Валерий Кормилицын - Держава (том первый) Страница 31

Обмозговав увиденное, быком заревел по–английски очень неприличное: «Ху–у–у?»,[12] и метеором вылетел из класса, мелькнув на прощание надписью «чеа» на тощей пыльной заднице. Эхо долго ещё доносило из коридора английское «кто-о» с русским акцентом.

Вдоволь насмеявшись вместе со всеми, евреи с первых парт укоризненно качали курчавыми головами.

Под дребезжанье «козьего» колокола на перемену, вместе с «англичанином» в класс вкатились два директорских глобуса.

Верхний глобус сходу начал обличать хулиганов и ругаться, требуя назвать зачинщика.

Шпеер ломал свою кучерявую голову, размышляя, как бы так выдать, чтоб кроме господина директора никто не узнал.

Оглянулся, наткнувшись взглядом на пудовый дубасовский кулак, и тут же стал думать, что выгоднее: «По–моему, промолчать!» — ещё раз покосился на грозную кувалду.

Всю перемену и часть следующего урока директор, словно заправский сыщик, вёл следствие, выясняя, где стоял Иванов, кто сидел рядом когда на нём появился шарик, и все улики указывали на Акима.

— Да ничего не будет, — успокаивал его Дубасов.

Было!

Как не хотелось директору, но он вынужден был проинформировать несчастных родителей о проделках недостойного их отпрыска.

Ирина Аркадьевна пришла в ужас, а Рубанов–старший, напротив, преисполнился величайшей гордостью за своего «чилдрана». Настоящим воином растёт.

И хотя на следующий день Дубасов покаялся, чтоб оправдать друга, Максим Акимович присланным от директора извинениям не поверил.

«Тичер» Иванов возненавидел их класс всеми фибрами своей английской души, и щедро одаривал жирными красными двойками. Кроме евреев, конечно. В результате Дубасов на всю жизнь возненавидел красный цвет.

Аким срочно созвал в отхожем месте, где всё олицетворяло учителя, совещание, и лучшему в классе рисовальщику велено было не спать до утра и красивым крупным почерком написать сотню объявлений: «Учитель английского языка Иванов продаёт изумительную квашеную капусту!» И внизу — адрес педагога.

Следующий день после уроков, весь класс расклеивал объявления.

Ещё один день ждали результатов. На третий день после уроков, стоя на противоположной стороне улицы, большая часть класса наслаждалась неоднократным актом «покупки» изумительной квашеной капусты.

Первой сделала попытку разжиться расхваленым продуктом пожилая, бедно одетая чиновница. Позвонив, она сунула в раскрытую женой педагога дверь пустую банку. Та, высунув на улицу такое же, как у мужа, лошадиное лицо, с натуральными лошадиными ушами и крупными гнилыми зубами, убеждала вдовую чиновницу, что она не торгует «изумительной капустой», а вовсе даже наоборот, является законной женой преподавателя английского языка.

Бабка явно не верила и продолжала тыкать в гнилозубую физиономию банкой.

«Лошадиной морде» подобная фамильярность надоела, и бабкина посудина со свистом перелетела дорогу и разорвалась у ног блаженствующих гимназистов.

В придачу чиновница услышала, что она старая кикимора с пустой банкой вместо башки, а пока дверь захлопывалась, английская леди узнала, что она рыжая кляча, на которой даже муж скакать не хочет.

Дело пошло…

На следующий день, перед дверью несчастных «английских» Ивановых, выстроилась целая очередь и громко, на весь проулок, требовала замечательной капусты.

На этот раз с толпой изъяснялся сам «производитель» квашеного деликатеса. Переходя временами на английскую ругань, он объяснял, что капусты нет.

Горланящая орава смекитила, что опоздала, и на следующее утро скрежет звонка поднял «английскую» чету задолго до восхода солнца.

Когда у его дверей, раскумекавший выгоду мужик, стал на самом деле торговать бочковой капустой, отравляя её запахом семейную жизнь, англичанин запаниковал и перешёл на тройки. А когда жена начала получать любовные послания от гимназистов, в которых воспевались неземная её красота и звучал лейтмотив, как при её божественном облике и молодости, она живёт со старым английским мерином, пятидесятилетняя мисс перестала спать с супругом, и прогнала его в другую комнату.

С этого дня класс стал получать четвёрки и пятёрки. Даже Витька Дубасов, по прозвищу Дуб.

На этом глумления закончились, и на радостях гимназёры положили на стол мающегося с похмелья Тришки кусок колбасы, и рядом поставили бутылку водки.

— Что за безобразие?! — вскипел классный наставник. Впрочем, беззлобно. — Сейчас пойду разберусь, откуда это взялось…

Разбирался где–то пол–урока, и заявился весьма довольный, дожёвывая на ходу мясной продукт.

— Вам повезло, что я её расколол, — блестевшими уже глазами оглядел класс. — А то бы вам досталось на орехи, — довольно шмыгнул носом, и бодро стал рассказывать об Александре Македонском, хотя тема была совершенно другая.

После Рождества, для исправления гибнущего морально и духовно сына, Ирина Аркадьевна наняла преподавателя музыки, студента старшего курса Петербургской консерватории.

Младший её сын досконально осваивая балалайку и брал уроки игры на инструменте у отцова денщика Антипа. Тот, в свою очередь хвалился, что его учит сам господин полковой писарь.

Столь активно проявлять музыкальные таланты Антип начал в связи с охлаждением отношений со стороны мадемуазель Камиллы, которая стала принимать гнусные ухаживания лакея Аполлона.

«Подумаешь, чёрный смокинг на ём и белая манишка, — кручинился вояка, — а я вот уже ефрейтора получил.., и скоро мядаль заработаю. Его превосходительство обещал за усердную и беспорочную службу. С этикетом я, видите ли, не знаком, говорит Камилка. А Аполлон, ежели в белых перчатках, так знаком? А с ружья он палить могёт? Да хрен ему с прикладом».

Флюиды любви поглотили и 1-ю Санкт—Петербургскую гимназию.

Поголовно все гимназисты старших классов влюбились в наездницу из цирка Чинизелли Жанну Бальони. Особенно евреи. Они темпераментно, приводя примеры из Нового и Ветхого Завета, доказывали, что смуглая, черноглазая брюнетка Бальони вовсе не итальянка, а натуральная, что ни на есть еврейка. Правда, убедить в этом никого не сумели, даже Витьку Дубасова, хотя подарили ему фотографии с голыми женщинами.

Остальные учащиеся, в магазине Попова, что у Аничкова моста, накупили фоток Жанны Бальони и целеустремлённо посещали все представления, где она кувыркалась на лошади. Успеваемость, обратно пропорционально любви, катастрофически падала.

Первым это заметил преподаватель математики Николай Сергеевич, загадивший классный журнал колами и в результате получивший прозвище «Колёк», но не от имени, а от оценок.

Последним уловил ситуацию верхний глобус директора гимназии.

Старичок–попечитель в это время страдал обострением геморроя и за успеваемостью не следил, ибо его больше интересовала своя нижняя часть туловища, чем чужая верхняя.

После представления в цирке, гимназисты оголтелой ордой кидались в гримёрную, чтобы получить автограф, но громадина–гиревик с огромными мышцами, мощной челюстью и маленьким лбом, на котором не держалась кепка, всё время сползая на глаза, топал ногами как слон, сопел бегемотом, матерился сапожником, и обещал своими кулачищами всем сделать такие же плоские головы, как у него.

Со сползшей на глаза кепкой, он кидался в толпу гимназистов и те в ужасе выскакивали на улицу, помня из урока географии, что у носорога огромный вес и плохое зрение, но это не его проблема…

Витька Дубасов, с непередаваемым душевным удовольствием, огрел гиппопотама в кепке специально принесённым булыжником, рассчитав на уроке Колька, что хотя бы на минуту отрубит его и успеет взять автограф у прелестной Бальони. Как всегда его расчёты не оправдались — математикой надо упорнее заниматься, и он долго реял над мостовой, брякнувшись на брусчатку далеко от входа в цирк.

Благодаря булыжу, пару недель кепка не закрывала обзор цирковому дегенерату, и он зорко следил за нравственностью несравненной наездницы.

Наблюдая за полётом Витьки Дуба, Аким сообразил, что в цирке приблизиться к Бальони нет никакой возможности, и принял рискованное решение попытать счастья у неё дома.

За рубль он узнал адрес у циркового карлика — яро ненавидевшего гиганта и, помолившись, отправился на дело.

Благодаря тому, что шишка у амбала рассосалась и кепка вновь закрывала обзор, Аким благополучно миновал его, и пробрался в подъезд, где воняло кошками посильнее, чем их собратьями в цирке.

«Это чтобы всегда в рабочем настроении быть», — оправдал любимую, прижавшись к её двери на третьем этаже, и вслушиваясь в удаляющийся слоновий топот низколобого сторожа, замерший на углу дома.

Перекрестившись, плюнул на палец и утопил кнопку звонка, вздрогнув от павлиньего вопля и прикидывая, успеет ли первой к двери горничная или безмозглый гигант.

Дверь открыла сама наездница, и Аким без приглашения ввалился в прихожую, прижав синьору Бальони к стене и с беспокойством прислушиваясь к грохоту шагов на лестнице, и затем к двум долгим предсмертнм хрипам простывшего павлина. Но, к его счастью, открывать дверь черноволосая сеньора и не подумала, обняв поклонника и прижавшись к нему.