Александр Дейч - Гарри из Дюссельдорфа Страница 31

Но Гейне твердо знал, чего он хочет. Юриспруденция мало привлекала его. Он все же упорно занимался ею, несмотря на то что продолжал страдать безумными головными болями. Но это все было для так называемой практической жизни. Главное — поэзия, литература, искусство. Что бы ни говорили, он добьется признания.

Гейне опять вернулся к мыслям о Гёте. Да, это счастливый человек! Как не похож он на жалких филистеров, униженно сгибающихся перед сильными мира сего!.. Положим, и Гёте должен был также подчиниться немецкой действительности. Но принижающее христианское смирение все же никогда не согнуло его тела, его глаза никогда ханжески не поднимались к небесам и не метались тревожно по сторонам.

«Неужели меня не примет завтра этот великий язычник? — подумал Гейне. — Я так много хочу сказать ему…»

В эту ночь Гарри Гейне плохо спал на тощем матраце постоялого двора. До полуночи его мучила головная боль — ужасная, сверлившая мозг. Затем он задремал, и ему привиделись высокие белые колонны античного храма, и на ступенях появился высокий жрец в белом одеянии, с лавровым венком в руках. Лицо жреца походило на образ Гёте.

Гейне проснулся. Кроткий лунный свет проник в неуютную комнату постоялого двора. Раздавался громкий храп пьяных буршей.

Затем Гейне снова заснул. Он увидел загородную виллу дяди Соломона. Дядя улыбался насмешливо, язвительно, грозил племяннику пальцем, а в ушах прозвенела когда-то слышанная фраза:

«Если бы мальчик чему-нибудь научился, ему не надо было бы писать стихи…»

… Все произошло буднично просто.

Слуга отворил парадную дверь. Он узнал Гейне и попросил его войти. У Гарри подкашивались ноги от волнения, слипались веки, он видел бледный, мерцающий свет, как это происходило всегда перед приступом головной боли.

«Как бы не упасть в обморок», — пронеслось в мозгу Гейне.

Но он овладел собой и вошел в переднюю. Ему пришлось подняться по широкой лестнице, сразу напоминавшей пышные входы итальянских дворцов. Два прекрасных гипсовых бюста стояли в нишах передней, а на стене красовался план Рима. На пороге молодого поэта приветствовала римская надпись: «Vale»[9].

Слуга провел Гейне по блестящему паркету в комнату Юноны, украшенную огромным бюстом этой богини. Затем Гарри очутился в приемной. Здесь слуга попросил его подождать.

Гарри осмотрелся кругом. Комната была похожа на музей. У одной стены стояли старинные клавикорды. Великие музыканты Гуммель и Мендельсон прикасались к этим клавишам; здесь пели известные певицы Зоннтаг и Каталани. Эскизы знаменитых художников, гравюры, мифологические картины украшали стены. Тут же красовался большой шкаф с эстампами и антиками. Бронзовые лампы, статуэтки, вазы дополняли убранство приемной.

Гарри пришлось ждать недолго. Но волнение его не проходило. Ему казалось, что он попал в какой-то далекий античный мир, что сейчас появится перед ним великий греческий бог.

Дверь в приемную отворилась. Величавая фигура Гёте медленно двигалась ему навстречу.

Гейне застыл перед ним. Он увидел высокий лоб, изрезанный морщинами, правильные черты греческого профиля, великолепную голову. И вместе с тем было что-то пугающее в его величии.

Гёте пригласил гостя сесть и сам опустился в кресло.

Разговор завязывался медленно.

Гёте говорил с молодым поэтом с грациозной снисходительностью. Он припомнил, что покойный его друг Вольф сообщал ему о Гейне, даже упомянул о том, что это болезненный молодой человек.

Это несколько растрогало Гейне; он почувствовал человеческое беспокойство поэта, в котором видел вечного бога, Юпитера.

«Не заговорить ли с ним по-гречески? — подумал Гейне и тут же саркастически пресек свою мысль: — Гёте, очевидно, понимает и по-немецки».

И Гейне неожиданно для себя самого сказал, что сливы по дороге между Иеной и Веймаром очень вкусны.

Гёте улыбнулся.

Как часто в бессонные ночи Гейне думал о том, сколько высокого и глубокомысленного он сказал бы Гёте, если бы ему пришлось встретиться с ним! А теперь…

Разговор коснулся поэзии. Гёте не знал стихов Гейне, он не читал их; книжки, присланные поэтом, очевидно, погибли, затерялись на полках обширной библиотеки.

Гёте спросил:

— Чем вы занимаетесь теперь?

— Я хочу написать «Фауста».

Гёте раздражил ответ молодого поэта, и неожиданно резко он сказал:

— Других дел в Веймаре у вас нет, господин Гейне?

Гейне торопливо ответил:

— Лишь только я переступлю порог дома вашего превосходительства, все мои дела в Веймаре окончатся.

Он быстро откланялся и удалился.

Тысячи мыслей теснились в голове Гейне, когда он очутился на улице.

Он с ясностью почувствовал, насколько натура Гёте противоположна его натуре. Вот он только что видел перед собой этого старца, на которого время уже наложило разрушительные следы. Но Гёте — по природе легкий, жизнерадостный человек, для которого самое высшее — наслаждение жизнью.

А Гейне? Разве он не любит жизнь и жизненные радости? Ведь его обычный взгляд на жизнь почти совпадает с гётевскими воззрениями.

Да, это так. Но для Гёте жизнь, ее сохранение, ее украшение — все чисто практическое — является самым важным. А он, студент Гарри из Дюссельдорфа, очень мало ценит жизнь и мог бы смело отдать ее за идею. Он уже достаточно жил в мире гамбургских торгашей, для того чтобы ему все «практическое» опротивело.

Гарри Гейне медленно шел по улице. Он думал, он старался разобраться в тех чувствах, которые пробудила в нем встреча с Гёте.

Прощание вышло несколько резким. Может быть, не надо было говорить о «Фаусте»? Зачем было злить старика? Пусть живет своей эгоистически удобной жизнью, среди гипсовых слепков и античных статуй… Гарри на это не способен. Он энтузиаст, преданный идее до самопожертвования, склонный к жертвенному подвигу.

Больше в Веймаре делать нечего… Сегодня же Гарри покинет этот город муз. Но его долго будет мучить, больше чем головные боли, великий вопрос: кто живет полнее и счастливее — энтузиаст, одержимый идеей даже в тот миг, когда он за идею отдает свою жизнь, или его превосходительство господин фон Гёте за все свое многолетнее существование?

В этот день Гёте занес в свой дневник, по обычаю, лаконично:

«2 октября 1824.

Гейне из Геттингена».

Доктор прав

Осенью 1824 года, после путешествия по Гарцу, Гейне принялся приводить в порядок свои впечатления. Молодой студент с рюкзаком за спиной исходил пешком многие города Северной Германии — Эйслебен, Галле, Иену, Веймар, Готту, Эйзенах и Кассель. Горный массив Гарца с его вершиной Брокен, прославленной в немецких народных сказаниях и в «Фаусте» Гёте, пленил Гейне своей живописностью. Он полюбил величественную суровую природу гор и хвойных лесов, он увидел простых людей — дровосеков и рудокопов, живших естественной трудовой жизнью. Он противопоставил сердечным и добропорядочным обитателям Гарца вылощенных и бессердечных горожан из светского общества, кичившихся своей «цивилизацией»:

Фраки черные, чулочки,Белоснежные манжеты, —Только речи и объятьяЖарким сердцем не согреты.

Сердцем, бьющимся блаженноВ ожиданье высшей целиВаши лживые печалиМне до смерти надоели.

Ухожу от вас я в горы,Где живут простые люди,Где привольно веет ветер,Где дышать свободней будет.

Ухожу от вас я в горы,Где шумят густые ели,Где журчат ключи и птицыВьются в облачной купели.

Вы, прилизанные дамы,Вы, лощеные мужчины,Как смешны мне будут сверхуВаши гладкие долины!..

Этими строками открывалась своеобразная книга «Путешествие по Гарцу», где содержалась ядовитая сатира на геттингенскую бесплодную ученость и жалкий педантизм бездарных профессоров, а наряду с этим — лирические описания природы и привлекательного в своей простоте быта жителей Гарца. В путевой дневник вошло много мелькнувших перед путешественником образов, случайных встреч — студентов, бродячих подмастерьев, туристов, горных мастеров, трактирных хозяев и служанок на постоялом дворе. Бытовые сцены кутежа пьяных буршей сменяются фантастическими снами, имеющими вполне определенное философское значение. Гейне рисует то забавную церемонию геттингенских юристов, справляющих культ богини правосудия Фемиды, то показывает призрак умершего философа Саула Ашера, утверждающего, что призраки не существуют. В этом первом большом прозаическом произведении Гейне столько юмора и сатиры на всю современную ему Германию, что оно сыграло роль разоблачительного документа. Не в рассуждениях, а в живых образах поэт осмеял отвратительные стороны феодально-дворянского общества. Сообщая друзьям о «Путешествии по Гарцу», которое должно было составить первый том «Путевых картин», Гейне предвидел, что он найдет многих друзей-читателей, но и столкнется с сопротивлением врагов.