Казимеж Тетмайер - Легенда Татр Страница 31

Разговоры эти велись тайно. Кроме Собека, Марины и Кшися, не слышал их никто, даже «она», девушка, которая сошла с пастухами с горы и жила у Собека, делая легкую работу по хозяйству и ухаживая за параличной бабкой.

Слышал еще старый Саблик во время своего странствия, что у пана Гербурта из Сиворога пропала дочь, что он ее разыскивает и обещает заплатить три тысячи червонцев тому, кто ее найдет. Рассказывал Саблик и о монахине, которая, когда все разбежались, осталась с Косткой на месте казни, а потом куда-то исчезла, рассеялась, как туман. Многое слышал Саблик, потому что умел слушать. Он был «голова».

Собека словно осенило. Он пошел к девушке и прямо задал ей вопрос. Она ответила:

— Да, это я. Но не выдавайте меня, потому что я хочу здесь жить и здесь умереть.

И она хотела поцеловать у него руку, но Собек ласково удержал ее и спросил:

— Как же нам называть вас, панна?

Девушка подумала немного и ответила:

— Мое третье крестное имя — Людмила. Так и зовите.

И так стали ее называть, а она просила, чтобы считали ее сестрой.

— Не жаль вам терять свое богатство? — спросил однажды Собек.

— Богатство мое лежит в земле, — отвечала она скорбно.

Между тем Сенявский велел всыпать по триста палок казакам, которые не могли по указанию Сульницкого схватить мнимую Марину, и послал в Грубое на разведки верного своего слугу Томека, знакомого с тамошними местами. Он решил добыть Марину во что бы то ни стало. И вот Томек отправился в путь в одежде странствующего торговца, с кораллами, бусами, гребешками, медальонами и образками. Он пришел к Топорам и здесь, кроме Марины, встретил и узнал Беату Гербурт, которую видел не раз, когда сопровождал своего господина в Сиворог. Вернувшись, он все доложил Сенявскому.

Сенявский изумился, а потом, хитро прищурившись, поднял палец и сказал Томеку:

— Держи язык за зубами. Никому ни звука! Обеих в мешок! А пока молчи!

Потом прибавил:

— Тысячу червонцев считай за мной.

Так же, как Собеку, Беата призналась во всем Марине. Дружба между ними росла, и они поведали друг другу все. В глубоком волнении смотрели они в глаза друг другу: ведь Сенявский хотел обольстить Марину, ударил ее булавой и велел похитить, — и этот самый Сенявский хотел жениться на Беате и стал причиною гибели пана Костки. Но о своей любви к Сенявскому Марина не сказала: ей было стыдно. Также и Беата не рассказала о любви своей к Костке. А отчего она бежала из монастыря в Татры, ее никто не расспрашивал. Бежала, и все.

И только когда Марина узнала, что Сенявский, соблазняя ее, собирался жениться на другой, она воскликнула: «Подлец!» А Беата, узнав, что, домогаясь ее руки, он в то же время увивался за Мариной, прошептала сквозь зубы то же слово: «Подлец!»

Собек выслушал рассказы девушек, и когда снова явился «торговец» Томек, принесший Марине на выбор обещанные кораллы, — Собек оставил его ночевать, а ночью с помощью Марины заткнул ему рот, связал руки и ноги и тихонько отнес в лес. Там, неподалеку от подземелья Плаза, он приставил к его сердцу острие ножа, развязал рот и приказал:

— Говори все, что знаешь!

— Что мне говорить? — в смертельном страхе простонал Томек.

— Все, что знаешь! Да не ври! Я правду все равно узнаю.

И Собек слегка надавил нож.

— Ты в самом деле торговец?

— Нет, — дрожа, прошептал Томек.

— Так кто же ты?

— Слуга…

— Чей?

Томек заколебался, но Собек снова надавил нож.

— Пана Сенявского, — прошептал Томек.

— Видишь? — обратился Собек к Марине. — Ну, так что тебе известно?

— Я слуга, мне велено было…

— Ладно. Говори все, что знаешь!

— Пан мой хочет украсть вашу сестру…

— Хорошо. Что еще?

— Вместе с дочерью воеводы Гербурта, которая живет у вас…

— Он знает, что она здесь?

— Знает.

— Откуда?

— Я ее узнал.

— А зачем ты к нам опять пришел?

Томек молчал.

Собек надавил нож.

— Говори!

— Две тысячи людей Сенявского на конях стоят в лесу под Обидовой. Будто бы для того, чтобы наказать крестьян за бунт.

— А на самом деле для чего?

— Чтобы напасть на вас.

— И пан с ними? — спросила Марина.

— Пан сидит в Заборне, в корчме. С ним несколько десятков казаков.

— Когда хотят напасть?

— Как только я донесу, что Марина и панна Беата дома.

— Хорошо. Еще что? — спросил Собек.

— Больше ничего не знаю.

— Что пан Сенявский хочет сделать с Мариной?

— Не знаю. Что знал, то сказал. Только вы меня не выдавайте! На кол посадят!

— Будь спокоен!

И Собек вонзил нож, который держал над сердцем Томека, по самую рукоять. Потом вытащил изо рта трупа язык, отрезал его и, спустив с убитого штаны, засунул ему язык в зад. Так делать учил древний обычай, чтобы сохранить тайну.

— Теперь уж не расскажет, что с ним случилось, — сказал он.

После этого они с Мариной отнесли мертвеца в дальний конец подземелья и завалили вход тяжелыми камнями.

Собек сел под елью и мрачно понурил голову.

— Теперь нам конец, — с горечью заговорил он, — Против такой силы ничего не сделаешь. Не защитишься, не убежишь, не спрячешься. В Венгрию убежим — за деньги нас и оттуда достанут. Уйдем в горы, охотой жить, — оттуда выгонит нас зима. А дом сожгут, скотину, овец заберут, постройки снесут — и будем мы нищими. Да и как от бабки уйти, как ее одну оставить? Уж я ничего не знаю… Против двадцати, против двухсот человек теперь, когда все мужики дома, помогли бы и наши чупаги… Но против двух тысяч!.. Погибнет наш род. Потому что пока я жив, ни тебя, ни панны Беаты он не возьмет. Но что же потом?

— Надо завтра созвать Топоров: Железного, Лесного, Мурского, — сказала Марина.

— Ну и что? Зачем их созывать? — возразил Собек, — Что они могут посоветовать? Надо бы на десять миль вокруг всех мужиков созвать, — да и то против такой силы ничего не сделаешь. Две тысячи солдат!.. Разве что Валилес и Ломискала из могил бы встали, — тогда бы мы своего добились.

Собек поднялся, и они в молчании пошли к дому.

Там Собек ушел спать в курную избу, потому что до утра было еще далеко, а Марина вошла в чистую горницу, где спали они с Беатой.

— Это ты, Маринка? — спросила проснувшаяся Беата.

— Я.

— Уходила? Где это ты была?

— Несчастье, — сказала Марина, садясь на постели. — Торговец, который здесь был, — переодетый слуга пана Сенявского; две тысячи солдат пана Сенявского стоят в двух милях отсюда, в лесу под Обидовой, а сам он в Заборне в корчме. Хотят увести тебя и меня.

— Они обо мне знают? — крикнула пораженная Беата.

— Знают. Этот слуга узнал тебя. Он тебя где-то видел.

— Тот, что здесь спит?

— Он здесь не спит.

— Да ведь твой брат оставил его ночевать?

— Его здесь больше нет.

— Как? Ушел? К Сенявскому?

— Он уже не пойдет никуда.

— Почему?

— Да так… Надо придумать, что делать.

— Бежать!

— Э! Куда? С гор нас скоро зима в долину погонит. А дом?.. А бабка?..

— Я убегу…

— Тебя поймают. Две тысячи солдат!

— О боже, боже! — в отчаянии простонала Беата. — Либо отец велит заживо похоронить меня в монастыре, либо мне поневоле придется идти замуж за этого подлеца!.. Лучше смерть, чем все это! Сырая монастырская келья, власяница, плеть и неволя так же страшны мне, как ложе этого негодяя, этого притеснителя и убийцы моего Льва! Что делать? Что делать? Несчастная я сирота… Я думала остаться у вас до конца жизни, хотя бы вы заставили меня вилами выгребать навоз из-под коров, мыть полы в избах, хотя бы давали мне есть вместе с последней батрачкой… Но и над вашей головой висит меч…

Она заплакала и в слезах стала рассказывать, как ее отец, когда пожар на хуторе был потушен и бунтовщики рассеяны, отвез ее в Сончский монастырь на покаяние, как мучили ее там монахини, как морили голодом, будили среди ночи, раздевали донага и били плетьми, как-то странно покрикивая, как терзали бесстыдными речами, издеваясь над ее любовью, и с какой радостью донесли ей об осуждении пана Костки. О, этой жестокости вынести она не могла!

Об ее мечтах выйти замуж за Костку и о коле, на который скоро его посадят, настоятельница сказала ей такие гадкие и бесстыдные слова, что какую-то невероятную силу почувствовала в себе Беата, по простыням спустилась со второго этажа и убежала.

А когда ночью оторвалась она от трупа Костки, сидевшего на колу, — она пошла в ту сторону, куда был направлен его последний взгляд, — к Татрам. И шла, шла через леса, питаясь ягодами, не обращая внимания на диких зверей, не чувствуя ни холода, ни зноя, неутомимая, словно вели ее эти глаза. Не зная, куда идет и зачем, она шла, не колеблясь, все прямо, не разбирая дороги, и только когда застигла ее метель, она заплуталась и упала в зарослях, ожидая гибели.