Галина Романова - Роман Галицкий. Русский король Страница 31

- Не надобны Галичу угры! Сами себе князя приищем! Своего! Из русских! А чужого нам не нать!

- Да откель ты его возьмёшь-то, князя? - кричали ему. - Аль сам породишь?

- Да чего с им связываться, с болтуном? - ворчали иные в толпе и подталкивали соседей локтями. - То ж Ерошка, бобыль! Ни кола, ни двора у него, а глотка лужёная! Спихните его, пущай не мутит воды!

- От добра добра не ищут! - стуча клюкой, кричал кончанский староста Угоряй. Никита, старший сын, стоял за его спиной мрачный, со сжатыми кулаками. - Живём - хлеб жуём, чего нам ещё? Какого рожна?

- Верно мужик гуторит, - подначивали в толпе. - На что нам чужой князь? У нас свой есть. Почто журавль в небе, когда синица в руке?

- Мужи галичские! - надрывался Ерошка. - Не слухайте вы их! Энто боярские послухи! Нарочно воду мутять! А князь у нас есть! Аль позабыли вовсе? Аль разум отшибло?

- Кто таков? Не Владимирово ли гнилое семя? - закричал Досифей. - Энтого не нать!

- Не нать! Не нать! - подхватили вокруг.

И Заслав, помалкивающий с самого начала, подхватил общий клич:

- Владимира не нать!

- Да тьфу на вас! - Ерошка уже сорвал голос, но мужественно хрипел, пуская порой петуха. - Аль позабыли, за кого в старые времена отцы ваши насмерть бились! Аль позабыли, к кому братья ваши через заборолы скакали? Забыли ужо Берладника?

- А ведь и верно, - ухнул на полплощади бас Микулы, и все окрест невольно поворотились в его сторону. - Иван Берладник! Князь наш!

Имя зазвучало, стало передаваться из уст в уста. И старый кузнец, стоявший рядом с Заславом, мечтательно вздохнул, огладив рукой седую бороду:

- Эх, Иван Ростиславич! Какой князь был! Сокол! Имя это Заслав слышал от отца. Сбыгнев Константинич был молод, сущий отрок, когда, изгнав Владимирка Володаревича, отца Ярослава Осмомысла, Галич поклонился его двоюродному брату Ивану Ростиславичу, сидевшему в Звенигороде. Лют норовом был Владимирко Володаревич, даже бояре стоном стонали от него, и когда пришёл князь Иван, затворил город ворота. Больше месяца насмерть бились галичане за своего князя. Сила одолела силу. Чтобы не губить людей понапрасну, Иван ушёл из Галича на Дунай, где осел в городе Берладе. А Владимирко, войдя в Галич, лютой смертью казнил многих горожан за предательство.

Издавна селились в Подунавье изгои - жили там и половцы, и булгары, и ляхи, и мадьяры, и русичи. Вольный был народ, никого и ничего не боялись, торговали да озоровали на дорогах, но власть Ивана Ростиславича признали, и через несколько лет он во главе берладских дружин вернулся на Русь.

Там служил он сперва Святославу Ольговичу, союзнику Юрия Долгорукого, но когда покинул его, изловил Юрий Владимирович Берладника и заточил в поруб. Вскоре пришли из Галича гонцы от Ярослава Осмомысла, помнившего вражду Ивана Ростиславича с его отцом, и Юрий Долгорукий на простой телеге, в железах, отправил Берладника в Червонную Русь на жестокую расправу.

Вступилась судьба - в глухих вятичских лесах напала на охрану дружина Изяслава Давидича черниговского. Но несколько лет спустя пришлось Берладнику покинуть Изяслава - хоть и стал в ту пору великим киевским князем, пришлось Изяславу много претерпеть от соседей. Не только другие князья, но и из Польши и Венгрии стали слать ему гонцов, требуя выдать Ивана Ростиславича.

Берладник снова воротился в Подунавье и оттуда, наняв половцев, снова пошёл на Галич, поддержанный Изяславом и его родней - Ольговичами. Но Ярослав Осмомысл опередил его, заняв оставшийся без князя Киев, и Берладнику опять пришлось бежать.

Он покинул Русь, но ненависть князей достала его далеко в Византии, где он был отравлен в Салониках…

- Берладник? Да он же помер! - Сотский Микула перекрестился.

- Помереть-то помер, царствие ему небесное! - Бобыль Ерошка осенил себя крестным знамением, оборотившись на храм Пресвятой Богородицы. - Да вспомяните, мужи галицкие, - был у его сынок, Ростиславом звали!

- Верно, верно! - загалдели мужики, толкая друг дружку локтями. - Ростислава Иваныча звать! Берладникова сына звать на княжение!

- Да вы что? Очумели? - тут же нашлись осторожные. - Нешто пойдёт он? И нешто поддержит его Галич? Угры-то, они…

- Да чо угры! Чо угры! - загремел бас Микулы, сразу перекрывая гомон толпы. - Мы люди русские! Нам свой князь нужен, русский! Галич сам себе князя изберёт, и вовсе не того, которого бояре поставили!

Люди закричали, шум и гам поднялся на вечевой площади. Ерошка ещё что-то вещал, но его уже не слушали. Ободрённые, люди не приметили, что несколько самых горластых крикунов, из тех, что увещевали не спорить, потихоньку покинули площадь и заторопились в боярские терема.

4

Тёплый летний день вставал над Днепром. По пологому склону сбегала к реке большая, дворов на двадцать, деревня. Приземистые, крытые соломой крыши, срубы - одни старые, потемневшие от времени, другие поновее, огороды с репой и капустой, маленькая церковка на холме. Берёзы и ракиты толпились у берега. Осторожно неся на плечах коромысла, к воде спускались бабы.

Недалеко от церкви стоял боярский терем - старый, потемневший. Издалека вдруг послышался топот копыт, ржание застоявшихся коней, гомон сильных мужских голосов. Бабы еле успели подхватить кто ведра, кто корзины - по склону от терема скатилось десятка три всадников, с разгону въехали в реку, обдавая баб брызгами.

- Чо испужались, красавицы? - окликали их вой. - Не боись, не замаем!

- А мы не боимся! - звонко ответила одна молодка, поправляя на голове светлый плат.

- А чо ж хоронитесь? Не обидим!

- Ты не обидишь, а животина у тебя небось злая! Жеребец под мужиком и впрямь играл - перебирал копытами, вскидывал голову, скаля крупные изжелта-белые зубы.

- Конь-огонь! - похвалился мужик. Из-под тёмно-русой бороды его сверкали такие же крепкие зубы. - Да и сам я не промах!

- Все вы таковы! Много храбрых, на полатях лежучи!

- Ишь ты, сорока! А подь сюды! - Мужик проворно скатился с коня, разбрызгав на мелководье воду. Бабы с визгом кинулись врассыпную. Сверкая голыми икрами, бросились бежать, но вой на склоне настиг смеявшуюся молодку, схватил и прижал к себе, целуя.

- Пусти, черт! Пусти! - отбивалась та.

- Нечай! - донёсся крик от реки, и мужик разжал руки. Молодка отскочила, оправляя плат и подол.

Большинство воев уже разоблокались и вели коней в реку, купая. Кони фыркали, вздрагивали всем телом, били копытами по воде. Только один человек остался на берегу. Пустив повод своего коня, он озирался по сторонам. Именно он окликнул Нечая.

- Княже Ростислав! - Тот вразвалочку направился к всаднику.- Не замай! Шутейно я.

- Коня свово лови, - кивнул всадник в сторону реки. - Шалый он у тебя!

- Что двор, то говор, - усмехнулся Нечай, - что конь, то норов! - И направился к жеребцу, который забрёл не спеша в заросли тальника, где и стоял над водой, потряхивая гривой.

Ростислав Иванович, сын знаменитого Берладника, не спеша повёл коня в поводу в реку, где стал окатывать водой из полных горстей. Вороной играл, легко прихватывая хозяина зубами за рубаху. Рядом купали коней отроки и вой. Нечай вытаскивал своего рыжего жеребца из кустов под смех и прибаутки товарищей.

Пустив наконец вороного на берег пастись, Ростислав скинул мокрую рубаху, оставшись в одних портах, и вошёл в реку поглубже. Вода в Днепре уже давно нагрелась, только-только отыграл солнцеворот, отплясали русалии, отзвенели весёлые девчоночьи песни. Скоро уж светлый Иван Купала. Здесь, на этом берегу, будут жечь костры, пускать огненное колесо, а девушки станут метать в воду венки, мечтая о суженом.

Несколько лет жил сын знаменитого Берладника в деревеньке неподалёку от Смоленска. Пожаловал её в кормление Давид Ростиславич в память об Изяславе Давидиче, который когда-то покровительствовал его отцу. Князь-изгой, не имеющий своего угла, Ростислав верно служил Давиду, водил его полки, довольствовался малым и уже начал думать, что нашёл своё призвание. В самом деле, не смоленская ли боярышня была его жена, не владел ли её отец этой деревенькой, которую и пожаловал Изяслав Давидич нашедшему у него приют изгою? А что покняжить не удалось, так, рано разлучённый с отцом, Ростислав воспитывался как боярин и лишь изредка вспоминал о своём рождении.

Был Ростислав крепок, как молодой дуб, неширок в кости, но ладно скроен и во многом, как говорили старшие дружинники, походил на своего отца. Хотя был он ещё молод - недавно миновало тридцать пять лет, - но уже ранняя седина потревожила волосы и бороду. Редко загорались живым огнём глаза, и первые морщины пролегли по щекам. Несколько лет назад он женился, жена его тихо-мирно растила дочь, и, глядя на неё, богомольную, скромную, Ростислав вспоминал своё детство.