Фернандо Триас де Без - Повелитель звуков Страница 31

В этот миг глаза и рассудок заволокло пеленой, и, оказавшись на тонкой грани жизни и смерти, я услышал чудесное пение. Тысячи голосов! Тысячи неведомых нот! Музыка наполнила мое естество, она рвалась наружу, сочилась из каждой поры, наводняя все вокруг. Какое странное чувство! Смех и плач, ложь и правда, день и ночь – два абсолютных полюса, которые притягивают и отталкивают друг друга.

– Люблю тебя! – Слова сами собой сорвались с моих губ.

Я еще не оторвался от возлюбленной, когда почувствовал, что все ее тело начало дрожать, словно от холода. Ее глаза бездумно вращали белками, а лицо окаменело.

– Мартина! Мартина! Что с тобой?

Схватив меня за руки, она забилась как пойманная в силки птица, пытаясь избавиться от меня. Внезапно дрожь переросла в конвульсии, глаза закатились, спина выгнулась дугой, словно из нее вынули позвоночник.

– Мартина! Мартина! Ответь! Что происходит?

Вскоре дрожь прекратилась, дыхание смолкло.

А потом на губах ее выступила кровавая слюна и медленно стекла по подбородку. Лицо девушки, побелевшее, с красными ниточками в уголках рта, было похоже на венецианскую маску в дни карнавала.

Я отпрянул в ужасе. Я бил ее по щекам, пытаясь привести в чувство:

– Мартина, ответь!

Но тщетно. Тогда я обхватил ее голову руками и встряхнул, как тряпичную куклу:

– Мартина, Мартина! Скажи хоть что‑нибудь, пожалуйста!

Но она не ответила. Ее голова бессильно скатилась набок. Я испугался худшего и припал к ее груди – сердце не билось. Я пощупал пульс: пульса не было. Казалось, она умерла.

Постепенно по всему ее телу разлилась мертвенная бледность, с лица сошел румянец, а губы посинели, словно она съела ягод тутового дерева. Да, отец Стефан, Мартина умерла.

– Нет! Нет! – вскричал я и упал на землю рядом с ней, прижавшись губами к ее лицу. Так я провел несколько минут, сотрясаясь от горьких рыданий. Я повторял имя возлюбленной сотни, тысячи раз. Когда первый шок миновал, в моем сознании забрезжил слабый лучик надежды. А что, если я ошибся? Что, если Мартина жива? Я вновь приложил ухо к ее груди и прислушался. Мой слух никогда не подводил меня, он не подвел меня и сейчас. Если бы в ней еще оставалась жизнь, я бы обязательно ее услышал. Но я слышал лишь молчание, пустое и вечное молчание, звук смерти.

27

По всей видимости, у Мартины случилось внутреннее кровоизлияние или сердце ее оказалось настолько слабым, что разорвалось, не выдержав чрезмерного возбуждения. Я не знал, из‑за чего наступила смерть. Ясно было одно: девушка скончалась во время любовного акта.

Моей первой мыслью было позвать на помощь, но, немного успокоившись, я понял, что с моей стороны это было бы непростительной ошибкой. В глазах судебных приставов я окажусь первым подозреваемым. Врачи осмотрят Мартину и, обнаружив в ней следы моего семени, скорей всего, решат, что я ее изнасиловал. Конечно, не найдя других следов насилия, они, в конце концов, разберутся, что стало истинной причиной столь внезапно наступившей смерти, и разъяснят ее судьям. Да, моя невиновность будет доказана, но прежде мне придется пройти через унизительную судебную волокиту. Вы знаете, чем заканчиваются подобные процессы: пусть я не попаду в тюрьму, но на мое имя ляжет несмываемое пятно позора. И тогда о поприще тенора можно забыть. Любая консерватория Германского союза, включая мюнхенскую, навсегда закроют свои двери перед человеком с репутацией насильника и убийцы.

Я вскочил на ноги, лихорадочно соображая, что мне делать дальше. Ужасная картина, святой отец! Прекрасная девушка, еще не остыв от любовных ласк, лежала на лесной поляне, широко раскинув ноги. На белой маске лица – кровавая слеза. Я оглянулся по сторонам, и мне показалось, что лес таит угрозу. На сей раз мой слух обманывал меня. Я, непревзойденный хирург звуков, замирал при каждом шорохе, слыша в нем стук копыт, поскрипывание колес, шаги солдат. Но вокруг не было никого, лишь ветер шумел в кронах деревьев и шелестел травой. Я почувствовал себя сбитым с толку. Одна моя часть заклинала позвать на помощь и признаться в случившемся, другая же нашептывала: «Беги прочь! Исчезни, пока не поздно!»

Я вновь взглянул на девушку. Казалось, тело ей больше не принадлежит. Та Мартина, что лежала передо мной, обнаженная, с закатившимися белками глаз, не имела ничего общего с той, которую я любил, которая могла подарить мне детей, которой на веку было написано стать женой величайшего тенора Германского союза.

В одно мгновение ока морок рассеялся, ко мне вернулось самообладание. К счастью, Мартина никому не говорила обо мне, как и я никому не рассказывал о ней. Если бы она была жива, что бы она мне сказала? Несомненно, она сказала бы мне: «Беги, Людвиг, убегай! Мне уже ничем не помочь! Мне суждено было умереть здесь и сейчас, так не кори себя. Возвращайся в Мюнхен! Поступай в консерваторию и стань знаменитым! Сделай это ради меня!» Все это сказала бы мне Мартина, если бы я мог ее услышать.

Одеваясь, я быстро принял решение: мне следовало замести все следы нашей связи. Если власти обнаружат тело, то немедленно заподозрят изнасилование. Я оглянулся вокруг в поисках улик, потом ввел пальцы в лоно девушки – именно это, по моим предположениям, должны были сделать врачи, чтобы подтвердить факт изнасилования, – но ничего не нашел: моя сперма как будто испарилась. Как такое могло случиться, если до сих пор в паху было мокро? Но на размышления не оставалось времени. Не было ничего, что говорило бы о нашей связи.

Потом я одел Мартину. Это было нелегко, потому что ее тело отяжелело. Нижняя рубашка, корсаж, юбка, верхняя сорочка – казалось, одевание продлится целую вечность. Каждая минута, проведенная рядом с трупом Мартины, уменьшала мои шансы ускользнуть незаметно. Наконец, непослушными руками я застегнул последнюю пуговицу, отстранился от Мартины и взглянул на нее со стороны. Ощущение насилия полностью исчезло. Сейчас, как никогда раньше, казалось, что девушка умерла своей смертью. Если разобраться, так оно и было.

Быстрее, Людвиг, говорю тебе, уходи!

Я замешкался, бросил последний взгляд на возлюбленную и, склонившись, поцеловал ее в лоб. А потом бросился бежать. Ветви деревьев хлестали меня по лицу, но я не чувствовал боли. Я мчался со всех ног по направлению к городу. Избегая случайных встреч, я не вышел на главный тракт, а решил добраться до Мюнхена окружным путем, и этот путь оказался мучительно долгим. В конце концов, когда я уже совершенно выбился из сил, впереди показался город. Я остановился, перевел дух и лишь потом выбрался на дорогу.

Я прошел по мосту и, перебравшись на другой берег реки Изар, зашагал по улицам. Повсюду царило обычное в это теплое время года оживление. Все, кто встречался мне по дороге, вызывали у меня подозрение, хотя они даже не смотрели в мою сторону. Я ускорял шаг, задевая плечом прохожих, перебегая дорогу экипажам, отгоняя назойливых бродячих псов…

Наконец, я добрался до дома тети Констанции, открыл дверь своим ключом и сразу проследовал в свою комнату, чтобы сменить одежду, которая промокла от пота.

Сидя за ужином напротив тети Констанции, я не проронил ни слова. Мое сердце было разбито.

Той ночью мне так и не удалось заснуть: я представлял себе лесника. Видел, как он бродит сейчас с фонарем в руках, выкрикивая в темноту ее имя. Как ругает ее, на чем свет стоит, думая, какую трепку он ей задаст, когда она вернется домой. Я представлял себе Мартину, лежащую в ночном лесу, на подстилке из влажных листьев. Я почти видел, как какой‑то дикий зверь, выйдя из чащи, осторожно обнюхивает ее лицо и звезды в вышине озаряют бледным серебристым светом конец ее горестного существования. И, рисуя в памяти эти картины, я задавал себе вопрос – как могло случиться, что первая взрослая любовь моей жизни выскользнула у меня из рук, стоило мне лишь прикоснуться к ней?

28

Прошло две недели. Я так ничего и не услышал о смерти Мартины. Ни в городских новостях, ни в сплетнях, мгновенно распространявшихся по городу, о ней не было ни слова. Должно быть, все обошлось. Наверное, какой‑нибудь охотник, привлеченный невыносимым зловонием, наткнулся на ее труп и склонился над телом, желая узнать, жива ли она. Вид мертвого полуразложившегося тела вызвал у него приступ рвоты. Потом он забил тревогу, приехали судебные исполнители и, не найдя явных следов насилия, пустили дело на самотек.

Признаюсь, отец, все это время я больше страшился быть пойманным, чем скорбел об утрате любимой. Начались вступительные экзамены, и я окончательно успокоился.

Я пришел в консерваторию с рассветом, еще до начала экзамена. У ворот я повстречал толпу юношей и девушек. Все они были старше меня – средний возраст студентов консерватории был немногим больше 22 лет.

Когда двери распахнулись, я пересек внутренний дворик и, миновав колоннаду, вошел внутрь. Первое, что поразило меня, когда я переступил порог консерватории, – это великолепная мраморная лестница. Она поднималась до второго этажа, и от нее во все стороны разбегались коридоры, которые вели в учебные классы. Лестницу украшала двухметровая статуя бога Аполлона.