Наталья Султан-Гирей - Рубикон Страница 31

— Эта книга старая, но очень ценная. Ее написал великий мостостроитель Мамурра. Вот кого я хотел бы повидать! Сколько интересного расспросил бы у него!

— Да я прикажу, Мамурра десять таких книжек новеньких тебе пришлет и сам приедет!

— Ври больше! Разве ты его знаешь?

— Еще бы! Он — ничего, толстый, веселый, все меня в воздух подкидывал и приговаривал: "Вот бы мне парочку таких!" Никогда без подарка не приходил! Я тебя с ним познакомлю. Вот весело будет в Байях — песочек, ракушки, море! А раз ты хочешь Мамурру посмотреть, я скажу Цезарю, чтоб обязательно пригласил его к нам.

Но за Октавианом приехал не Цезарь, а Антоний. Его сопровождала центурия отборных воинов в алом одеянии и с перьями на шлемах на македонский манер. И ехать надо было не в знакомые милые Байи, а куда-то в Равенну.

Отмахнувшись от велеречивых приветствий Вителия, Антоний подошел к обоим мальчикам и взял Октавиана за плечо:

— Поживей собирайся. Надо засветло до моря доехать!

— И Агриппа поедет?

— И этого возьму. — Антоний вынул из-за пояса туго набитый кошелек и протянул пицену: — На! От Цезаря за хорошую службу! Хорошо за Октавианом смотрел.

Агриппа побледнел, даже губы стали серыми. Кошелек, глухо звякнув, ударился оземь.

Октавиан обвил руками друга и скороговоркой умолял плюнуть на Антония и ехать:

— Цезарь не хотел тебя обидеть! Правда, не хотел! Он разрешил мне пригласить тебя!

Агриппа не шевелился.

— Вот, смотри. — Октавиан поднял злополучный кошелек и швырнул его в водоем.

В суете никто не заметил, как проворный Тит Статилий нырнул в воду и вытащил дар Цезаря. Если Марку Агриппе не нужны эти деньги, то Титу Статилию, сыну бедной, но благородной вдовы, они очень даже пригодятся.

Антоний нетерпеливо ждал, когда друзья кончат прощаться. Октавиан, обняв друга, плакал навзрыд и повторял что один он не поедет. Пусть Антоний просит прощения!

— Еще чего! Кончайте комедию! — Антоний снова взял его за плечо и потянул к воротам.

Мальчик вырывался, цепляясь за друга.

— Я без него не поеду! Пусти, мне больно!

— Пусти его! — крикнул Агриппа. — А ты, Кукла, иди, вон сколько людей ждут, иди...

— Не пойду без тебя! Ты на нас обиделся!

— Нет. — Агриппа поцеловал его. — Стану я на твоего вольноотпущенника внимание обращать! Дурак и есть дурак!

Антоний чуть не хлестнул дерзкого мальчишку по лицу, но сдержался и сильней потащил Октавиана к воротам. Октавиан извивался, кричал, царапался, но Антоний, схватив мальчика поперек, швырнул его ухмыляющемуся центуриону:

— Держи у себя на седле!

Юный наглец ранил друга Цезаря куда больней, чем думал. "Вольноотпущенник!" В юности Антоний без ума был влюблен в одну вольноотпущенницу. Она родила ему сына Антула, его единственного сына. А он не смел даже приласкать свое дитя и лишь изредка помогал деньгами. В его ребенке текла рабья кровь, этот дикарь угадал: "Вольноотпущенник!" Марк Антоний, патриций и друг триумвира, отец вольноотпущенника. Он навек разлучен со своим первенцем, а должен возиться с чужим выродком!

Антоний подъехал к центуриону, державшему на седле Октавиана.

— Замолчал?

Мальчик, сжавшись в комочек, не ответил и только зло посмотрел на своего мучителя.

— Ребенок ведь, — укоризненно заметил центурион. — Цезарю не понравится...

— Еще ты мне советы давать начни! — Антоний пришпорил коня. — Везите в Равенну, а я догоню...

Всадники скрылись за поворотом, замолк дробный перестук копыт, а Марк Агриппа все еще стоял не шевелясь, точно вслушиваясь и ожидая, что Октавиан позовет его на помощь. Потом круто повернулся и быстро побежал в глубь школьного сада. Ему заплатили за отданную душу, за его жалость к больному ребенку! Фабию или Корнелию они б не посмели заплатить! Что он, наемная нянька, что ли? Жалел этого заброшенного всеми малыша, а они думают, чужую душу можно за деньги купить! Сами подлые, бессердечные, своего же ребенка забросили!

Агриппа бросился на землю и спрятал лицо в траве. Нежные былинки щекотали ему щеки и обдавали прохладой. Где-то далеко простучал дятел. Агриппа поднял голову.

— Дедушка, видишь, как меня обидели, — пожаловался он своему крылатому пращуру. — Но я отомщу! — Маленький горец со всей силы стукнул кулаком по земле: — Вырасту и отомщу! Живот распорю! Кожу с живого прикажу содрать!

Агриппа сел. Пока еще он вырастет, пока еще... Не выдержав, он заплакал от обиды и горькой беспомощности. Как же он сможет отомстить? Ну, кончит школу, станет центурией командовать, а Антоний, знаменитый полководец, все равно будет им помыкать.

— Убью и все! — Агриппа вскочил. — Пусть я простой легионер буду, он — триумфатор, все равно убью!

Кругом было тихо, и лишь по-прежнему ритмично стучал дятел. И в ту же минуту он увидел в траве маленького бронзового человечка, быстро поднял его и прижал к горящему лицу:

— Ты поможешь мне! Кукла никогда меня не забудет, а забудет — покажу тебя. Как он тебя звал? Юл? Вот ты, Юл, и будешь теперь всегда помогать мне!

На сердце стало светлей. Ведь Октавиан не изменил их дружбе, его силком увезли. Что мог он, такой слабенький, поделать с этими взрослыми людьми?

IV

Цезаря упрекали в высокомерии, когда он не встал, приветствуя сенаторов, приехавших к нему на поклон в Равенну, но сейчас Дивный Юлий с трудом сдерживал шаг, чтобы не выбежать, как мальчишка, навстречу всадникам. Выхватил Октавиана из седла, прежде чем центурион успел отрапортовать. Октавиан обнял его и разрыдался.

— Антоний избил меня! — Он рванул тунику, и на нежной детской коже Цезарь ясно увидел синие отпечатки большой мужской руки.

— Не может быть! — У Цезаря затряслись губы. — Этот негодяй посмел ударить тебя! Моего сына! Не плачь, милый, не плачь! Иди к сестре, она тебя вымоет с дороги, причешет, а за ужином ты все мне расскажешь.

— Он и моего друга обидел! — Октавиан зарыдал еще сильней и, давясь слезами, рассказал о злополучном кошельке.

А Дивный Юлий подробно расспрашивал центуриона, как они доехали. Чем кормили ребенка по дороге? Как обращался с ним Антоний?

Узнав, что, едва отъехав от ворот школы, Антоний исчез, Цезарь нахмурился:

— Неисправимый гуляка!

Он хотел еще расспросить, но, услыхав дробный конский топот, резко обернулся: к воротам виллы во весь опор скакал Антоний. Цезарь сухо приветствовал его и пригласил пройти в библиотеку.

— Ты позволил себе ударить моего сына, — все так же сухо начал Цезарь, приглашая жестом садиться. — Ударить ребенка — большей низости я себе не представляю!

— Он все врет, я его пальцем не тронул!

— Я видел синяки.

— Ну, может, шлепнул раз-другой. Я Клодию и не так еще взбадриваю. — Антоний, не садясь, показал рукой, как он взбадривает падчерицу. — И никто не говорит, что я поступаю подло, наоборот, все считают, что я выполняю отцовский долг!

Цезарь брезгливо поморщился:

— Расскажи, что это за история с кошельком? Я просил купить от моего имени одинаковые подарки обоим мальчикам.

— У меня нет сыновей, и я не знаю, что мальчишкам дарить. Подумаешь, какой-то чумазый пицен изволил на меня гневаться! Да он отроду таких денег не видел и не увидит! — Антоний быстро прошелся по библиотеке. — И напрасно ты, Дивный Юлий, позволяешь своему ребенку дружить со всякими оборванцами.

— Я рад, что у Октавиана есть друг, — по-прежнему сдержанно возразил Цезарь. — Рад, что он умеет любить. Правитель без сердца, без способности глубоко чувствовать — чудовище!

Антоний промолчал. На его взгляд, вся эта история выеденного яйца не стоит, но Цезарь недоволен, огорчен... из-за этой маленькой дряни, такой капризной и злопамятной, их многолетняя дружба может дать трещину. Плохо, что он перед отъездом не посоветовался с Фульвией. Она всегда знала, как поступить.

— Раздели с нами вечернюю трапезу, — пригласил Цезарь. Но Антоний, несмотря на всю его беспечность, понял, что его приглашают скорей из чувства приличия, чем из желания насладиться его обществом.

В триклиниуме Октавиан, проголодавшись с дороги, уминал свою любимую манную кашу с вишнями и звонко сплевывал косточки. Октавия, любуясь братом, вздохнула:

— Наконец научился кушать! Без уговоров ешь!

— Еще бы! — Октавиан воинственно взмахнул ложкой. — Посидишь на легионерском пайке — научишься жрать!

— Маленький, — ужаснулась Октавия, — как ты говоришь! Дети кушают, а не жрут!

В триклиниум вошли Цезарь и Антоний. Увидя их, мальчик вскочил и выбежал.

— Что с ним. — Цезарь стремительно прошел в атриум. Октавиан стоял у колонны, уткнувшись лицом в ее мраморный желобок.

— Что с тобой? Тебе плохо?

Мальчик резко повернулся. Цезаря поразило, с какой ожесточенностью блеснули его глаза.