Валерий Воскобойников - Великий врачеватель Страница 32

Одновременно с «Урджузой» Ибн-Сина написал книгу по языкознанию. Она называлась «Язык арабов». Современники говорили, что подобную этой книге в области языка еще никто не писал.

Ибн-Сина долго откладывал переписку ее начисто. Джузджани был занят переписыванием двадцати томов «Книги справедливости».

«Язык арабов» так и остался в черновике. После

смерти Ибн-Сины книга эта, видимо, погибла. Или, быть может, хранится до сих пор в какой-нибудь мусульманской библиотеке среди других неизученных рукописей.

Есть такая легенда об Ибн-Сине.

Это было уже в то время, когда слава о нем разошлась по многим странам.

Но не слава была нужна Ибн-Сине. Всю жизнь он лечил больных людей, и количество их не уменьшалось. Его призывали в города, умоляли посетить деревни.

Деревень на его пути было много, и он не успевал осматривать всех больных.

И тогда он предложил: «Пусть каждый больной житель деревни возьмет в руки по веревке, а другие концы этих веревок возьму в свои руки я. И по натяжению веревки, по теплу ее и дрожанию я буду определять болезни того, кто держит свой конец».

В одной деревне была хитрая, насмешливая женщина. Она ничем не болела и решила испытать чуткость Ибн-Сины. Она взяла свою кошку, которая недавно окотилась, спрятала ее за пазухой, привязала к ее лапе веревку, а другой конец подала Ибн-Сине.

Сейчас мы проверим, вправду ли он такой хороший врач, — шептала она соседям, хихикая.

Ибн-Сина называл болезни разных людей и наконец дошел до женщины с кошкой. Он на секунду сделал удивленное лицо, еще раз потрогал веревку и сказал:

Эта больная пять дней назад принесла семерых котят. Она очень истощена, и ее требуется срочно напоить молоком. Никаких других лекарств ей не надо.

В 1028 году умерла правительница Рея Сайида.

Войска султана Махмуда сейчас же захватили этот город и все окрестные земли.

Наместником в Рее остался сын султана Махмуда — Масуд.

Как бы он не пошел на нас войной, — сказал Ала уд-Даула. — Я решил выслать ему богатые подарки.

Подарки помогли. На два года установился мир.

Султан Махмуд был уже стар. Сыновья ждали его смерти, чтобы поскорее занять престол отца.

Однажды, когда Ала уд-Даула и Ибн-Сина остались вдвоем, эмир показал ему портрет. Этот портрет двадцать лет назад рисовал Аррак. На старого Ибн-Сину смотрел Ибн-Сина молодой...

Заодно Ала уд-Даула показал и толстую стопу доносов, которую за несколько лет написали на него имамы, хатибы и кади. «В своих работах Ибн-Сина подвергает сомнению основы священной книги», — писали хатибы. «Вредоносные труды Ибн-Сины необходимо сжечь, а самого его казнить или немедленно выгнать из государства», — требовали кади.

Но я исправно посещаю мечеть, совершаю все пять намазов, — пробовал оправдать себя Ибн-Сина в глазах эмира.

Мы-то с тобой знаем, что ты самый верующий из мусульман, жаль, они об этом не догадываются, — сказал, хитро прищурившись, эмир Ала уд-Даула.

Только теперь Ибн-Сина понял, какой мощной стеной был для него эмир эти годы.

Через два года войска Масуда внезапно оказались у стен Исфагана.

Возможно, Масуд просто хитрил, когда, принимая подарки, обещал мир.

Был апрель. Трава кругом оставалась еще зелёной, невыгоревшей. Отцвели яблони. Распустился жасмин...

Жители уходили из города спешно. В любую минуту могли ворваться воины Масуда. Об имуществе было некогда думать.

Учитель, что делать с «Книгой справедливости»? Я как раз кончил переписывать последний том. Может быть, ее закопать во дворе? — спрашивал Джузджани.

В это время на ближних улицах послышались крики, лошадиный топот.

Они едва успели вскочить на коней и уйти от преследования.

А я уж собирался остановиться и драться, чтобы задержать тех всадников, — сказал брат Махмуд, когда они подъезжали все вместе к замку, где укрылся эмир.

Эмир Ала уд-Даула укрывался километрах в десяти от города.

Ты скажи мне, — спрашивал он у Ибн-Сины, — неужели все пропало? Неужели я потерял власть, а дети мои станут базарными бродягами?

Я попробую написать Масуду письмо, — предложил Ибн-Сина. — Я знаю, что у него в последние годы нелады с отцом, с султаном Махмудом. Может быть, удастся сыграть на его самолюбии.

Ибн-Сина ушел писать письмо.

Внезапно его позвали назад.

Важная новость, — сказал Ала уд-Даула. — Только что прибыл мой разведчик, послушаем, что он скажет.

Сегодня Масуд получил тайное и срочное послание от своей тетки, от сестры султана. — Разведчик стал пересказывать послание. — «Наш государь, султан Махмуд, в час предвечерней молитвы, в четверг, когда оставалось семь дней до конца месяца раби ал-ахир, скончался, да смилуется над ним аллах, и счастье слуг его

пришло к концу. Мы вместе со всем гаремом находимся в газнийской крепости и послезавтра объявим о его смерти...»

Пожалуй, мы спасены, — сказал Ибн-Сина. — Сейчас Масуду будет не до похода на Багдад и не до захвата власти в нашем городе.

Почему ты так считаешь? — спросил эмир.

—Масуд — старший сын, и власть должна перейти к нему. Но султан завещал трон среднему — Мухаммаду. Мухаммад займет трон, а Масуд кинется этот трон отнимать. Так что я пойду и перепишу письмо заново.

Все случилось так, как предполагал Ибн-Сина.

От Масуда через несколько дней прибыл посол.

Он объявил, что Масуд оставляет правителем Исфагана Ала уд-Даула. Пусть только Ала уд-Даула платит ежегодно налог.

Масуд прислал для Ала уд-Даула почетный халат и жалованную грамоту.

А у Масуда есть важные дела в Газне, и он уходит туда со всем войском, — так передал посол.

Твое письмо возвратило мне власть, — повторял по дороге Ибн-Сине воспрянувший духом эмир.

Ибн-Сина подъехал к дому один.

Дом был пуст.

Ибн-Сина недоуменно осмотрел голые стены, пол. Кому-то могли понадобиться ковры — это понятно. Кто-то захотел прихватить утварь — это тоже понятно.

Даже чернильницу увезли с собой люди Масуда.

Это все поправимо.

Но грабители увезли с собою «Книгу справедливости». Все двадцать томов. Ту самую книгу, которую Ибн-Сина начал писать сразу после «Канона».

Эту книгу он вынашивал в сердце своем многие годы.

Эта книга была приговором всей западной и восточной философии, всем законам черной, яростной жизни.

И вот, как будто по иронии, жизнь еще раз доказала Ибн-Сине свою несправедливость. Навсегда пропала именно эта книга — «Книга справедливости».

Ибн-Сина сел на холодный пол.

И так одиноко ему стало. И руки ослабли, устали, и ноги вот подогнулись.

Пусто кругом. Одиноко и пусто.

Зачем, для кого он писал свои многотомные книги? Кто читает их? Несчастная сотня грамотных людей в городе.

А потом приходит правитель, повелитель алчных воинов, и сажает этих ученых в ямы, выгоняет из дому. И книги горят, исчезают.

Так много все рассуждают о силе познания, о торжестве разума. А сила — вот она, в жестокости. И торжествует не разум, а невежество, злое, тупое невежество.

Да будет ли когда-нибудь время, когда они, ученые, станут необходимыми людьми. Когда правители будут советоваться со знаниями, а не со своей дикой волей. И весь мир будет объединен в единое, общее, справедливое государство. Без войн, захватов и убийств.

Но надо все-таки подниматься... Ведь завтра сюда придут ученики. И надо будет говорить им что-то о пользе знаний.

В последние годы здоровье Ибн-Сины ослабло.

Когда-то он написал книгу о желудочных коликах.

Теперь сам он страдал этой болезнью.

Ибн-Сина лечил себя успешно, до тех пор, пока Ала уд-Даула, находящийся в походе, не вызвал его к себе.

Врач, который готовил лекарство по рецепту Ибн-Сины, бросил в лекарственную смесь в пять раз больше семян сельдерея, чем полагалось. Возможно, он сделал это нечаянно, не по злому умыслу. Но от такого лекарства язвы в желудке и в кишечнике, которые уже стали затягиваться, снова открылись, увеличились в размере.

Рядом с Ибн-Синой не было ни одного близкого человека.

Джузджани, который обязательно бы спас своего учителя, остался в Исфагане.

Ибн-Сина догнал эмира Ала уд-Даула по дороге в Хамадан. Он был слаб, и его несли в паланкине.

Он уже не принимал лекарств.

«Управитель, управляющий мною, бессилен управлять, и ныне бесполезно лечение», — сказал он самому себе.

Полузнакомый человек написал с его слов завещание. Все свое имущество Ибн-Сина велел раздать беднякам, слуг отпустить на волю.

Он умирал в полном сознании.

Возможно, в последние минуты он вспомнил юношеские мечты о бессмертии, потому что внезапно раскрыл глаза, усмехнулся и сказал:

От праха черного и до небесных тел Я тайны разглядел мудрейших слов и дел.