Загадочная пленница Карибов - Серно Вольф Страница 31

Польщенный Магистр поклонился:

— Go raibh maith agat, мистер! Вот, возьмите еще эту перевязь и повесьте на нее руку. Увидите, она творит чудеса!

А Витус добавил:

— При условии, что на ближайшие два-три дня вы будете отстранены от работы.

О’Могрейн, который уже было собрался сунуть руку в петлю перевязи, стал чрезвычайно серьезен:

— Но это невозможно, кирургик! Корабль не может без меня обойтись. И пока вторая моя рука еще здорова, я буду исполнять свой долг. Сейчас вот мне предстоит контрольный обход всех палуб, который невозможно отменить, потому что от анализа обстановки зависит наше дальнейшее плавание.

На лбу маленького ученого образовалась глубокая складка:

— Ага, понял. Что ж, сэр, это ваша рука, с которой вы можете поступать, как хотите, но скажите… А как вы посмотрите на то, чтобы мы с кирургиком сопровождали вас? Прием окончен, и, насколько я знаю своего друга, он никогда не откажется от такого рискованного предприятия.

— Видит Бог, никогда! — глаза Витуса заблестели.

— Ладно, за мной не постоит, джентльмены. — О’Могрейн уже снова улыбался. Он стремительно повернулся и пошел из кубрика. — Вас не затруднит, Магистр, нести фонарь? Go raibh maith agat! Вот увидите, это настоящая акробатика, особенно для человека, который может действовать только одной рукой!

— Та fáilte romhat, штурман.

— Обычно я начинаю инспектирование с трюмов, а затем палуба за палубой снова поднимаюсь на свет Божий. — О’Могрейн, карабкаясь по первым сходням, ведущим вниз, остановился и предупредительно поднял палец:

— Прежде всего берегите головы, джентльмены. Говорю, что знаю по собственному горькому опыту.

После бесчисленного количества ступеней, переходов, дверей из одного отсека в другой, которые они вынуждены были преодолевать в полусогнутом состоянии, троица наконец достигла самого чрева корабля. Витус и Магистр давно уже потеряли ориентацию.

— Господин Магистр, повесьте фонарь вон на тот крюк, — кивнул штурман.

Свет лампы слабо освещал помещение, в котором стоял затхлый запах мяса и застоявшейся воды.

— Мы на самом внешнем буге, в носовой части корабля, — пояснил штурман. — В мешках, которые вы там видите, солонина и бобы. Хотя должен сказать, что неприкосновенный запас солонины у нас не слишком велик, э… думаю, джентльмены, вы догадываетесь, почему.

— Догадываемся, догадываемся, — покивал маленький ученый. — Гопля! — Он резко отпрыгнул в сторону, потому что нечто стремительное пронеслось, коснувшись его ноги.

О’Могрейн засмеялся:

— Одна из многочисленных крыс. Не обращайте внимания, они здесь вездесущи.

Правой, здоровой, рукой он снял фонарь и тщательно осмотрел стены корабля в его неверном свете. Закончив осмотр, штурман довольно пробормотал себе под нос:

— Ты славный парень, мой «Галант»! По крайней мере, довольно крепок в этой части. — Он поставил фонарь и погладил флор с такой нежностью, словно ласкал ножку крутобедрой матроны. — Теперь идемте к транцу!

По дороге к корме — Магистр, конечно, снова нес фонарь — О’Могрейн показал обоим друзьям штабеля старого такелажа, несколько запасных парусов в довольно плачевном состоянии, которое штурман объяснил тем, что Стаут в целях экономии не принял на службу парусного мастера. Далее — большие, лежащие на боку бочки, в которых булькала влага полноводного острова Мадейры, различные грузы, естественно, предназначенные для Нового Света, на которых капитан надеялся сказочно разжиться. Здесь были разнообразные металлические орудия вроде лопат, мотыг, молотов, клещей, за ними нехитрая сельскохозяйственная техника и двенадцать крепко принайтованных четырехфунтовых труб из чистейшей английской бронзы, которые должны будут принести особый доход. Поодаль несколько ткацких станков, кое-что из одежды всех размеров, обувь, шали, шляпы… — короче говоря, все то, что за океаном не так-то легко достать, а поэтому оплачивается звонким серебром. Самым ценным предметом в этой сокровищнице был клавесин со звучным металлическим тембром, благородный инструмент с резной позолотой. Правда, звук, извлекаемый из него, постоянно был одной силы, сколь усердно ни дави на клавиши.

— Ух ты! А это что такое? — Маленький ученый с любопытством осветил диковинный предмет.

— Музыкальный инструмент, господин Магистр, — ответил штурман, который как раз проверял, надежно ли закреплен дорогой товар. — Наверное, для жены какого-нибудь богатого плантатора, тоскующей по культуре. Идемте дальше. — Он пошел вперед, обогнул ряды запечатанных винных кувшинов, ящиков с книгами, мешков с семенами и остановился у группы значительно меньших бочонков.

— Здесь, джентльмены, хранится продовольствие для команды. Что в каждом, думаю, не стоит подробно объяснять. Может быть, только пару слов об этом, — он указал на бочонок с резким неприятным запахом. — В нем сыр, но не совсем обычный. Это овечий сыр и притом самого низкого сорта. Уж поверьте мне, запах, который сейчас разносится из этой бочки, ничто по сравнение с тем, что будет через несколько недель.

О’Могрейн умолк, вспоминая, какой дивный овечий сыр умела готовить его мать. Раннее детство его прошло в дружной многочисленной семье: отец, который с раннего утра до позднего вечера не разгибал спины, мать — душа всего семейства, и десять братьев и сестер. О’Могрейны не могли похвастать богатой собственностью, но всегда досыта ели, были одеты и обуты. Все рухнуло в одночасье, в год, когда Дональду исполнилось одиннадцать лет. На скот напал мор. У коров поднялась температура, образовывались волдыри на языке, вымени и копытах, они становились слабыми и не могли держаться на ногах. В течение нескольких дней все стадо пало. А потому как у отца не было средств купить новую скотину, зимой настал голод. В кишках урчало, дети сильно ослабели. Но они все-таки как-то пережили эти месяцы.

На следующий год пришли еще худшие времена. Отец больше не мог вносить арендную плату. Пришлось влезть в долги, но и в эту зиму, особенно долгую и суровую, есть опять было нечего. Две сестры О’Могрейна умерли. Он знал, что родители ни за что не отослали бы его из дома, но он сам, двенадцатилетний, ушел. Ушел в большой мир, чтобы в семье на одного едока стало меньше. Расставание далось ему нелегко — его сердце чуть не разорвалось от боли. Ведь он любил близких и любил родину той тихой глубокой любовью, которую не могут выразить никакие слова.

Свои стопы он направил на восточное побережье Зеленого острова, в Белфаст, где поступил юнгой на парусник, который совершал ближние рейсы. Поначалу пришлось нелегко: служба была слишком тяжелой для его возраста. Но зато здесь регулярно кормили.

В последующие годы, шаг за шагом, он дослуживался до все больших высот: овладел искусством навигации, научился читать карты и наконец достиг в своем деле вершин мастерства. Уже дважды он ходил штурманом в Новый Свет и каждый раз уверенно и надежно проводил суда через Атлантику.

— Сюда, Магистр, посветите мне, пожалуйста, сюда! — О’Могрейн задержался в средней части судна и показал на мощный деревянный брус, который доставал снизу ему до бедра. Штурман тщательно проверил его на предмет трещин.

— Это цоколь мачты, он непосредственно соединен с килем под нами и образует опору грот-мачты.

Друзья задрали головы, чтобы разглядеть главную мачту корабля, которая возвышалась над ними столетним дубом.

— Здесь хранятся ядра для наших шестифунтовок. Может, вы обратили внимание, что «Галант» оснащен шестью шестифунтовыми пушками: четыре на правом борту и две на левом.

Магистр направил свет вниз и с любопытством обозрел горой сложенные в загородке ядра:

— Выглядят, как железные кочаны капусты.

О’Могрейн рассмеялся и забрал у него фонарь. Он продолжил обследование на водонепроницаемость, последовательно освещая внутреннюю деревянную обшивку в этом отсеке корпуса судна. И снова казался довольным.

— Теперь мы с вами в трюме под кормой. Если бы стенка корабля была прозрачной, вы могли бы видеть перо руля.