Алесь Пашкевич - Сімъ побѣдиши Страница 31

   — Сказывают, что так и есть... А еще он литвинам придумал новые пушки-мортиры. Многоствольные, что под Полоцком били!.. Надо было самого добить, собаку! — в разные голоса прозвучал ответ.

   В конце августа 1579 года Полоцк перестал быть московским. Войско Батуры заняло Сокол и ближайшие к нему крепости, князь Константин Острожский дошел с верными ему полками по Северской земле к Стародубу, оршанский староста Кмита своевал Смоленщину, а Иван с непослушным бедным войском, лишенным в опальные годы талантливых воевод, не имел сил на сопротивление. 

   Царь сбежал. Сначала в Новгород, затем в Псков. И послал литовскому канцлеру Воловичу и воеводе Радзивиллу письма о том, что отказался от защиты Полоцка, дабы не лить попусту братскую кровь. «Верую, что в свой черед и вы сделаете все, дабы на наших христианских землях восстановился мир», — мягко намекал Иван. И лютел до эпилептического припадка, прослышав, что за взятие Полоцка римский папа выслал Батуре освещенные на Рождественской мессе меч и копье, и тот безродный король снова сел на коня и выступил на Великие Луки. 

   Иван вынужден был послать Батуре в Вильно мирную эпистолу, в которой назвал короля братом. За мир предлагалась вся Ливония; если необходимо, Иван соглашался даже отказаться от своего титула, поскольку, как завершалось письмо, он — государь не со вчерашнего дня, а Богом помазанный царь — выше державы. 

   Но Батура рассчитал Иваново ехидство — и затребовал от Московии вместе с Ливонией Новгород со Псковом и Смоленском. И, получив ответ с оскорблениями, направился в Полоцк — готовить новую кампанию. А чтобы не проиграть войны словесной, королевская канцелярия подготовила Ивану ответ на сорока печатных страницах, ставший известным во многих европейских дворах. «Напоминаем тебе, кто повсюду хвалится своим Божьим избранием и родством с римскими императорами, что мать твоя была дочерью простого литовского предателя, а предки твои слизывали молоко с хвостов татарских кобыл. Кровь же свою ты навечно испакостил в поганых оргиях... И кура спасает цыплят своих, а ты, орел двуглавый, боязливо прячешься!» 

   А что ему, загнанному в ловушку между западом и югом, было делать — с пустой казной да без единого союзника? Отправил все полки на защиту Пскова, а сам с несколькими сотнями верных опричников спрятался в пьянках и загулах. И вымаливал хоть временного перемирия. И скрежетал зубами, когда витебский воевода захватил его крепости под Смоленском и Луками — и приказывал лучше отдать всю область, а не противиться врагу. 

   И всеми своими жилами и венами чувствовал он, что нет человеку на земле худшей кары, как пережить взлет свой поднебесный, изведав крах сотворенного! Сосед-король, о существовании которого он, царь и властелин большого земного пространства, еще несколько лет назад и не догадывался, способен отобрать у него не только добытое, но и затеянное — Батура жаждет доказать, что путь из Константинополя в Москву шел через Киев и Полоцк, что третьим Римом, как и новым Константинополем, является его, а не Московское государство! 

   Ивана добивали снаружи и изнутри, и страшные предчувствия уже не покидали царскую голову. Он разослал по всем монастырям грамоты с просьбой молиться за свои грехи — и сам возжелал монашеского пострига. 

   Царь искривился и стал меньше ростом. Некогда широкая грудь его ссохлась и выявляла тяжелое дыхание мученика. Нос изогнулся и заострился, глаза втянулись под потемневшие скулы. Он уже не брил голову, и на уши опадали тонкие седовато-рыжие пряди, сливаясь со скомканной бородой. Тело его распухло и покрылось незаживающими язвами. Ноги не держали, и царя вынуждены были носить. 

   Подобная слабость случалась еще несколько лет тому, но лекарь Бомелий снимал ее какой-то белой золой. Теперь же он сам — зола, поскольку был обвинен в крамольных связях с Батурой и сожжен. Новые же врачи ничем помочь не могли. Да и не доверял им царь, ел и пил только с рук нового выдвиженца Бельского, проверенного опричниной. Этот курчавый и не по времени растолстевший боярин с нервной краснотой на щеках и пухло-влажными губами в последние месяцы был с царем неотлучно...

   Перед сном Иван восхотел посетить сокровищницу. Он долго рассматривал ценные камни и подарки, рассказывал, кто и когда их подарил или прислал. 

   — Этот алмаз — самый большой в мире. Он укрощает гнев и помогает человеку совладать с собой. Но я не дотрагивался до него... Теперь только... — Царь покрутил камень перед огнем светильни и положил назад в шкатулку. — А вот этот скипетр из слонового бивня, называемый «Единорог», отжалел мне некогда император Максимилиан. Послы говорили, что он лечит от тяжелых болезней, даже мор отгоняет. 

   — Так, может, государь прикажет его в опочивальню перенести? — предложил Бельский, и в его выпученных, как у рака, глазах блеснула надежда.

   — Поздно... — царь облизнул губы и тяжело вздохнул. — Призывают отцы к себе. Да и Отец небесный вопросы готовит... Помнишь? — он поднял длинную голову и прошептал: — «Разошлось тогда известие меж братьями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему: «Не умрет», а только: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того?»... Многое и другое сотворил Иисус, но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг[15]». — Вдруг царь встрепенулся, насторожился и, срывая до хрипоты голос, закричал: — Где книга?! Где книга?! По которой я перед Макарием читал, которая в Адашеву смуту у меня под головой лежала!.. 

   Бельский недоуменно моргал красными глазищами, а царь аж задыхался: 

   — Где, спрашиваю, книга?.. Евангелие от Иоанна... рукописное... из Византии мне привезенное... где?!. 

   Ему сделалось дурно, лихорадочно задрожали руки и голова, в глазах потемнело. 

   — Худо мне... Худо... Несите отсель... В другой раз досмотрим... 

   Назавтра, 18 марта 1584 года, царю стало лучше. Вся дворня, архивники и писчий приказ испуганно искали византийский манускрипт, а Иван первый раз за неделю поел и велел нагреть баню. Позвал сына Федора — и долго поучал, как подобает управлять державой и народом: с благодетелью, любовью и добротой, избегать войны с христианами, уменьшать налоги-тягло, освобождать из тюрем пленников и узников. Больной на голову Федор внимательно слушал и, удовлетворенно покачиваясь, улыбался. 

   После бани царь возлег около невысокого шахматного столика и начал расставлять фигуры: короля, королевну, пешки. Ослабевшая рука подняла коня — и сделалась неподвижной. 

   «И вот конь синий, и на нем всадник, имя которому смерть», — то ли прошептал, то ли подумал Иван, провалившись в черный квадрат шахматной доски... 

   8.

   — Не знаю, как и сказать... — по закрытой линии звучал напряженно-испуганный голос главы Службы госбезопасности Бадакина. — Заяц... захватил поезд в метро. Состав почти под вашей администрацией, а у него — бомба... 

   — Витя, ты что — укололся?! — президент удивленно провел пальцем по губам. 

   — Никакое не укололся! Что делать-то?! 

   Раньше подобным тоном говорить с хозяином председатель госбезопасности даже и в мыслях не осмеливался, и это — как нашатырь — отрезвило Мороза. 

   — Так он же ноги лечил... И как тогда захватил поезд?.. Зачем?! — во рту стало сухо и горько. 

   — Захватил, говорю же. Он не один. По электронке письмо пришло... И в диспетчерскую по рации сообщили. У Зайца бомба в кейсе! Проверили — не блефует. У него на хате нашли все причиндалы! Тротил, все такое... И несколько «эргэдэшек»... Мои пробили по номерам — начинка из Горно-Косовской автономии. Вероятно, помощники у него оттуда же... 

   — А чего он хочет? — Мороз переставал понимать действительность. 

   — С вами поговорить... Обменяю всех заложников, трындит, на президента. 

   — Он что, белены объелся?! 

   — Да кто б его знал… 

   Растянулась длинно-тревожная пауза. 

   — Свяжите меня с ним, — наконец очнулся президент, переждал горькие протяжные гудки в трубке и услышал Зайца: 

   — Слушаю. 

   — Николай Семенович, здрасьте! Это, я понимаю, шутка? — он даже через силу попробовал улыбнуться. 

   — А... Иван... Здоров будь, — тихо прошептала трубка. — Знаешь, я сожалею, что не научил тебя когда-то, что жизнь — не шутка. Она — вещь серьезная. Ну и рад я, конечно, что с тобой поговорить могу. Великим ты стал, занятым... Что тебе со мной время-то терять... Дороговато, правда, за такую связь платить — все запасы отдал, квартиру и дом над рекой заложил, чтобы бомбочку прикупить... 

   — И…