Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты Страница 32

– Что мне теперь делать?

– У вас есть сын, госпожа. Помочь ему в управлении Манисой, научить справедливости в жизни.

– А она есть?! – Глаза Махидевран сверкнули яростью, горло сжимало, изнутри рвались рыдания. Нет, не было справедливости, она, баш-кадина, мать наследника престола, достойного наследника, была в гареме гостьей, уступив место самозванке, щенки которой никогда не будут у власти!

Конечно, Махидевран следующая валиде, в этом никто не сомневался, но как ей жить до того времени, когда… от мысли об этом «когда» Махидевран стало совсем не по себе. Она вспомнила день, когда болел Повелитель, тогда она вдруг почувствовала себя почти валиде, стала распоряжаться в гареме, как хозяйка. Чем это все закончилось?

Почти позором, валиде – мир ей и благословение Аллаха! – выговорила так, что семь потов сошло от стыда. Махидевран и сама понимала, что не слишком красиво поступает, но справиться с ощущением почти владычицы гарема не сумела. За то время, что прошло, она все осознала, готова стать разумной и терпеливой хозяйкой огромного женского царства, вспомнить все уроки, которые получила от валиде, не раз представляла, как будет налаживать отношения даже с ненавистной Хуррем…

И вот теперь оказывалась не нужна. Хуррем околдовала Повелителя настолько, что тот взял ее в жены по шариату. Хуррем стала законной женой Повелителя, это означало, что поднялась на недостижимую для остальных обитательниц гарема высоту. Давным-давно султаны прекратили брать наложниц в жены, даже очень красивых и даже очень родовитых. Больше не было необходимости связывать себя родственными отношениями с повелителями соседних стран, Османская империя ни от кого не зависела, и султаны могли себе позволить выбирать женщин для ложа и рождения здоровых, красивых детей, а не для замирения правителей-соседей.

Хуррем законная жена, и Махидевран становилась просто матерью будущего наследника. У несчастной женщины мелькнула страшная мысль: «Пока наследника». Этой колдунье ничего не стоило отвратить Повелителя от старшего сына, чтобы сделать наследником своего недоноска. Захлестывающее отчаяние не позволяло Махидевран беспристрастно взглянуть на положение дел.

Старший сын Роксоланы Мехмед был не менее Мустафы достоин трона, но сама Роксолана никогда не произносила и слова внушения Сулейману об этом. Мустафа наследник трона – это было непререкаемо и неизменно. Роксолана не обольщалась надеждой, что любивший Мехмеда Сулейман когда-нибудь сделает его наследником и даже что Мустафа может погибнуть в бою или просто умереть от болезни.

Суть не в особой порядочности Роксоланы, не в том, что она честна даже перед главной соперницей, Роксолана, как и все женщины гарема, вовсе не была ангелом, но хорошо помнила слова валиде, что за любой проступок матери могут ответить ее дети. Хафса говорила это Роксолане, когда болел Абдулла. Ребенок умер, и Роксолана винила в его смерти только себя, свои черные мысли.

А потом, когда в далекий Караман отправился Мустафа и с ним Махидевран, все решили, что это дело рук Хуррем, она не нашла нужным ни оправдываться, ни вообще обращать внимание. Джихангир родился с поврежденной спиной… Сама Роксолана была уверена, что позвоночник мальчику повредили либо при самих родах, либо сразу после них, но заставила себя промолчать. Доказать бы все равно не смогла, а слепая ярость против обидчиц снова обернулась бы против ее детей.

Именно потому Роксолана пришла в ужас от известия о возвращении соперницы. Понятно, что Махидевран приехала не столько ради прощания с умершей валиде, сколько чтобы занять ее место. Но место во главе гарема только одно. Кому оно принадлежит теперь? По прежнему неписаному закону – Махидевран, как баш-кадине. Но теперь существовала Хуррем – законная жена Повелителя, это куда выше баш-кадины. Кто должен рассудить? Только султан. Как он рассудит?

Как бы ни рассудил, для Роксоланы все плохо. Гарем за Махидевран, даже те обитательницы женского царства, что терпеть ее не могли, готовы поддержать, лишь бы против самой Роксоланы. Она не раз плакала, жалуясь Зейнаб:

– За что они меня ненавидят? Неужели потому, что я не такая, как все? Я же не сделала ничего плохого.

Старуха спокойно отвечала:

– За любовь Повелителя. Если бы он вас разлюбил, вас бы в гареме жалели. Выбирайте.

– Нет! – кричала Роксолана. – Только не это! Пусть лучше весь гарем ненавидит, только не потерять любовь Повелителя!

Зейнаб кивала:

– Верно, жалостью гарема не проживешь, а вот любовью Повелителя можно.

– Я… не потому… я просто его люблю…

– И хорошо, потому что жить с нелюбимым тяжело…

И вот теперь гарем дружно встал на сторону Махидевран, которая мгновенно почувствовала себя героиней.

Гарем действительно затих в предвкушении важных событий, вопрос о том, кто победит и будет следующей хозяйкой гарема, затмил даже пересуды о свадьбе Повелителя и Хуррем. Все с нетерпением ждали открытой войны между двумя женами султана – матерью наследника и законной женой. С такими событиями не могло сравниться ни одно развлечение, никакие акробаты или купцы с дорогими безделушками.

Гарем жужжал, как растревоженное осиное гнездо, готовый всем роем вцепиться в ту, которая окажется в проигрыше.

Если султан назовет главной женщиной Хуррем, дружная ненависть ей обеспечена, хотя за что, никто объяснить не сможет. Ненавидели, и все тут! Зазналась, слишком ей везло, получила милости не по заслугам, в гареме есть женщины куда красивей, а эта пигалица захватила все внимание Повелителя…

Если таковой станет Махидевран, то даже помимо воли кадины гарем сгноит Хуррем, изведет насмешливой ненавистью. Тот, кто высоко возносится, обычно низко падает, положение второй женщины при Махидевран не могло сулить Хуррем ничего хорошего.

Вот когда Роксолана вполне осознала, что потеряла со смертью валиде. Даже больная, не встававшая с ложа и почти не выходившая из своих покоев, Хафса Айше означала для гарема спокойствие и уверенность в том, что порядок будет соблюден. Все понимали, что приход к власти в гареме Махидевран будет означать изменение этого привычного порядка, даже если баш-кадина ничего не предпримет для этого. Просто были устои, которые держались на авторитете валиде, как и сам порядок тоже. А еще был авторитет прежнего кизляра-аги, опытного и ловкого, умевшего угодить и валиде, и султану, но при этом держать в узде всех обитательниц беспокойного царства за воротами Баб-ус-сааде.

Теперь нет ни кизляра-аги, ни валиде. Если Махидевран и Хуррем сцепятся меж собой, то волосы полетят не только у них, но и у многих их сторонниц и противниц.

Удивительно, но обитательницы гарема не замечали, что и Махидевран, и Хуррем сильно изменились за прошедшее время. Метившая на место валиде Махидевран уже не та, что когда-то не погнушалась вырвать клок волос зеленоглазой рабыне, которую Повелитель держал в спальне до самого утра. Баш-кадина стала мудрой и спокойной, несмотря на сложное положение, она держалась с большим достоинством и могла стать хорошей валиде в будущем.

То, что его решения ждут с замиранием не в одном гареме, но и за пределами женского царства, Сулейман понимал не хуже остальных. И был удивлен непонятливостью подданных. Он назвал Хуррем уже не просто Хасеки, но и своей женой по шариату, это ставило ее на недосягаемую высоту над остальными женщинами империи, кому, как не Хуррем, возглавить гарем?

Но и сама Хуррем удивляла султана не меньше. Сначала она попросила не устраивать праздник, опасаясь большого количества завистливых взглядов и слов. Хуррем права, зависти, причем черной зависти, было много, но Сулейман не испугался, напротив, устроил большой праздник, как только позволило время.

Сложилось сразу все: предстоял поход на шаха Тахмаспа, умерла валиде, и он назвал Хуррем женой перед кадием. Считал свою миссию почти выполненной. Почти… И вот это «почти» не давало покоя и самому султану. Будь в гареме прежний кизляр-ага, он бы уже придумал, как заставить замолчать все болтливые языки, навел бы порядок. Но новый главный евнух таким авторитетом не обладал, на него надежды было мало.

А тут еще Махидевран приехала! С этой что делать?

Сулейман легко решал вопросы, разрубая узлы и рубя головы, но здесь так нельзя. Он терпеть не мог разбираться с женщинами, тем более любимыми, пусть одна из них любимой была раньше, а вторая ныне. Конечно, он предпочел бы переложить эти разговоры на других, но интуитивно чувствовал, что доверить Ибрагиму в данном случае не может.

Оставалось ждать. Чего? Никто не знал, наверное, начала похода, когда придется решать сразу и резко, не оставляя время на раздумья и нерешительные колебания. Как большинство мужчин, Сулейман был готов лучше с боем взять очередную крепость, чем разговаривать с женами. А уж если слезы начнут лить…