.: 35 к. 100 000 экз.

© Издательство «Молодая гвардия», 1978г.

Для среднего школьного возраста

ИБ № 1011

Лидия Алексеевна Обухова