Сигрид Унсет - Венец Страница 31

– Вот ты и спала у меня в объятиях, – сказал он и слабо улыбнулся. – Благослови тебя Бог, Кристин, ты спала так сладко, как ребенок на руках у матери…

– А вы не спали, господин Эрленд? – спросила Кристин. Он улыбнулся, глядя в ее заспанные глаза:

– Может быть, придет такая ночь, когда мы с тобою сможем заснуть вместе, – не знаю, что ты на это скажешь, когда обдумаешь! Я бодрствовал эту ночь – между нами все еще столько препятствий, что они разделяют нас больше, чем если бы между мною и тобою лежал обнаженный меч. Скажи, будешь ли ты любить меня, когда эта ночь пройдет?

– Я буду любить вас, господин Эрленд, – сказала Кристин, – я буду любить вас, пока вы сами захотите, и после вас не буду любить никого другого!..

– Тогда, – медленно сказал Эрленд, – тогда пусть Бог отвернется от меня, если когда-либо в объятиях моих будет женщина или девушка до того, как я смогу обладать тобою по чести и по праву! Скажи и ты то же самое, – попросил он. Кристин сказала:

– Пусть Бог отвернется от меня, если я обниму другого, пока живу на земле!

– Теперь нам пора идти, – сказал Эрленд немного погодя, – пока народ еще не проснулся.

Они пошли сквозь кусты вдоль каменной ограды.

– Ты думаешь о том, что теперь будет с нами? – спросил Эрленд.

– Это вам решать, Эрленд, – отвечала она.

– Твой отец… – начал он через некоторое время. – В Гердарюде говорят, что он мягкий и справедливый человек. Как ты думаешь, он будет очень противиться нарушению договора, который он заключил с Андресом Дарре?

– Отец так часто повторял, что не будет принуждать нас, своих дочерей, – сказала Кристин. – Ведь все устроилось больше потому, что наши земли лежат так удобно по соседству. Но отец, конечно, не захочет, чтобы я из-за этого лишилась всех земных радостей! – В душе у нее шевельнулось смутное предчувствие, что, может быть, все это будет не так-то легко и просто, но она поборола его.

– Тогда, может, все произойдет легче, чем я думал сегодня ночью, – сказал Эрленд. – Помоги мне Бог, Кристин, я не могу потерять тебя, – теперь я никогда уже больше не буду счастлив, если ты не будешь моею!

Они расстались среди деревьев, и Кристин нашла дорогу в предрассветных сумерках к той комнате для гостей, где должны были ночевать монахини из Ноннесетера. Все кровати были заняты, но Кристин бросила плащ на солому среди пола и легла не раздеваясь.

Когда она проснулась, был уже день. Ингебьёрг, дочь Филиппуса, сидела на скамейке недалеко от нее и пришивала к плащу оторванный меховой борт. Она, как и всегда, готова была болтать без умолку.

– Так ты всю ночь была вместе с Эрлендом, сыном Никулауса? – спросила она. – Тебе бы следовало немного поостеречься этого молодца, Кристин: думаешь, Симону, сыну Андреса, понравится, что ты так сдружилась с ним?

Кристин нашла умывальную чашку и начала умываться.

– А твой-то жених? Думаешь, ему понравится, что ты этой ночью танцевала с толстяком Мюнаном? В такой вечер всякий волен танцевать с тем, кто выберет его, – ведь фру Груа сама дала нам разрешение…

Ингебьёрг фыркнула.

– Эйнар, сын Эйнара, и господин Мюнан – друзья, и ведь он женатый и старый человек! Да и некрасивый, хотя обходительный и любезный, – посмотри, что он подарил мне на память об этой ночи, – сказала она, показывая золотую застежку, которую Кристин накануне видела на шляпе господина Мюнана. – Но этот Эрленд… Правда, с него сняли отлучение в прошлом году на Пасху, но говорят, что Элина, дочь Орма, была у него в Хюсабю и после этого, господин Мюнап говорит, что он бежал к отцу Иону в Гердарюд, – видно, не надеется, что сможет удержаться от греха, если только опять встретится с нею!..

Кристин, побелев как полотно, подошла к подруге:

– Да разве ты не знала этого? – сказала Ингебьёрг. – Ведь он сманил жену от мужа где-то на севере, в Холугаланде[42], и держал ее в своей усадьбе, несмотря на приказ короля и архиепископское отлучение; они и двух детей прижили; ему пришлось бежать в Швецию и уплатить такую пеню из своего имущества, что, господин Мюнан говорит, он в конце концов станет совсем бедняком, если скоро не исправится…

– Да, уж разумеется я знаю это, – сказала Кристин с каменным лицом. – Но ведь теперь с этим покончено…

– Так-то так, но господин Мюнан говорит, что они уже много раз кончали и снова начинали, – задумчиво сказала Ингебьёрг. – Впрочем, тебе-то что за дело? Ты выйдешь за Симона Дарре. Но он красив, этот Эрленд, сын Никулауса…

Приехавшие из Ноннесетера должны были уезжать в тот же день под вечер. Кристин обещала Эрленду встретиться с ним у каменной ограды, где они сидели ночью, если только ей удастся прийти.

Он лежал ничком на траве, положив голову на руки. Увидев Кристин, он вскочил и протянул ей обе руки, чтобы помочь спрыгнуть со стенки.

Кристин взялась за них, и так они стояли недолго, держась за руки. Потом Кристин сказала:

– Зачем ты вчера рассказывал мне про господина Бьёрна и фру Осхильд?

– Я вижу по твоему лицу, что ты все знаешь, – отвечал Эрленд и выпустил ее руки. – Что ты думаешь теперь обо мне, Кристин?.. Мне тогда было восемнадцать лет, – пылко сказал он, – десять лет тому назад король послал меня вместе с другими в Варгёйхюс[43], и мы остались зимовать на Стейгене. Она была замужем за лагманом Сигюрдом, сыном Саксюльва; мне было жалко ее, потому что он был старик и невероятно безобразен… Я не знаю, как это произошло… Ну да, я и любил ее тоже! Я сказал Сигюрду, что он может требовать все, что хочет, а уплату пени, мне хотелось загладить свою вину перед ним – он был во многих отношениях достойным человеком… Но он хотел, чтобы все шло по закону, и передал это дело на тинг – меня хотели заклеймить раскаленным железом за блуд с хозяйкой того дома, где я был гостем, понимаешь?.

…Потом все стало известно моему отцу, а потом королю Хокону… Он… он выгнал меня вон из своего двора. И если ты хочешь знать все, как есть… нас с Элиной не связывает ничего, кроме детей, да и их она не очень любит. Они живут в Эстердале, в одной моей бывшей усадьбе, я подарил ее Орму, моему мальчику… Но она не хочет быть с ними… Она, верно, надеется, что Сигюрд не вечно будет жить… Я не знаю, чего она хочет!

Сигюрд снова взял ее к себе, но она говорит, что жила в его доме как собака или рабыня. И вот она назначила мне свидание в Нидаросе. Мне тоже жилось немногим лучше в Хюсабю, у отца… Я продал все, что только мог захватить в свои руки, и бежал с нею в Халланд[44]– граф Якоб был всегда добр ко мне… Я не мог поступить иначе, она носила моего ребенка. Я подумал, многим легко сходит с рук сожительство с чужой женой… Когда ты богат, то… Но король Хокон не таков, он всех строже со своими близкими. Мы были год в разлуке, но тут мой отец умер, и она вернулась ко мне. Потом начались другие беды. Мои крестьяне отказались платить мне и вступать в переговоры с моими управляющими, потому что я был отлучен от церкви, – тогда я обошелся с ними довольно жестоко, и они подали на меня в суд за грабеж, а у меня уже не было денег для уплаты моим слугам. Ты сама понимаешь, я был слишком молод для того, чтобы разумно встретить все эти неприятности, а мои родичи не хотела мне помочь… кроме Мюнана, – тот помогал, насколько ему позволяла жена..

…Ну вот, теперь ты знаешь все, Кристин, что я потерял очень многое, лишился и имущества и чести. И тебе бы лучше держаться Симона, сына Андреса!

Кристин обвила его шею руками.

– Мы будем держаться того, в чем поклялись друг другу сегодняшней ночью, Эрленд, если ты согласен со мною!

Эрленд прижал ее к себе и поцеловал, молвив так:

– Верь мне, мое положение скоро изменится, – теперь никто во всем мире не имеет власти надо мною, кроме тебя! О, я так много передумал ночью, когда ты, моя красавица, спала у меня на коленях! Нет такой власти у дьявола над человеком, чтобы я смог причинить тебе горе или повредить тебе как-нибудь, драгоценная моя жизнь!..

IV

Живя еще в Скуге, Лавранс, сын Бьёргюльфа, сделал вклад в гердарюдскую церковь, чтобы там служили за упокой души его родителей в день их смерти. Годовщина смерти Бьёргюльфа, сына Кетиля, приходилась на тринадцатое августа, и Лавранс договорился с братом, что в этом году тот возьмет Кристин к себе, чтобы она могла присутствовать на обедне.

Она все боялась, как бы что-нибудь не помешало дяде сдержать обещание, – ей казалось, будто Осмюнд не очень любит ее. Но на день до заупокойной обедни Осмюнд, сын Бьёргюльфа, приехал в монастырь и забрал племянницу с собою. Кристин получила приказание одеться в светское платье, но потемнее и попроще. Люди поговаривали, что сестры из Ноннесетера слишком много бывают вне стен монастыря, поэтому епископ велел, чтобы те из девиц, которые не должны впоследствии постричься в монахини, не носили, гостя у своих родичей, платьев, напоминающих орденскую одежду, – тогда прихожане не будут по ошибке принимать их за будущих монахинь или уже постриженных в монашеский чин.