Николай Самвелян - Казачий разъезд Страница 30

— Мне не нравится разговор, — прервал гостью Август. — Судьба войны еще не решена, и я не знаю, кому из противников следует желать успеха. Самое лучшее, чтобы они оба да и все их войска, до единого человека, полегли на поле брани. Оба венценосных брата мне порядком надоели. И вообще, вы неучтивы со мной!

— Зато правдива, ваше величество.

— Говорить монархам правду в лицо — привилегия шутов. Только им это прощается.

— А вы уверены, что шуты пользуются этой привилегией сполна?

— Я предпочел бы прекратить разговор.

— Понимаю — это приказ. Но я готова поклясться вам в чем угодно, что лучшего часа для реванша у вас не будет.

— Мне неясна цель вашего визита, — твердо сказал Август. — Более того, не вполне понятно, кто вы сами.

— Ваша подданная…

— Бывшая подданная: я уже не король Польши.

— Но можете вновь им стать.

— Оставим это… Вспомним о вине, о веселье, о земных радостях. Слово чести, пока что наша встреча доставляет мне мало удовольствия. Мне даже стали мерещиться кошмары. Что, если в будущем все женщины начнут вести себя так, как вы? Ударятся в политику, науки, торговлю… А то, чего доброго, решат служить в армии. Наденут кирасы, схватят в руки мушкеты… Страшно подумать! Большей скуки не могу себе представить!

Гостья поднялась. Август не стал ее удерживать.

Допоздна сидел курфюрст в своем кабинете. Перед ним лежал текст двух листовок на немецком языке, которые предполагалось напечатать в одной из типографий. Обе они были анонимны и сфабрикованы по распоряжению Флемминга, а Августу предъявлены на санкцию.

В одной листовке река Днепр в высокопарном стиле восхваляла молодого шведского короля, благодарила за избавление от неволи, обещала Карлу свою верность и покорность. Эта листовка была писана стихами. Правда, прескверными. И, даже не будучи докой в поэзии, Август запыхтел, читая неуклюжие строки. Одно высокопарное сравнение громоздилось на другое. Слишком часто мелькали слова «Северный Александр», «витязь славный и могучий» и даже «земной бог». Оплаченный рифмоплет явно переусердствовал в своей оде.

Вторая листовка, напротив, была сотворена наспех, сухим и корявым слогом. В ней со ссылками на достоверные источники говорилось о том, что Карл со своей армией погряз в болотах, что среди шведов усиливается дезертирство, прославленные полководцы никак не могут одолеть русских. Август подумал минуту, взял в руки перо и дописал еще несколько фраз о том, что гетмана Мазепу, перешедшего на сторону Карла, не поддержали рядовые казаки, которые теперь сами ведут войну против шведов.

Какую из листовок уместнее издать? Если первую, то что скажет царь Петр в случае, если швед действительно потерпит поражение? Если же вторую, то что скажет король Карл, если он все-таки победит?

— Черт бы их побрал! — рявкнул Август. — И того и другого!

На голос курфюрста прибежал камердинер:

— Вы меня звали, ваше величество?

— Нет… Впрочем, хорошо, что пришел. А теперь Фрейлиха ко мне.

Фрейлих хоть и был весельчаком, но все же, по возможности, старался пораньше ложиться спать. Что делать: работа у шута нелегкая, требующая отменного здоровья. А сон, как известно, первейшее дело в случае, если хочешь сохранить бодрость духа и тела. Поэтому Фрейлих тоже чертыхнулся, когда явились звать его во дворец. Он сдернул с головы ночной колпак, минут пять массировал ноющёе колено и входил в роль. Делал он это очень просто: вместо того чтобы стонать, он начинал понемногу хохотать. Одеваясь, уже смеялся во весь голос. Пред светлые очи курфюрста шут предстал свеженький, как огурчик, и веселый, как младенец, получивший в руки первую в своей жизни игрушку.

— Ты ведь сегодня курфюрст, — сказал Август. — Так ведь мы договорились? А до полуночи еще более часа. С какой же стати ты сваливаешь на меня свои обязанности?

— Я полагал, что свидание с приятной юной девой…

— Оно не было приятным! — буркнул курфюрст. — И я охотно уступил бы тебе привилегию беседовать с нею. Она занимается вовсе не тем, чем полагается заниматься женщинам. Кстати, вот две листовки. Прочитай их. Какую бы ты велел печатать? Хоть они и не подписаны, но и Карл и Петр могут рассердиться, узнав, что их отпечатали в Саксонии. Надо быть осмотрительным и сделать верный ход.

Пока Фрейлих, придвинув поближе настольный канделябр, шелестел страницами. Август вышел на балкон. Город уже затих, но кое-где еще светились огни. Любопытно бы знать, что делают там, где еще горят окна? Если уж не спится, то в такую ночь лучше погулять, назначить где-нибудь свидание своей любезной. Вспомнил вдруг Август о царе Петре, о том, что он всегда робел при встрече с царем, потому что не понимал этого человека — длинного, как жердь, и поджарого, как борзая, с непропорционально маленькой головой и странным сверлящим взглядом беличьих глаз. В нем не было величественности, зато много деловитости. Вопросы Петр задавал совершенно неожиданные и не отвечающие сану. Его интересовали устройство карет и фонтанов, способы отливки пушек и крепления балконов.

«Зачем вам все это, брат мой? — спросил однажды Август. — Прикажите — и вам все сделают».

«А как же я тогда буду знать, что приказ исполнили верно и меня не обманули?»

Петр был прямой противоположностью молодому шведу. Августу вдруг пришло на ум, что двум столь разным по характерам, но в одинаковой мере упрямым соседям должно быть тесно на земле. Они не уживутся рядом. Потому никакого мира между Швецией и Россией не будет. Похоже на то, что сейчас на небосклоне вроде бы засияла звезда Петра. Но Август считал, что Петр, так же, как и он сам, в глубине души отчаянно боится шведа, его удачливости, его небывалой смелости. Карл умел парализовать волю противников. Уж не колдун ли он?

— Ваше величество! Я нашел выход из положения! — воскликнул в комнате Фрейлих. — Ха-ха-ха!

— Какой выход?

— Очень хороший выход. Ха-ха!

— Твой смех глуп.

— Я это и сам отлично знаю, ваше величество, потому и смеюсь. Ха-ха-ха! Надо издать обе листовки. Одновременно. Ха-ха-ха!

Теперь засмеялся уже и Август. Действительно, почему, бы и нет? Кто и как докажет, что печатались они по его прямому распоряжению? Одно дело — подозрения, второе — точные факты. Санкции на издания листовок он дает лишь устно.

— Молодец, Фрейлих! Быть тебе королем шутов. Что же касается гостьи из Львова, то поверь мне, опытному сердцееду, она невероятно скучна… Кстати, Иосиф, будет не лишне распорядиться, чтобы эту львицу из города не выпускали. Впрочем, вот что мне пришло в голову. Идея блестящая!.. Пусть мне немедленно сообщат, где она остановилась.

Через час, одетый в узкие французские кюлоты[27], закрывавшие лишь колени, в белые шелковые чулки, башмаки на высоком каблуке, с бронзовыми пряжками и в золотистый бархатный кафтан, шитый серебром, он стоял у гостиницы, в которой остановилась Мария. За углом, позевывая и в душе проклиная свою шутовскую долю, прятался Фрейлих. Конечно, курфюрст мог постучать привязанным у входа деревянным молотком в дверь, назвать себя — и его с поклоном, впустили бы. Но такой ход событий никак не устраивал курфюрста — слишком скучным он представлялся. Поэтому он предпочел другой. Фрейлих подкупил служанку, которая в условленное время должна была с черного хода впустить в гостиницу «неизвестную особу». План удался на славу. Золотая монета проскользнула в карман передника служанки. «Неизвестную особу» своевременно впустили в гостиницу, без свечи провели по узким, темным коридорам на второй этаж и указали комнату приезжей. Оставив курфюрста перед дверью, сунув ему в руки ключ от комнаты, служанка неслышно ретировалась. Август рассердился. Дверь могла быть заперта и изнутри на щеколду или цепочку. Тогда ключ мало помог бы… Но отступать было поздно. Он нажал на ручку двери. Дверь подалась. Тут-то и пришлось ему столкнуться с тем, чего в первую минуту нельзя было даже осмыслить.

На безвкусном простеньком комоде стоял подсвечник с наполовину оплывшей уже свечой. У комода на табурете сидела старуха в каком-то допотопном костюме — рукава-буфы с продольными разрезами, на цветной линялой подкладке, подвешенные к поясу огромные часы-луковица, дешевое ожерелье на морщинистой коричневой шее. Опытный взгляд Августа отметил еще одну неприятную деталь: старуха еще пыталась молодиться — на ее щеках был слой белил и румян толщиной с палец.

— Кто вы? — спросила она скрипучим голосом. — Как посмели ночью войти к одинокой даме? Моя честь! Мое имя! Я буду звать людей!

— Ради бога! — взмолился курфюрст. — Вашей чести ничто не угрожает. Здесь жила моя добрая знакомая… Может быть, я ошибся дверью.

— Нет, не ошиблись. Я только что, под вечер, заняла место, освободившееся после отъезда какой-то молодой дамы. Могу себе представить, каких она была правил, если принимала у себя в полночь мужчин!