Август Шеноа - Сокровище ювелира Страница 31

Степко побледнел и злобно впился глазами в сына, как змея в свою добычу.

– Мои люди!.. Девушку? А кто? – выдавил он, задыхаясь от бешенства.

– Ивша и Лацко… напали на Крупичеву Дору!

– А ты… ты… что?

– Избавил девушку, а похитителей, согласно законам королевства, повесили!

– О! – закричал Степко и бросился на сына с кулаками.

– Отец! – воскликнул юноша. – Отец! Заклинаю тебя богом, остановись! Я исполнил свой долг. И если бы меня это не заставила сделать неудержимая сила любви, я бы сделал это, защищая честь нашего рода, которую люди втоптали бы в грязь, сказав: «Опозорили девушку…»

– Выродок! – крикнул Степко, скрежеща в неистовстве зубами. Потом подскочил к постели, сорвал ружье… и выстрел грянул…

– Иисус Христос! – раздался женский крик: гардины раздвинулись, и в комнату вбежала смертельно бледная женщина с распущенными, черными, как вороново крыло, волосами, в белой ночной рубашке; ее черные глаза округлились от ужаса, губы дрожали; распростерши слабые руки, она кинулась к Павлу с криком:

– Сынок! Сынок! Где ты, ох, где же ты?

Сквозь дым она увидела сына, он стоял у мраморного камина, бледный, со лба капала кровь. Мать как безумная кинулась к сыну и обняла его в горячем порыве любви.

– Я здесь, мама, милая мама! – прошептал Павел и с нежностью обвил руками материнскую шею.

– Кровь! Боже! Скажи, куда он тебя ранил? Святая богородица, помоги! – И больная женщина зарыдала.

– Успокойся, дорогая! Ничего не случилось. Пуля разбила мрамор, а осколок оцарапал мне лоб, – ответил Павел.

– Зачем ты сюда пришла, Марта? Оставь меня! – приказал Степко, который, все еще разъяренный, стоял, грозно нахмурив брови.

Марта медленно повернула голову, в ее мокрых от слез глазах засверкали молнии, лицо покрылось зловещими пятнами.

– Зачем я пришла, господин Степан? Смотрите, вот мой сын! Взгляните на его гордый лоб, он в крови! Что, его задела турецкая сабля? Нет, не заклятый враг, – родной отец в неистовой злобе поднял смертоносную руку на свое порождение. Зачем я пришла? Волчица защищает своих детенышей. И я, слабая женщина, прилетела, чтобы прижать к груди своего сыночка, чтобы оградить его от блудливого безумного отца. Да, да, вы хотели его убить! А за что, милостивый государь? За то, что он помешал отцу нарушить клятву, данную матери…

– Марта! – заревел Степко.

– Да, да, я все слышала, стоя у дверей, все. За то, что невинная девушка не стала жертвой вашей грешной похоти, за то, что имя Грегорианцев не заклеймила печать позора!

– Марта, замолчи, клянусь богом…

– Нет! Не замолчу! – И Марта гордо вскинула голову. – Довольно я молчала, довольно страдала! Мои дни тянулись веками адских пыток, горькие муки терзали мне душу, истощали тело, а сердце превратилось в логово ядовитых змей. О, сколько бессонных ночей простояла я на коленях перед распятием, сколько кровавых слез оросило мое изголовье! Молилась днем, молилась ночью за любимых детей, за неверного мужа! Но мои молитвы, казалось, падали на бесплодный камень. И вот теперь, когда мое сердце точит пагубный червь, душа рвется из тела, когда предо мною зияет открытая могила, теперь, о боже, родной отец покушается на жизнь сына за то, что он не позволил осквернить грехом материнское ложе! Ох, Степан… Степан… грешник… рука господня…

– Жена… жена… я задушу тебя, – и, яростно подскочив к Марте, Степко схватил ее и с силой затряс.

– Назад! Отец! Убьешь мать! – закричал Павел и вырвал несчастную из рук остервеневшего отца.

– Сын… сынок… – Марта вздохнула, раскинула руки, зашаталась, изо рта хлынула кровь, и она упала бездыханная.

Отец и сын онемели. Мгновение спустя Павел, упав на колени, склонился над покойной.

– Мама, мама! Почему ты оставила меня? – И горько, горько, как женщина, заплакал.

Потом встал, поднял мертвую мать на руки и, обернувшись к отцу, промолвил:

– Государь отец! Два дорогих существа жили у меня до сей поры в этом замке: отец и мать. Сейчас здесь гнездится только ненависть к отцу и печальная память о матери. Ухожу навеки! Прощайте.

– Ступай! – ответил угрюмо Степко.

И Павел унес усопшую мать, чтобы провести возле нее последнюю ночь.

А Степко?

Огонь догорал, Степко безмолвно стоял, уставясь на угли. Вдруг, точно его змея ужалила, он вздрогнул и, кинувшись на постель, крикнул:

– Я проклят!

12

Занялся в Хорватии 1577 год. И какой? Печальный, грозный. Еще одна капля в реке героической крови, что непрерывно текла и текла по хорватской земле. Можно претерпевать муки, если веришь, что им наступит конец, можно противиться буре, если знаешь, что выглянет солнце! Но беспрестанно сокрушаться, смотреть безнадежно на хмурое небо – невыносимо тяжело! Из сотен и сотен зияющих ран текла кровь героев, сотни и сотни достойных мужей сложили свои головы; трудолюбивые руки в отчаянии бросали плуг, чтобы строить крепости против остервенелых турок. Поля лежали голые, леса пылали, замки стали добычей озверелых врагов, и все-таки, чтобы противостоять врагу, нужна еще кровь, чтобы накормить голодное войско, нужен еще хлеб, чтобы платить иноземным друзьям и недругам, нужны еще и еще динары, нужно, нужно и нужно! Страшно! Берет оторопь! Маленькая страна, горстка измученных, изнемогающих людей, выбиваясь из сил, железной стеной встала на пороге христианского мира и боролась против извергов, как Давид против Голиафа. О, сколько горячих сердец перестало биться! Прославляя их, обессилели бы и яворовые гусли! А во имя чего? Ведом ли тебе священный огонь, пламенеющий в сердце честного мужа, знаешь ли ты, что такое колыбель, что такое отец, мать, могилы предков, дети, родная песня, то, что делает ребенка исполином? Это любовь к родине! Необузданными, суровыми были эти железные люди прошлых веков, но когда труба громко возвещала: «Враг идет на нас!» – все вставали под единый стяг и с именем бога шли на борьбу за свободный труд, за отчизну.

Раны после Храстовицы еще не затянулись, а по Венгрии уже разбойничали турки, пали Зрин, Кладуша и другие хорватские крепости, грозила гибель и неприступной Копривнице. Хорватия захлебывалась в крови, а в это время цесарь Рудольф, сидя в Праге, гадал по звездам, мудрый же германский ландтаг торговался, стоит ли помогать цесарю-католику или не стоит. Помоги, цесарь, помогите, христиане! И помощь пришла. Но в чьем лице? Эрнест и Карл, дяди цесаря! Первый, чтобы править Венгрией, второй – распоряжаться Хорватией. Давно уже плелись сети вокруг Хорватии, округ за округом уходил из-под банской власти, край за краем подпадал под владычество немецких генералов. А бан? Ему пришлось подчиниться эрцгерцогу Карлу, и банский жезл в слабых руках изможденного старика превратился в посох. А хорватский сабор? Хорватский сабор будет отныне созываться в Загребе только для того, чтобы давать воинов и деньги! Страх обуял хорватское дворянство. Куда приведет этот путь? Где права, где старые вольности? Кому нужны иноземные воеводы? Куда уходит хорватское золото? Все идет к тому, чтобы сравняться со Штирией – остаться без прав, без голоса, только повиноваться? Да, к тому и шло! Во главе Хорватии стоял Джюро Драшкович, бан и епископ, военная же власть находилась в руках Гашпара Алапича. Слава о Драшковиче разнеслась по всему христианскому миру с тех пор, как благодаря своему красноречию он победил отцов церкви на Тридентском соборе; учен был Драшкович, разве не о том свидетельствовали его полные мудрости книги; однако будучи скорее придворным, чем хорватским баном, в погоне за славой Драшкович сговорился с двумя магнатами, которые замыслили превратить старое королевство Хорватию в военную колонию и немецкую окраину. Вот почему лучшим помощником эрцгерцога Карла являлся бан Хорватии. Но Драшкович действовал не открыто. Он был умен и лукав. Бан расставлял свои сети в мутной воде и ловко заманивал в них вельможей, владык церкви, славных воинов или горожан. Драшкович всех знал как свои пять пальцев. А Гашо Алапич? В изуродованном теле воина таились благородное сердце, пылкая душа и недюжинный ум. А расчет, хитрость? Сабля, сабля была его последним словом. Но он, словно сквозь мрак, предугадывал, к чему идет дело. «Я не вмешиваюсь, – говорил он, – пусть знать держит ответ перед богом!» Драшкович трудился, писал, отдавал приказы, расследовал и утешал, обещая, что не ляжет в могилу до тех пор, пока останется хоть один турок между Савой и Дравой. И вдруг, точно гром среди ясного неба, пронесся по королевству слух, что князь Джюро Драшкович уже не бан Хорватии и не загребский епископ, князь Джюро Драшкович – архиепископ калочский и королевский канцлер! «Почему?» – вопрошало взволнованное дворянство. Разве Хорватии не нужен законный правитель, именно сейчас, когда со всех сторон ей грозит беда? Почему же Драшкович отрекся от своего поста? И кто будет баном? Никто! Разве его светлость эрцгерцог Карл не губернатор всего королевства?! Не пришлось ли умному епископу отстраниться, чтобы предоставить эрцгерцогу свободу действий? И сабор ни к чему! Ведь сто голов – сто желаний! Легче управлять, когда у кормила одна воля!