Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской Страница 30

— Охотно, — ответил англичанин, радуясь, что есть чем скоротать оставшееся время до ужина. — Пусть принесут мой письменный сундучок.

— Вы хотите писать на пергаменте? — спросил Торкель.

— А на чем?

— Эти дикари не заслуживают, чтобы им писали на том же материале, на котором вы пишете послания самому папе. Говорят, они и сами для своей переписки предпочитают березовую дрань.

— Это хорошая мысль, — почесал бритый подбородок Томас.

— Плохая, — возразил Биргер. — Они еще подумают, что мы бедны и не можем позволить себе писать на пергаментах. Пишите на хорошем листе, отец Томас.

Когда подали письменные приборы, все трое уселись вокруг раскладного столика и принялись сочинять послание, упражняясь в остроумии. К ним тихонько подошли еще несколько рыцарей — рыжий Аарон Ослин, одноглазый Ларе Хруордквист, верзила Рогер Альбелин, толстяк Маттиас Фальк и коротышка Нильс Мюрландик. Всем хотелось поучаствовать в дерзком послании будущему противнику.

— Напишите ему, что он вшивый, — с хохотом попросил Альбелин.

— И от него воняет так, что нам отсюда слышно, — добавил Хруордквист.

— И что черви едят его, — блеснул в свою очередь Мюрландик.

— И что он не успеет доехать до нас, потому что его одолеет проказа, — сам поражаясь своему уму, закатился мелким смехом Аарон Ослин.

— Погодите, — улыбаясь, отстранил их Биргер, потому что они готовы были своим напором раздавить столик, на котором распрямился лист пергамента, готовый вобрать в себя все шведское остроумие. — Сперва надо придумать, как мы обратимся к нему.

— Предлагаю так: «Проклятый Богом копченый угорь!» — поспешил вставить свое Торкель Фольконунг.

— Отчего же он угорь и почему копченый? — удивился епископ. — Да мы и не рыбаки, и пришли сюда не угрей ловить.

— Тогда так: «Вшивый заморыш и слизняк!» — рявкнул благородный рыцарь Рогер Альбелин. Ему явно нравилось видеть своего врага вшивым. Видно, это было его больное место.

— Если бы он был вшивым заморышем и слизняком, то с какой стати эдакое множество знаменитых рыцарей явилось сражаться с ним? — прокряхтел мудрый епископ.

— Ну тогда напишите: «Продавший душу дьяволу», — предложил рыжий Аарон.

— Это ближе к истине, — согласился Биргер.

— Напишем так: «Утративший истинную веру Христову, от отцов и дедов своих оскверненную, беззаконный конунг Александр», — подытожил епископ Томас и начал красиво выводить на пергаменте буквы.

— Да, — стал чесать себя во всех местах рыцарь Альбелин, — лучше и не скажешь. Не зря эти епископы берутся учить людей. Но дальше все-таки надо ему написать, что он вшивый.

— И про червей хорошо бы, — пробормотал Мюрландик, с затаенным дыханием глядя на чудо появления букв и слов.

— И про вонь, — добавил Хруордквист. — Ей-богу, я чую, как он там воняет в своем Хольмгарде. Меня сейчас вывернет наизнанку от этой вони. — И он стал всячески показывать свою тошноту, да так увлекся в лицедействе, что его и впрямь чуть не вырвало. К счастью, желудки у благородных рыцарей были еще пустые.

Но всем очень понравилось выступление Ларса Хруордквиста, и многие стали требовать вписать в грамоту про Александрову вонь.

— Да погодите вы со своей вонью! — возмутился Томас. — Теперь надо написать, от кого грамота.

— Предлагаю так: от самого Иисуса Христа. Ибо Иисус Христос незримо присутствует в нас, — произнес Биргер, и в сие мгновенье ему и впрямь показалось, что он — не он, а сам Иисус. — Так и напишите, святой отец: «Я, Иисус Христос, незримо идя… ходя… словом, находя себя среди шведского воинства…»

— Нет, — решительно возразил англичанин. — Пусть Христос и с нами, но это было бы слишком дерзко писать от Его имени.

— Тогда напишите: «Мы, Биргер и Торкель Фольконунги, а с нами и все шведское войско…» — предложил брат Биргера.

— И это неверно, — снова стал занудствовать епископ. — Ведь, как ни крути, а король назначил вождем воинства не Биргера с Торкелем… К тому же с нами не только шведы. Напишем так: «Я, король Швеции Эрик, в лице своих лучших военачальников и дружественных рыцарей норвежских, датских и финских…»

— Финские рыцари — это смешно! — захохотал доселе молчавший Маттиас Фальк. Попросту он все это время тайком поедал кусок копченой грудинки.

— Только не пишите «король Швеции Эрик Шепелявый», — всполошился коротышка Мюрландик, но Томас и без того не собирался вставлять прозвище короля в благородную грамоту.

— Итак, я написал, что король в нашем лице пришел покорить земли Александра. Кончим на этом или еще что-нибудь добавим?

— Да напишите же про вонь, ей-богу! — обиженно воскликнул Хруордквист. Зря, что ли, он лицедействовал, изображая тошноту?

— Ладно, я напишу так… — произнес Томас и стал писать дальше, попутно произнося, что пишет: — «упорствуя в зловонном отступлении от истинной веры, ты навлек гнев Святой Апостольской Римской Церкви и приговорен к казни за то, что не токмо сам продолжаешь заблуждаться в своей ереси, но и многие множества народов влечешь за собой во тьму погибели. Выходи же против меня, если можешь и хочешь сопротивляться! Я уже здесь и пленю твою землю». Ну что? Достаточно?

— А про червей? — обиженно взвизгнул коротышка Нильс.

— А вши? — возмутился длинный Рогер.

— Да у меня уже места нет на пергаменте! — воскликнул Томас. Рыцари хотели было затеять с ним спор и потребовать продолжения грамоты, но тут у костров началось оживление, вызванное тем, что жаркое подошло, и взоры сочинителей послания Александру обратились туда.

— Лучше подумаем, кого отправить с грамотой в Хольмгард, — сказал Биргер.

— Да, — согласился Томас. — Кто у нас знает речь русов, чтобы мог перевести грамоту этим дикарям?

— Есть такой! — обрадовался Маттиас Фальк, что может быть полезен. — В моей дружине имеется Вонючка Янис. Он родом из Земиголы, родители у него русы, а сам он кого-то там прирезал и сбежал служить у нас.

— Очень хорошо! — в свою очередь обрадовался Ларе Хруордквист. — К вонючему Александру — вонючего Яниса. Лучше не придумаешь! Однако там уже туши разламывают! — И он устремился к кострам, где с вертелов начали снимать дымящуюся еду. Остальные последовали за ним.

Глава четвертая

СЛОВОПРЕНИЕ НА ПОЛДНИКЕ

После утренней службы, посвященной памяти княгини Ольги, равноапостольной первокрестительницы Руси нашей, сидели в теньке и полудновали под развесистым дубом, росшим около княжеского дома на Городище, сам владыка Спиридон, князь Александр Ярославич, княгиня Александра Брячиславна, отрок Савва, другой слуга и оруженосец Ратмир, ловчий Яков, дружинники и запевалы Константин Луготинец и Юрята Пинещенич, Гаврила Олексич и Сбыслав Якунович, Домаш Твердиславич да немец Ратшау, он же, по-новому, по-русски — просто Ратша.

Ели пшеничную кашу с постным маслом, рыбную уху из выловленных поутру стерлядок и репку с медом.

— Добрая ушица, — нахваливал архиепископ. — И зело добре то, що ты, княже, по середам и пяткам тоже постуешь. Говорят, в прежние времена было такое благочестие, що всякий русский человик строго посты соблюдал. Не то що ныне.

— Видать, за то и осерчал Господь на Землю Русскую, що наслал на нас батыевых змеельтян, — позволил себе заметить Юрята.

— В особенности не у нас вольности завелись, не в Новегороде, — сказанул Луготинец, заводя любимый здешний толк о собственной новгородской полезной особливости.

— Кабы не так! — усмехнулся архиепископ. — В особенности у нас-то и шалят как удумается. Хех… не токмо по середкам да пяткам, а в самые посты не постятся, опричь Великого. Бачут, мол, то не наше дело, а монашеско — пестовать. Еще и щеголяют своим беспостьем. Понадсмеиваются — кто постует, у того жила сохствует. А вон наш князек и правила соблюдает, и силы в ем немереные. Я дивывал, яко ен тяжеленные хорюгови одной ручкой легко носит, будто то легкие дротики. А наша боляра да господа новгородская знай кичится беззаконием. И то удивительно, как на нас о ею пору не упала гневная Господня дубина.

— Дай срок… — проговорил тихо Ратмир. Слова его прозвучали столь тревожно, что все ненадолго перестали есть, глядя на княжьего оруженосца. Ратмир почувствовал на себе общий взгляд и замер с ложкой ухи, не донеся до рта. — Я бачу: придут, нигде не замешкают. А вот, отче, рассуди наш спор с князем, — оживился он, найдя, на что перевести разговор, ибо очень грустные глаза сделались у княгини. — Почекайте, я сей же час вернусь.

Он вышел из-за стола и вскоре возвратился, неся в ладонях шесть стальных, кованых раскорюк, торчащих в разные стороны остьями. Положил их на стол, подал одну архиепископу Спиридону.

— Это що за терния такая?