К. У. Гортнер - Клятва королевы Страница 31

Заключенная за запертыми на засов воротами, я носила белые траурные одежды, отказалась от всех радостей жизни, подобно монахиням, что следовали лишь ежедневному колокольному звону. Оцепенение, сковавшее меня после смерти брата, вскоре сменилось глубокой скорбью. Я вспоминала, каким он был, когда мы вместе росли в Аревало, и в какой восторг приводила его окружавшая природа; вспоминала его увлекавшимся охотой мальчишкой, что обладал даром усмирять лошадей и собак; и наконец, мятежным принцем, которым теперь ему предстояло остаться навсегда.

Постепенно я смирялась со случившимся. Ко мне приходило понимание, что нужно как-то жить дальше, и для меня это был самый тяжелый вопрос. Но по мере того, как проходила боль, я каждую ночь лежала без сна, размышляла, что делать, и боролась с парализующим страхом при мысли, что Каррильо стремится с моей помощью завладеть властью, а Энрике собирает армию, чтобы низвергнуть новую королеву, пока Вильена и остальные гранды строят планы, как меня уничтожить.

Я достаточно много читала о нашей истории, чтобы понять: даже притом, что наследование по женской линии в Кастилии, в отличие от Арагона, не запрещалось, никто на самом деле не верил, что женщина способна править. Те немногие, кому это удалось, сталкивались с безжалостным сопротивлением, жертвуя всем ради сохранения хрупкой власти. В конечном счете никто из них не прожил счастливую жизнь; все заплатили дорогую цену за право называться королевой.

Не требовал ли Господь того же и от меня?

Вопрос этот жег меня, словно каленым железом. Если я откажусь от прав наследницы Энрике, соглашусь подтвердить клятву, принесенную Иоанне как принцессе, я повергну Кастилию в хаос, отдав ее на растерзание таким, как Вильена. Они посадят Иоанну на трон после смерти Энрике и выдадут ее замуж за какого-нибудь принца, которым смогут манипулировать, разграбляя королевство, словно собственную кладовую, пока не останется вообще ничего. Но если я решу сражаться, мне придется на всю жизнь заклеймить Иоанну позором незаконного происхождения. Мне придется противостоять тем же силам, которые сделали врагами моих братьев и которые уже слишком дорого обошлись Кастилии.

Ни одна из возможностей меня не радовала. Однако после месяца молитв и личных терзаний, после постоянных отказов сеньорам, что еженедельно приходили к дверям монастыря, требуя аудиенции со мной, я наконец поняла неизбежную истину.

То, чего мне хотелось, не имело никакого значения. Не сейчас, когда на карту поставлено столь многое.

Я посмотрела на настоятельницу, которая относилась ко мне с такой заботой, ни разу не пыталась давать советы, но при обращении называла меня принцессой, — титулом, предназначавшимся законной наследнице, — всегда подтверждая этим, как, по ее мнению, я должна поступать.

— Сегодня я с ними увижусь, — сказала я, и настоятельница, кивнув, отправилась готовить комнату, где мне предстояло встретить свою судьбу.

Я преклонила колени и встала.

В этот день я должна была стать настоящей принцессой, но лишь на моих условиях.

В приемной на втором этаже монастыря ждали Каррильо, епископ Мендоса, которого я рада была увидеть, и секретарь за столом, вооружившийся пером и бумагой. Хотя Мендоса и исполнял роль советника Энрике, я не забыла ту доброту, которую он ко мне проявил. Четвертым оказался не кто иной, как Вильена, чрезмерно надушенный и одетый в черный с золотом бархат. Желтые глаза его сверкали, словно он собирался получить некую награду. Неужели он и впрямь думал, будто я счастлива его видеть после того, что он совершил?

Каррильо поспешил ко мне.

— Мы так рады найти ваше высочество в добром здравии, — сказал он, склонившись над моей рукой.

Его уважительные манеры застигли меня врасплох; при виде того, как кланяются остальные, вся моя уверенность куда-то исчезла. Я опасалась, что не сумею отстоять свои права перед этими людьми, после того как мною столь долго пренебрегали.

— Мы тревожились за вас, — проговорил Вильена заботливым тоном, никак не подходившим его холодному взгляду. — Боялись, что ваше высочество может на неопределенный срок забыть о своих обязательствах.

Я вспомнила тот день, когда они с Хироном ворвались в зал в Сеговии, угрожая Энрике, и поняла — он вовсе не уверен, что я не ввяжусь в драку. Явился, чтобы оценить мою готовность и выяснить все мои слабые и сильные стороны. Вне всякого сомнения, он уже предназначил меня в жены кому-то еще; я представляла себе его ухмылку, с которой он мне об этом сообщит. В конце концов, однажды меня без долгих разговоров уже убрали с дороги, открытой для любых его амбиций. Я вспомнила, что у него есть сын. Возможно, Вильена начал строить планы, намереваясь в будущем обвенчать мальчика с Иоанной? Вполне логичный шаг, если он подкупил кого-то в Карденьосе, чтобы тот подсыпал яд в кубок моего брата…

При мысли об этом мои кулаки непроизвольно сжались и слова сами собой сорвались с губ:

— Я никогда не забывала о своем священном долге, сколь бы недостойной его себя ни считала. Я предавалась не удовольствиям, но размышлениям о событиях, приведших меня на этот путь. Хотя я оплакиваю своего покойного брата, инфанта Альфонсо, как преданная сестра, могу сказать, что все обдумала и верю всей душой: пока жив король Энрике, никто другой не может претендовать на его корону. Возможно, будь у Альфонсо наставники получше, он понял бы то же, что и я, и тирания не разделила бы королевство, а народу его не пришлось бы столь страдать. Подобное неугодно самому Господу, и я считаю, что именно оно привело к гибели Альфонсо.

Я замолчала и перевела дыхание. Каррильо попятился, но я заметила тень одобрения во взгляде Мендосы и нескрываемую ярость в глазах Вильены.

Я продолжила, прежде чем кто-либо успел мне помешать:

— И потому прошу вас, сеньоры, с должным смирением — верните королевство моему брату дону Энрике и восстановите мир в Кастилии. Меня вполне устроит титул принцессы Астурийской, наследницы трона, и пусть продлится правление нашего монарха короля Энрике.

Дело было сделано. Я стояла, высоко подняв голову, посреди мертвой тишины. Первым ее нарушил Мендоса:

— Ваше высочество, вы мудры не по годам. Вы действительно желаете, чтобы мы передали ваше мнение королю?

— Да, — ответила я.

Он кивнул и направился к выходу. Секретарь, что записывал мои слова на пергаменте, поспешил за ним. За ними, коротко поклонившись, последовал Вильена. Я не сомневалась, что Мендоса сделает все возможное, чтобы передать мои истинные слова Энрике, не исказив их ради очередного гнусного заговора, на что вполне был способен заблудший разум Вильены.

Архиепископ Каррильо долго смотрел на меня, сузив глаза, прежде чем кисло усмехнуться:

— Отличная работа. Ты меня почти убедила. Даже дипломат не справился бы лучше — выиграла для нас время, нужное для разработки дальнейших планов.

Подойдя к креслу, освободившемуся после секретаря Мендосы, я спокойно села. Каррильо достал из сумки пачку бумаг и бросил передо мной на стол:

— Это письма из разных городов, с предложениями поддержать твои претензии на трон. Сеговия, естественно, пока пребывает в нерешительности, но, уверен, как только ты заявишь о своих намерениях, она последует примеру остальных. Твой брат боролся за справедливость и…

— Я уже заявила о своих намерениях, — ответила я, не глядя на письма.

Каррильо фыркнул:

— Этому глупцу Вильене — возможно, но ты же не бросишь все то, за что мы боролись последние четыре года. Альфонсо не мог умереть напрасно.

— Альфонсо умер, поскольку ему не позволил жить Господь. — Я резко встала, повернувшись к нему лицом. — Господь покарал его, ибо он желал занять трон законного короля. То был Божий гнев, и я, монсеньор архиепископ, не стану его на себя навлекать.

Он плотно сжал губы. Я внезапно вспомнила тот день, когда он пришел ко мне в монастырский сад. Каким неукротимым он казался! Тогда я его боялась, а отчасти продолжала бояться и сейчас, но теперь я знала — если покажу свой испуг, это ничем мне не поможет. Каррильо питался моими страхами. Все его существование зависело от моей покорности.

— Хочешь сказать, ты на самом деле имела в виду то, что говорила? Действительно готова от всего отказаться из-за каких-то девичьих представлений о гневе Божьем?

— Называйте как хотите. Я не стану лгать и не стану поводом для дальнейших раздоров. Если мне предстоит унаследовать трон, я должна взойти на него с чистой совестью, а не ценой крови невинных жертв.

— Совестью! — Он ударил кулаком по столу. — Как насчет совести Энрике, а? Как насчет того вранья, что он говорил, лживых заявлений, что он провозглашал? Он забрал тебя у матери, чтобы запереть во дворце, объявил наследницей бастарда и, возможно, отравил твоего брата. Хочешь, чтобы его шлюха-королева украла у тебя то, что принадлежит тебе по праву?