Владимир Прасолов - Вангол Страница 31

— Ах, Семён Моисеевич, тяжело в учении — легко в бою. Поверьте, пройдёт время, и будут они вспоминать мои уроки с благодарностью.

— Не сомневаюсь, толк из мальчишек будет, две недели в пути держатся молодцом. Это ведь не нормы ГТО[3] сдавать в институтском спортзале. Да, Андрей Платонович, вам ничего не показалось странным сегодня? На нас смотрели, как на пришельцев из космоса, особенно, насколько я понял, младшая дочь хозяйки чума.

— Более чем странно, Семён Моисеевич, видеть на свадьбе у эвенков в качестве жениха русского парня.

— Как русского? Я, признаться, не заметил, он же весь заросший и молчал всё время. Впрочем, да, глаза. Мне показалось, глаза у него необычные.

— Русский он, у эвенков в его возрасте борода ещё только намечается, да и глаза у него, вы правильно подметили, европейские.

— О чём это секретничают мужчины? — раздался мелодичный голос, и из отдельно стоящей палатки высунулась голова Нины Мысковой.

— Какие секреты, Ниночка? Мы с Андреем Платоновичем делимся впечатлениями о свадьбе, на которую так негаданно угодили.

— Да уж, угодили, — выползая из палатки, сказала Мыскова. — Не угодили, а Бог нас сюда привёл, товарищ начальник экспедиции.

— Бога нет, Ниночка, есть результат, полученный благодаря точным расчётам, либо удача. Не могу не согласиться, что благодаря удаче мы сегодня здесь, потому как расчёты нас определённо подвели. Как вы считаете, Ниночка, кто эти люди? Вам не показались они несколько странными? Вы заметили, как на нас смотрел старик, когда мы въезжали в стойбище. Да и жених, по мнению Андрея Платоновича, русский, однако мы не услышали из его уст ни слова.

— Как сказать, внешний облик ничего не означает, уважаемый Семён Моисеевич, белые женщины в Америке рожают негритят, почему бы эвенкийке не родить от русского мужика? Кстати сказать, у народностей Севера принято обновлять кровь за счёт пришельцев, имейте это в виду, Семён Моисеевич. Хозяйка стойбища, Ошана, с вас глаз не сводила.

— Ниночка, ну что вы, как вы можете? — Семён Моисеевич, выпучив глаза и надувая щёки, сделал на лице удивлённо-невинное выражение.

— О, Моисеич, не теряйтесь, представляете, какая гремучая смесь может получиться от смешения ваших благородных кровей с дикой кровью кочевников! — с хохотом говорил Новиков, картинно оглядывая начальника экспедиции.

Рассмеявшись, Нина взяла под руку Семёна Моисеевича и успокаивающим тоном сказала:

— Не волнуйтесь, мы вас в обиду не дадим.

Продолжая хохотать и шутить, компания уселась у палатки, где Семён Моисеевич с серьёзным видом вытащил из планшета карту и, уже не обращая внимания на шутки и смех товарищей, стал внимательно её изучать. Нина, сделав страшные глаза Новикову, тоже замолчала и озабоченно уставилась в расстеленную на коленях карту местности.

— Где же это мы находимся? — сам себе задал вопрос Семён Моисеевич и тут же, ткнув карандашом в карту, ответил: — Думаю, мы примерно здесь.

— На сколько примерно? — спросил Новиков.

— На столько, на сколько примерно составлена карта. Подумать только, двадцатый век, а эти места изучены чисто символически. Вот этот перевал мы прошли четыре дня назад, здесь перешли речку, которой на карте нет, ещё два дня пути, грубо по сорок километров строго на восток, — значит, мы здесь. А по карте здесь горное плато, а мы в долине. Нонсенс.

Тем временем поставившие наконец палатку Игорь и Владимир, лёжа в спальных мешках, спорили между собой. Игорь настаивал на том, что они обязаны, как комсомольцы, немедленно созвать партийно-комсомольское собрание, на котором надо поставить вопрос о создавшейся ситуации. Они вышли на стойбище кулаков и отщепенцев. Он насчитал около семидесяти оленей в стаде, он видел, что их появление не вызвало, как это было везде в эвенкийских факториях, куда они заезжали, радости и чуть ли не ликования. Никто не подходил к ним и не говорил уважительно: «Здравствуйте, товарищи начальники». Наоборот, их, конечно, пригласили на свадьбу и угощали, но никто не сказал ни слова о партии и правительстве. Никто не поднял тост за здоровье товарища Сталина. И вообще, тостов никаких не было, потому что не было спиртного. А если на свадьбу не привезли водку, значит, эти люди скрываются от советского народа и власти, это факт. Владимир, выслушав доводы товарища, повернулся на бок и сказал:

— Слушай, Игорь, твои выводы нелепы и просто смешны. Эти люди, кто бы они ни были, пустили нас в свой дом, а ты оскорбляешь их недоверием. Тебе не кажется, что если бы они были враги, то встретили бы нас не жареным мясом, а пулями. И никто никогда не нашёл бы наших могил в этой тайге. Почему они должны раскланиваться перед тобой? Чем ты лучше их? Постыдись, ты же комсомолец. Они такие же граждане Советской России, как я и ты, просто они живут своей, особенной жизнью, мы же ничего о них ещё не знаем, как ты можешь вот так запросто судить их? Ты знаешь, я был о тебе лучшего мнения. — Закончив свою речь, Владимир отвернулся. — Я хочу отдохнуть, Игорь, не беспокой меня больше.

Громко вздохнув, Игорь демонстративно отвернулся от товарища. Через какое-то время, уснув, они инстинктивно прижались спинами друг к другу, спальник спальником, а спина друга согревает в палатке лучше.

Наступал вечер. Вангол и Такдыган сложили из заготовленного сушняка большой костёр, и, как только на небосводе появилась первая звезда, Такдыган ударил в бубен. Вангол поднёс к костру горящую головешку из своего очага, костёр быстро разгорелся, освещая своим пляшущим светом площадку около чума, из которого одетые в национальный наряд выходили Ошана с дочерьми. Торжество началось с песен под бубен Такдыгана, а затем началась пляска вокруг костра.

В палатках экспедиции первой от шума проснулась Нина, она растормошила и подняла всех остальных.

— Вы только поглядите, какое невероятно красивое зрелище, — показывая на пляшущих в зареве костра людей, кричала она. — Пойдёмте к ним, пойдёмте, — тащила она ничего не понимающих спросонья мужчин.

Семён Моисеевич, протирая глаза, наконец понял, что происходит.

— Конечно, пойдёмте, такое увидеть не каждому суждено. Все за мной. Ниночка, вот моя рука, не запнитесь, здесь камень, осторожно в темноте.

Ярко горящий костёр сгустил темень и слепил подходивших гостей, но они благополучно добрались и вошли в освещённый круг. Пять фигур, одетых в оленьи шкуры, двигались в такт бубну вокруг костра, их движения были согласованны и легки, лица сосредоточенны и отрешенны. Пляшущие как бы не замечали пришедших, с нескрываемым любопытством смотревших на них. Они были поглощены танцем, их движения напоминали то движения мирных животных, то броски хищников, то плавное движение вод или качание деревьев. Бубен увеличивал темп пляски, танцоры двигались быстрей и быстрей, выкрикивая непонятные зрителям и, наверное, не переводимые ни на какой язык звукосочетания. Скорее, это были крики диких животных, населяющих тайгу. Уже уставшие стоять, гости расселись, а танец всё продолжался, медленно увеличивая темп пляски.

— Боже, они пляшут уже больше двух часов, я преклоняю колени, больше двух вальсов подряд я бы не смог. — Семён Моисеевич, придвинувшись к Нине, завороженно смотревшей на фантастическую картину первобытного танца, продолжил: — Вы знаете, Ниночка, этот ритм заставляет биться моё сердце синхронно бубну, и, если бы не ваша рука, удерживающая меня, я уже давно сорвался бы в пляску у костра.

— В чём же дело, Семён Моисеич? Вперёд, вы свободны, — убрав свою руку, весело крикнула Мыскова. — Я — с вами.

Видя, как решительно Семён Моисеевич вошёл в круг пляшущих орочон, Нина тоже влилась в танец. Вскоре в одном вихре первобытного танца кружили вокруг костра и дети тайги, и дети больших городов. Все они были дети земли и огня, и одинаково, в такт ударам древнего бубна, бились их сердца, и до мурашек по коже захватывало единое желание отдаться этому безумно свободному танцу жизни. Прогорая, костёр оседал и проваливался, осыпая землю и пляшущих тысячами искр, постепенно ритм танца стал замедляться, и утомлённые, но счастливые этим единением люди стали отходить от костра к чуму, в открытом пологе которого призывно горел очаг. Пир и веселье продолжались до рассвета, и только с первыми лучами солнца уставшие и довольные гости разошлись, оставив наедине Вангола и Тингу.

— Я уже не помню, когда я так весело гулял на свадьбе, — признался Новиков своим коллегам, возвращаясь в палатки, — надо же, и это в глухой тайге. Никогда бы не подумал.

Точно такая же мысль сверлила в это же время мозг другого человека, за несколько тысяч километров от этих мест. Волохов в колонне пешего этапа, спускаясь с пологой сопки, увидел огромный лагерь. Насколько хватало глаз, тянулись ряды бараков, занимая огромную котловину между сопками, разрезанную надвое извилистой, блестящей чертой небольшой речки. «Сколько же здесь людей? Это же город, огромный город. Надо же, и это в глухой тайге. Никогда бы не подумал».