Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник) Страница 32

Анастасия вдруг поняла, что Данила не лжёт. Она откачнулась от печи, беспомощно огляделась: хотела сказать: «Постой!» - но голоса не было, и боярыня только глотнула воздух да горестно поглядела туда, где за дверью стояла мамка.

- Ты честно сказал, что не ездил сватом для Юрьева сына Андрея? - с трудом ещё раз спросила она Данилу.

- Душой бессмертной клянусь! Да и не хочет теперь князь Юрий, чтобы вдовый Андрей взял иную жену, кроме как от своих же бояр. Он сам при мне Андрею про то сказал…

Боярыня медленно опустилась на пол. Закрыв ладонями рот, боясь закричать от горя, она глядела на книжника молча, радуясь и пугаясь.

- Так, значит, меня обманули, сказав: «Он сватов послал к царьградской невесте…»

- Кто так говорил, скажи? - рассердился Данила.

- Боярин мне говорил… ныне - муж мой.

- Змеиная ложь устами его водила!

- Ох, тяжко! - тихонько сказала Анастасия. - Как тяжко: ведь то боярин…

Не поднимаясь с колен, как будто кланяясь, она досказала:

- То он! И батюшка мой, когда не хотела идти я за старого воеводу. Оба мне говорили. А я лютой лжи их поверила…

Она заплакала, и только тогда Данила вдруг спохватился, что мчался сюда не ради боярского горя, а ради встречи со счастьем своим - Пересветой. Он, улыбаясь, взглянул на неё и, совсем осмелев, взял тонкую руку:

- Так здравствуй… Дозволь сказать тебе, что хочу! Со двора вдруг послышался быстро растущий шум.

Потом рванулась наружная дверь, ведущая в сени, и в светлом её проёме встала фигура огромного бородатого мужика. В одной руке мужик держал наготове большую дубину с шипами на толстом комле, в другой руке - нож. А сзади него, на крыльце и ниже, стояли ещё мужики - бородатые, злые, готовые к драке.

- Кто ты такой? - свирепо спросил мужик широким и сильным басом. - Почто ввалился в боярский дом?

- А ты чего влез, холоп? - вдруг вспыхнул горячий книжник и резко шагнул к дверям.

Но бородатый не отшатнулся, не оробел. Напротив того: он тяжко шагнул навстречу и, обернувшись, сказал:

- Вяжи-тка его, робяты-ы! Давай, Таракан, сюды… Крыльцо заскрипело от сильных мужицких ног. Тогда вдруг вскрикнула Пересвета:

- Баган! Знать, бес тебя спутал? Иди с холопами прочь! Не видишь? То княжеский книжник… Данила Никитич… сотник!

Она назвала Данилу не сразу, будто споткнувшись, а «сотник» сказала твёрдо, и грозный мужик, неловко переступая с ноги на ногу, вдруг смутился.

- Дак что же мы, госпожа младая, - сказал он, вначале взглянув из-под мрачных бровей на Данилу, потом смущённо на Пересвету. - Мы, чай, боярину служим. Добро его стережём… От татей тебя да боярыню тут спасаем!

- Нету здесь татей! - гневливей вскрикнула Пересвета. - Иди себе прочь. Иди!

Баган неуклюже попятился, задел на ходу дубиной за дверь - и дверь загремела, потом сошёл на крыльцо - крыльцо закачалось, спрыгнул с крыльца на землю, и книжник услышал его спокойный и зычный голос:

- Добро-то не всё внесли?

- Всё! - ответил кто-то ему со двора.

- Гляди, а то засеку! - без злобы сказал Баган и, звякая на ходу оружьем и амулетами, грузно пошёл от крыльца по двору - к привычным своим делам.

Почти тотчас же послышался новый шум - вначале несильный, но многоногий, широкий. И книжник подумал: «Князь!»

Мамка выскочила наружу, а Пересвета осталась, и книжник сказал ей тихо:

- Вот и вернулся я, лада моя, к тебе… Девушка вспыхнула и смутилась.

- К тебе спешил, Пересвета…

Она окинула книжника быстрым, счастливым взглядом.

- Ты краше, чем той весной… живому цветку подобна!

Он говорил это сердцем, не думая о словах, и девушка, чувствуя это, не испугалась, не оскорбилась и даже не удивилась. Она глядела на книжника молча, доверчивым, нежным взглядом.

- И там, за далёким морем… и каждый час на Руси о тебе я думал…

Внезапно вбежала мамка.

- Ох, матушка Анастасия Суславна! - залепетала она в испуге. - Ох, страхи: боярин со князем сюда идут!

Анастасия вскочила с пола, на котором как опустилась, так и сидела до этого молча. Данила Никитич поспешно вынул заветный свиток.

- Вот «Слово» моё к тебе! - сказал он растерянной Пересвете. - Не чернью, но сердцем писалось то «Слово». Прочти и ответь мне сердцем!

Девушка быстро взяла письмо. Рука её вдруг коснулась руки Данилы. Он вздрогнул.

- Я завтра иду в поход, - добавил он прямо. - Весной возвернусь - приду за ответом…

Девушка внятно сказала:

- Приди!

Данила Никитич снова счастливо вздрогнул. Но уже некогда было ни оставаться, ни думать: и без того он стоял здесь долго, а князь подобного не любит…

Книжник выбежал на крыльцо - и как раз ко встрече: сопровождаемые боярином, князь и княгиня вошли во двор.

Боярин кланялся низко, хуля нерадивость слуг и свою оплошность, из-за которой не узнал он зараньше о славном приезде князя, не встретил хлебом да солью, а встретил собачьим лаем…

- Уйми ты собак! - свирепо велел он Якуну, и управитель сам побежал ко псам, и псы у конюшен завыли, давясь, словно костью, собачьим страхом и лютой, привычной злобой…

Глава XV. СПОР О ЗЕМЛЕ

Где древние Ростов и Суздаль,

там бояре хотят свою лишь правду

поставить, а не хотят сотворить

правды божией - говоря: что нам

любо, то и сотворим…

Введя гостей в дом, Кучка велел звать боярыню с Пересветой да ставить на стол все яства и вина.

Он кланялся и обрядово клял «великую скудость» своей еды, слуг своих леность и дома «тепло худое». Но Юрий был весел, ласкова и княгиня, мирными - Ростислав и Иванка, пришедшие вместе с отцом в усадьбу.

Когда, одевшись в богатые платья, Анастасия и Пересвета спустились вниз, княгиня сказала первой из них, целуя её и лаская взглядом:

- Как прежде, юна, прекрасна! И платье - вельми к лицу…

Анастасия с горечью усмехнулась в душе: «Юна, прекрасна… но как постылы они - и это смиренное женское покрывало, и белое платье с твёрдыми поручами из золотого тканья, и алый бархатный хитон с широкими рукавами да башмаками из парчи и кожи! Одеться бы так, как одета невинная Пересвета: в девичий голубой наряд, без головного женского покрывала, с нерасплетённой толстой косой… Но нет, уж так не одеться: смиренной боярской жене - вековать под тем покрывалом!»

Анастасия тихо сказала:

- Благодарю за добро, княгиня, - и опустила глаза. Гречанка добавила, зная о любви боярыни к сыну князя, Андрею:

- Горлинка сизокрылая! Потом позвала Пересвету:

- Ты, дева, поди ко мне!

Поцеловав и внимательно оглядев Пересвету, она сказала князю с довольной улыбкой:

- Млада, словно цвет весенний! - и быстро перевела глаза на сына Иванку. Князь понял, секунду помедлил, кивнул княгине и весело произнёс:

- Да, девы русские краше всех!

- Эта же всех прекрасней! - бесстыдно глядя на Пересвету, громко проговорил вдруг старший из княжичей, Ростислав, успевший уже приложиться к чаше.

Князь строго взглянул на сына. Княгиня поджала губы. Боярин, заминая неловкость, истово попросил:

- Отведайте скудную пищу. Прошу тебя, добрый князь. И тебя, княгиня. И вас, преславные княжичи!

Он мягко велел жене:

- По доброму обычаю - чти гостей! Анастасия склонилась:

- Милости просим, князь…

- С пути славно и пить, и ясти! - не обращая внимания на строгость отца, с откровенной алчностью вновь произнёс Ростислав и первый, прямо руками, схватил со стола еду.

Князь промолчал. Лицо его помрачнело. Потом, тряхнув головой, он весело улыбнулся, будто решил не гневить себя в этот день пустыми делами. Выпив и взяв еду, он повернулся к Кучке и, улыбаясь, как прежде, громко сказал:

- Пить нам в хорошем доме во благо. Однако, боярин, пришёл я к тебе по иному делу. Ибо я помню завет отца моего, премудрого Мономаха: «Питию, еде, спанью не предавайтесь… не будьте ленивы ни на что доброе!» За этим добрым я к тебе и приехал.

Кучка насупился. В сердце его шевельнулась тяжёлая, застарелая злоба. Но он заставил её смириться: к чему до срока давать ей волю? Мудрее - повременить. К тому же князь ему даже и нравился: смелый в решениях, умный, весёлый и твёрдый, - такого бы и любить! Ан, больно уж жмёт… всю жизнь теснит, супротивник!

- Нетерпелив же ты, княже! - помедлив, сказал боярин с невольно выступившей на губах дружелюбной усмешкой. - Уж лучше за чашей твори веселье…

Но князь, как видно, принял внезапную мягкость в голосе Кучки за желание идти на уступки. Взглянув на Кучку и всё ещё улыбаясь, он громче, твёрже ответил: