Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 31

Кто бы мог подумать, что Барабинский край, столь нездоровый в жаркое время, мог служить для кого-то приютом?

И тем не менее это было так. Время от времени меж гигантских тростников показывались поселки сибиряков. Мужчины, женщины, дети, старики, одетые в звериные шкуры, натянув на лицо смазанный смолой мочевой пузырь, пасли отары тощих овец; а чтобы укрыть животных от посягательств мошкары, разводили с наветренной стороны костры из сырых, день и ночь подбрасываемых поленьев, терпкий дым от которых медленно расходился над бескрайним болотом.

Когда Строгов чувствовал, что его измученный конь вот-вот рухнет наземь, он останавливался возле какого-нибудь из этих убогих селений и там, забыв о собственной усталости, сам натирал укусы бедного животного горячим жиром — как заведено у сибиряков; потом подбрасывал ему добрую охапку сена и лишь после этого, как следует перевязав и накормив его, вспоминал о себе, восстанавливал силы куском хлеба с мясом, запивая его кружкой кваса. Через час, самое большее два, он снова на полной скорости продолжал нескончаемый путь к Иркутску.

Так одолел он, после Турумова, еще девяносто верст. И 30 июля в четыре часа вечера уже бесчувственный к усталости Михаил Строгов подъезжал к Еланску.

Коню пришлось дать отдых на всю ночь. Иначе, при всем его мужестве, животного не хватило бы надолго.

Как и в других местах, никаких средств передвижения в Еланске не было. По тем же причинам, что и прежде, здесь не осталось ни повозок, ни лошадей.

Маленький городок, куда татары еще не наведались, Еланск был, однако, покинут жителями — ведь его легко было захватить с юга и трудно прикрыть с севера. Поэтому все почтовые станции, полицейские участки и местную гостиницу власти приказали оставить, после чего чиновники и жители посостоятельнее перебрались в Каинск, центр Барабы [67].

Михаилу Строгову пришлось скрепя сердце остаться на ночь в Еланске — предоставить своему коню двенадцатичасовую передышку. Он вспомнил о рекомендациях, данных ему в Москве: ехать через Сибирь инкогнито, в любом случае добраться до Иркутска, однако не жертвовать успехом миссии ради быстроты; а значит, следовало беречь то единственное средство передвижения, которое у него оставалось.

На следующий день, когда Михаил Строгов выезжал из Еланска, в десяти верстах от городка на барабинской дороге были замечены первые татарские разведчики. И снова он устремился вперед через болотистую местность. Дорога была ровной и потому не трудной, но очень извилистой и тем самым более длинной. Однако оставить ее и двигаться напрямик непроходимой сетью прудов и озер — об этом не могло быть и речи.

Через день, 1 августа, одолев еще сто двадцать верст, Михаил Строгов к полудню въехал в поселок Спасское, а в два часа сделал остановку в местечке Покровское.

Конь его, измотанный дорогой от Еланска, не мог больше сделать ни шагу.

Ради необходимой передышки Михаилу Строгову пришлось потерять здесь конец дня и всю ночь; и все же, выехав на следующее утро, 2 августа, и продолжив путь по полузатопленной дороге, он к четырем часам вечера совершил перегон в семьдесят пять верст и достиг Каинска.

Местность стала другой. Расположенный посреди опасного для здоровья края, городишко Каинск выглядит чистым, обитаемым островком. Находится он в самом центре Барабы. Благодаря канализации и очистке реки Оми, притока Иртыша, что протекает через Каинск, тлетворные болота превратились в богатейшие пастбища. Однако эти мелиоративные работы не привели еще к победе над лихорадкой, из-за которой пребывание здесь в осеннее время небезопасно. Но по-прежнему ищут здесь прибежища туземцы Барабы, когда болотные испарения изгоняют их из других мест провинции.

Бегство, вызванное татарским нашествием, не привело еще к запустению городка. Его жители, возможно, считали, что в центре Барабы опасность им не угрожает, или хотя бы утешались мыслью, что в случае прямой угрозы у них будет еще время бежать.

Поэтому, как ни нуждался в том Михаил Строгов, каких-либо новостей он получить здесь не смог. Это скорее к нему обратился бы местный правитель, если бы узнал, кем на самом деле является мнимый иркутский купец. Из-за своего расположения Каинск словно и впрямь выпадал из сибирского мира и тех тяжких событий, которые его сотрясали.

К тому же Михаил Строгов показывался на людях очень мало или не показывался совсем. Оставаться незамеченным для него было уже мало, он хотел бы стать просто невидимкой. Прошлый опыт научил его, теперь и на будущее, проявлять максимальную осторожность. Вот он и держался в стороне от людей и, не говоря уж о прогулках по городу, не пожелал даже выглянуть из корчмы, где остановился.

В Каинске Михаил Строгов мог бы найти карету и заменить более удобным средством передвижения того коня, который вез его от самого Омска. Но по зрелом размышлении побоялся, как бы покупка тарантаса не привлекла к нему внимания: он не хотел давать повод для подозрений, пока занятая татарами линия, расчленявшая Сибирь примерно по долине Иртыша, не останется позади.

К тому же для завершения трудного переезда через Барабинскую степь для бегства — в случае явной опасности — прямо через болота, для отрыва от преследующих всадников или, при необходимости, для укрытия в густых зарослях камыша — верховая лошадь была, разумеется, лучше повозки. Позднее, за Томском или даже за Красноярском, в каком-нибудь важном центре Восточной Сибири, станет яснее, как поступать дальше.

Что же касается его коня, то у Строгова даже в мыслях не было заменить его на другого. Он привязался к этому храброму животному. Знал, чего от него ждать. В Омске при покупке ему просто повезло, — приведя его к знакомому станционному смотрителю, великодушный хозяин-мужик оказал ему неоценимую услугу. К тому же если сам Михаил Строгов успел привязаться к животному, то и оно, похоже, приспособилось к тяготам подобного путешествия: заботливо выкраивая для своего четвероногого друга несколько часов отдыха, всадник мог надеяться, что тот вынесет его за пределы захваченных провинций.

Итак, весь вечер и ночь со 2 на 3 августа Михаил Строгов оставался в четырех стенах корчмы у самого въезда в город; от редких ее посетителей ни навязчивости, ни любопытства опасаться не приходилось.

Убедившись, что у коня всего в достатке, измученный хозяин улегся спать; но заснуть по-настоящему так и не смог — слишком много воспоминаний и тревог будоражили его душу. Образы его старухи матери, его юной и бесстрашной спутницы, совсем беззащитных, оставшихся позади, сменяли в его сознании друг друга, сливаясь подчас воедино.

Потом он вернулся к мыслям о той миссии, которую поклялся выполнить. То, что он видел после отъезда из Москвы, все больше убеждало его, насколько она важна. Мятеж представлял серьезную опасность, а из-за соучастия Огарева становился еще более страшным. И когда взгляд его останавливался на письме, запечатанном императорской печатью, — а в нем несомненно содержалось лекарство от многих бед, спасение всего края, истерзанного войной, — Михаил Строгов ощущал в себе какое-то дикое желание ринуться через степь, птицей преодолеть расстояние, отделявшее его от Иркутска, орлом воспарить над возможными препонами, ураганом пронестись по небу со скоростью ста верст в час и, представ наконец перед Великим князем, громким голосом возвестить: «Ваше Высочество, гонец от его Величества царя!»

На следующее утро, в шесть часов, Михаил Строгов вновь пустился в путь с намерением покрыть за этот день расстояние в восемьдесят верст (85 километров), отделяющее Каинск от Убинска [68]. Верст через двадцать он вновь оказался в болотистой Барабинской степи, где никакой канализации уже не было и почва скрывалась порой под слоем воды в целый фут глубиной. Дорога угадывалась с трудом, но благодаря его исключительной осторожности переход обошелся без приключений.

Прибыв в Убинск, Михаил Строгов дал коню отдохнуть ночь, ибо на следующий день хотел без остановки проскакать те сто верст, что лежат меж Убинском и селом Икульское. В путь отправился с первыми лучами солнца, но, как нарочно, почва Барабы на этом перегоне становилась все более и более мерзкой.

Действительно, воды проливных дождей, прошедших несколькими неделями раньше, скопились в узком котловане между Убинском и Колмаковом словно в водонепроницаемом корыте. И в бесконечной сети болот, прудов и озер почти не осталось перемычек. Вдоль одного из таких озер — достаточно значительного, чтобы его, под китайским названием Чан [69], удостоили включения в перечень географических имен, — пришлось с невероятными муками пробираться около двадцати верст. Этим объясняются задержки, которых при всем своем нетерпении Михаил Строгов не мог избежать. И все же, не купив в Каинске повозки, он поступил дальновидно, проскочив на коне там, где с повозкой застрял бы непременно.