Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы Страница 31

Карий зрачок женщины заметно округлился.

– Мелхисидек, – повторил князь и замолчал.

Надо было что-то отвечать.

– Да, – признала Монахтина, – преосвященный дорожит моей дружбой…

Пенсне продолжало кружиться и вспыхивало искоркой. Раз! – Мышецкий перехватил его на лету и плавным жестом поднес к переносице.

– Конкордия Ивановна, – сказал он, – мне известно, что для вас нет ничего невозможного в Уренской губернии…

– Вы мне льстите, князь! Я только слабая женщина.

– В этом-то ваша сила. И – не спорьте…

Ox, как она сейчас наслаждалась – даже затихла вся, собралась под одеялом в сладострастный комочек, а по всему телу ее пробегали какие-то стреляющие токи.

– А что бы вы хотели, князь? – не утерпела она.

И тут же получила определенный ответ:

– Весь запас монастырского хлеба!

– Но я…

– Нет, не смеете отказать! – властно остановил ее Мышецкий. – Я знаю, что Мелхисидек скуп и жаден, но в его епархии очень богатые закрома. Мне он откажет, вам – никогда!

– Вы слишком уверены во мне, – растерялась Монахтина.

– Вы не откажете мне, а Мелхисидек не откажет вам!

– Но зачем вам столько хлеба?

– Мне нужен хлеб.

– Уж не собираетесь ли вы…

– Да, собираюсь! Положение в губернии ужасное. Северные уезды уже глодают кору деревьев. Снабжение переселенцев не налажено. Но мне нужен хлеб, – считайте, что лично мне, – чтобы пустить его под яровые… Иначе – мор!

Конкордия Ивановна затихла.

«Решает, сколько содрать с меня?» – подумал Мышецкий.

– Не знаю, – проговорила женщина, – согласится ли его преосвященство. Я попробую, но…

Смотря прямо на нее, Мышецкий диктовал ей свою волю. «Ну же! Что же ты медлишь? – грабь…»

– Но боюсь, что Мелхисидек потребует за это некоторых услуг…

– С вас или с меня?

– Боюсь, что с меня, – призналась хитрунья.

Далее было уже не столь трудно.

– В таком случае, – ответил он, – вы вправе, требовать услуг от меня…

Кажется, договор состоялся. Он ушел от Монахтиной, всю дорогу раздумывая: не допустил ли какой-либо ошибки?

«Может, – мелькнула мысль, – и мой предшественник начинал вот так же?..»

Он обрел деловитое спокойствие сразу же, как только ему доложили о подходе к Уренску первого эшелона.

– Хорошо, – сказал он, потирая руки. – А что султан Самсырбай? Есть какие-либо известия от него?

Нет, пояснили ему, степной властелин еще кочует где-то на раздолье предков и посланные гонцы не вернулись.

Сергей Яковлевич приказал звонить на вокзал:

– Пусть приготовят губернаторскую дрезину. Я проедусь вдоль нового полотна…

Через полчаса он выехал из города. Мелькнули напоследок хилые мазанки уренских окраин, и дорога потянулась вдоль высокой зашлакованной насыпи. С гудением дрезина врезалась под стонущие фермы железного моста, пробежала верст двадцать плюгавым жидколесьем, пошли мелькать подталые бугры, в синеве неба стреляли быстрые ласточки.

Кое-где выступали из-под насыпи жилые землянки, над которыми болталось для просушки белье, бродили по крышам козы. Иногда – на звук дрезины – выбегала из землянки баба и, приложив ладонь к глазам, долго смотрела ей вслед.

– Будущие станции, – пояснил машинист. – Дорога-то молодая, у нашего генерала до всего руки не доходят…

Вскоре забелели в степи солдатские палатки, вышка артезианского колодца; на флагштоке хлопал флаг железнодорожного батальона; у привязей – среди шпал и бочек с мазутом – стыли рабочие верблюды. Где-то очень далеко, почти над грядою облаков, синели призрачные горы…

– Подожди меня здесь, – велел Сергей Яковлевич машинисту и, оставив дрезину, направился по зыбучему песку в сторону штабного вагончика, на котором мелом было начертано:

ГОСТИНИЦА «ИМПЕРИАЛ»

В этой «гостинице» как раз завтракало несколько инженеров-путейцев и офицеров, одетых в парусиновые куртки. Узнав, что перед ними уренский вице-губернатор, они встретили его приветливо:

– Чаю, князь, вместе с нами? Может – вина?

Молоденький прапорщик сказал ему:

– Не удивляйтесь, что мы вас так встречаем. Мы слышали о вас очень хорошие отзывы, князь!

– От кого же, юноша?

– От рабочих Уренского депо.

– Помилуйте! – удивился Сергей Яковлевич. – Я никогда не был в депо и не встречался с рабочими.

– Ну что ж, – отозвался прапорщик. – Они знают о вас… Простым людям всегда импонируют выступления против засилия бюрократии!

Мышецкий был несколько смущен.

– Я, – заявил он, – никогда умышленно не выступал против бюрократии, ибо, как это ни печально, во я сам вскормлен от ея чахлой груди. Я только преследовал дикость и беззаконие!

– Значит, – не унывал прапорщик, – у вас получилось это невольно… Садитесь с нами, князь!

Сергей Яковлевич отказался и спросил о генерале Аннинском. Ему сказали, что генерал живет в палатке под флагом. Мышецкий сразу нашел эту палатку, ничем не отличавшуюся от солдатской. Аннинский встретил его у входа, услужливо откинул край полога:

– Заходите, князь. Рад вас видеть…

Генерал сбросил с табурета сковородку, освободил место для гостя, а сам присел на разбросанные кошмы. Он был прост, грубоват, слегка печален, но бодр.

– Что Влахопулов – сбежал? – спросил Аннинский. – Ну, я так и знал… Впрочем, это к лучшему. Оглядитесь! Я вам не буду мешать… Живем просто. Больше баранина. Кумыс. Вот постреливаем иногда фазанов. Вино – мерзость…

Снаружи донесся мягкий топот копыт, и в палатку, пригнувшись, вошла рослая моложавая женщина с хлыстом в руке. Мышецкий знал генеральшу Аннинскую еще по Петербургу и почтительно приложился к ее загорелой руке, пахнущей лошадиным потом.

– Я проскакала сейчас верст десять, – сказала она. – Вы нисколько не изменились, князь… Женаты? А где расселились? Это недалеко от вокзала? Я к вам зайду, когда буду в городе. А сейчас давайте завтракать…

Мышецкий беседовал с Аннинским, а жена генерала с помощью денщика быстро приготовила завтрак. Ели, сидя на тех же кошмах, бродячий верблюд заглядывал внутрь палатки, и Мышецкий чувствовал себя очень уютно среди этих людей.

– Дальше, – говорил генерал, – поезжайте, князь, на замедленной скорости. Дорога еще слабая, на один костыль, шпалы кое-как. Гоним дорогу без оглядки…

Сергей Яковлевич спросил о еврейской деревне.

– Вам она встретится, – ответил Аннинский. – А дальше потянутся усадьбы немецких колонистов… У меня здесь спокойно, – продолжал генерал. – Унтера за десятников, каждый офицер отвечает за свой участок. Люди воодушевлены, мяса едят вдоволь, за своих солдат я ручаюсь. Хороший народ – из городских пролетариев. А вот там – дальше, в степи…

Аннинский замолчал и потянулся к луковице, нарезанной дольками. Мышецкий невольно задержал свое внимание на руках генерала. Грубые руки, в шрамах и трещинах, руки мастерового слесаря: зубила, напильники, клещи – им это знакомо.

Тогда много говорили в Петербурге об этом странном человеке. Окончив Пажеский корпус, Аннинский уехал сначала в Бельгию, где работал подмастерьем в депо, потом пересек океан и ездил в Мексике на поездах машинистом. Он вернулся в Россию, где его стали прочить на пост министра путей сообщения, но интриги (Аннинский участвовал в работе американских профсоюзов) сделали свое дело – теперь он здесь: ведет дорогу, ставшую дипломатическим нервом политики на Востоке, угрозой для колониальной Англии.

Генерал обстукал яйцо ложкой, отскорлупил его дочиста и протянул жене:

– На, Глашенька.

– В степи? – напомнил Мышецкий. – А что там дальше – вне сферы вашего влияния на дороге?

– Там, на сто двадцатой версте, – объяснил Аннинский, – проводит всю черную работу наемная голытьба. Русские, калмыки, текинцы, сарты, туркмены, есть даже китайцы. Дистанция отдаленная – на откупе у духанщиков. Расплата производится через рабочие книжки. Много злоупотреблений…

– Вы думаете, это может грозить последствиями?

– Безусловно! Масса в основе темная и совсем неорганизованная. А мне к осени надо вытянуть дорогу на Казир-Тушку, чтобы связать отдаленные гарнизоны…

Глафира Степановна Аннинская сунула Мышецкому на прощание узелок с едою, сказала:

– У евреев очень грязно, вы побрезгуете, а немцы ничего не дадут вам и даже не впустят в дом… Навещайте нас!

Сергей Яковлевич достиг еврейского поселения, расположенного в глубокой низине. Отсюда на сотни верст тянулся глинистый чернозем, годный для обильных всходов пшеницы и культурных злаков.

Судьба еврейской деревни была странной! Николай I решил на опыте убедиться – можно ли прикрепить евреев к земле? Но, заранее сомневаясь в успехах еврейского хлебопашества, он посадил рядом с ними по нескольку семей «образцовых немцев» (именно так они и названы в документах).

С тех пор сменилось несколько поколений, евреи вгрызлись в пустоши, обстроились домишками и синагогами, расплодились до невероятных пределов, а «образцовые немцы»… спились.