Лью Уоллес - Бен-Гур Страница 32

В этот момент матросы начали убирать парус, и еврей воскликнул:

— Смотрите вы, ненавидящие море и поклоняющиеся ему, готовьте свои молитвы или проклятия: вон тот мост, по которому проходит дорога Селевкидов, означает конец навигации. Отсюда груз, привезенный кораблями, понесут на своих спинах верблюды. За мостом начинается остров, на котором Калиник построил новый город, подведя к нему пять виадуков, таких мощных, что ни наводнения, ни землетрясения, ни само время не смогли их одолеть. Что же до главного города, друзья мои, я скажу только одно: вы станете счастливее, увидев его.

Когда он закончил, корабль развернулся и медленно подходил к своему причалу. Вот брошены на берег концы, закреплены весла, и путешествие закончилось. Бен-Гур обратился к почтенному еврею:

— Позволь задержать тебя еще ненадолго, прежде чем мы попрощаемся.

Ответом был поклон.

— Твой рассказ о купце вызвал у меня желание увидеть этого человека. Ты назвал его Симонидом?

— Да. Он еврей, но имя греческое.

— Где его можно найти? Рассказчик метнул проницательный взгляд.

— Быть может, я сберегу твои силы: он не ссужает.

— А я не занимаю, — улыбнулся догадке Бен-Гур. Собеседник поднял голову и задумался на мгновение.

— Можно предположить, — ответил он наконец, — что богатейший купец Антиоха ведет дела в доме, отвечающем его состоянию, однако если захочешь найти его, отправляйся по реке до того моста. Там он и живет в доме, похожем на выступ стены. Перед дверью расположена огромная пристань, всегда покрытая прибывшим и отправляемым грузом. Флот, который ты там увидишь, принадлежит ему. Не найти его там невозможно.

— Прими мою благодарность.

— Мир наших отцов да пребудет с тобой.

— И с тобой.

С этим они расстались. Два уличных носильщика, взвалив на плечи багаж Бен-Гура, выслушали его приказ:

— В цитадель, — сказал он, и направление указывало на официальную цель путешествия.

Две главных улицы, пересекавшихся под прямым углом, делили город на четыре части. Огромное и замысловатое сооружение, называемое Нимфеум, начинало одну из этих улиц, протянувшуюся с севера на юг. Когда носильщики повернули здесь на юг, новоприбывший, хотя и приехал из Рима, поразился открывшемуся великолепию. Справа и слева стояли дворцы, а между ними протянулись бесконечные мраморные колоннады, разделяющие потоки пешеходов, вьючных животных и колесниц — все в тени, все освежаемое неиссякающими фонтанами.

Однако Бен-Гур был не в настроении восхищаться зрелищами. Его преследовала история о Симониде. Достигнув Омфалуса — монумента из четырех арок, каждая шириной с улицу, спроектированного и воздвигнутого в собственную честь Епифанием, восьмым из Селевкидов, — он внезапно изменил свои намерения.

— Я не пойду в цитадель сегодня, — сказал он носильщикам. — В ближайший к дороге на Селевкию караван-сарай.

Маленький отряд развернулся, и вскоре путешественник оказался в примитивном, но просторном строении на расстоянии броска камня от моста, под которым находилась квартира старого Симонида. Всю ночь он провел на крыше, повторяя про себя: «Скоро, скоро я услышу о доме… о матери… о милой маленькой Тирзе. Если они на земле, я найду их.».

ГЛАВА III

Бен-Гур требует ответа у Симонида

Рано утром следующего дня Бен-Гур, не интересуясь городом, отправился искать дом Симонида. Через укрепленные ворота он прошел к непрерывной веренице верфей, и вдоль них — к Мосту Селевкидов, под которым остановился, чтобы осмотреться.

Прямо под мостом располагался дом купца — масса серого дикого камня, не претендующая на какой бы то ни было стиль и более всего напоминающая определение путешественника — утолщение стены, к которой примыкало здание. Две огромных двери в фасаде обеспечивали связь с верфью. Несколько отверстий выше дверей, забранные толстыми решетками, служили окнами. Растущие из трещин сорняки да, местами, черный мох — вот и все, что разнообразило голый камень.

Двери были открыты. В одну из них вносились товары, из другой — выносились; все это в непрекращающейся спешке.

На пристани лежали груды добра во всевозможных упаковках, между ними сновали группы полуобнаженных рабов.

Ниже моста стоял флот галер, нагружаемых и разгружаемых. Над каждой из них вился желтый флаг. Между флотом и пристанью, и от корабля к кораблю текли вереницы грузчиков.

Над мостом, на другой стороне реки, возвышались от самой воды стены имперского дворца, до последнего фута занимавшего остров. Однако, вопреки предсказанию почтенного попутчика, Бен-Гур едва заметил это удивительное сооружение. Сейчас он услышит, наконец, о своих родных — если, конечно, Симонид действительно был рабом его отца. Но признает ли этот человек такое? Ведь это значило бы расстаться с богатством и несравненной торговлей, о которой с такой очевидностью свидетельствовали пристань и река. И — что еще существеннее для купца — это значило бы пресечь свою карьеру в пике невероятной удачи и добровольно вернуться на положение раба. Сама мысль о таком требовании выглядела чудовищной наглостью. Если опустить дипломатические иносказания, это значило сказать: «Ты мой раб, отдай мне все, что имеешь, и себя самого».

И все же Бен-Гур находил силы для разговора в сознании своей правоты и в надежде, которая заполняла все его сердце. Если услышанная на корабле история верна — а он склонен был верить ей, — то Симонид принадлежал ему со всем своим имуществом, но Бен-Гур не думал о богатствах. Стоя у дверей, он говорил себе: «Пусть расскажет о матери и Тирзе, и я не посягну ни на его свободу, ни на деньги».

Он решительно вошел в дом.

Помещение было огромным складом, где в идеальном порядке возвышались на отведенных местах кучи и штабеля товаров. Хотя свет здесь был тускл, а воздух — душен, люди двигались с большой живостью, кое-где видны были работники с пилами и молотками, делающие ящики для погрузки на корабли. Он шел по проходу между штабелями, поражаясь тому, что человек, чей гений находил здесь такое очевидное подтверждение, мог быть рабом. Если это правда, то к какому классу он принадлежал? Если он еврей, то сын ли раба? Или должник, или сын должника? А может быть, продан в рабство по приговору суда как преступник? Однако все эти мысли ни в коей мере не умаляли уважения к купцу, растущего, как он замечал, с каждым шагом. Удивительным свойством нашего восхищения кем-то является то, что оно всегда ищет обстоятельств, его подтверждающих.

Наконец подошел человек и обратился со словами:

— Что тебе угодно?

— Я хотел бы увидеть купца Симонида.

— Иди за мной.

Миновав лабиринт проходов между уложенными товарами, они пробрались к лестнице, поднявшись по которой, Бен-Гур очутился на крыше склада, перед строением, которое нельзя было определить точнее, чем меньший каменный дом, построенный на большом и невидимый снизу. Огражденная низкой каменной стенкой крыша была похожа на террасу, покрытую, к удивлению пришельца, яркими цветами, из великолепия которых поднималось приземистое строение без окон и с одной дверью. К нему вела чисто выметенная дорожка, обсаженная кустами персидских роз в цвету. Вдыхая благоухания висячего сада, Бен-Гур пошел за своим провожатым.

Они миновали полутемный коридор и остановились перед приоткрытой портьерой. Приведший Бен-Гура громко произнес:

— Незнакомец желает увидеть хозяина.

Чистый голос ответил из комнаты:

— Во имя Бога, пусть войдет.

Римлянин мог бы назвать помещение, в которое вошел гость, атриумом. Стены были покрыты панелями, каждая панель походила на стеллаж в современном офисе, а каждая секция стеллажей была заполнена фолиантами, пожелтевшими от времени и долгого использования. Сверху и с боков панели обрамлялись белым и кремовым деревом, покрытым изумительной резьбой. Над карнизом из позолоченных шаров поднимался потолок павильонного стиля, переходящий в плоский купол из сотен пластинок фиолетовой слюды, пропускавших внутрь потоки смягченного света. Пол укрывали серые ковры, с таким длинным ворсом, что ноги вошедшего бесшумно утопали в нем.

В полумраке комнаты были два человека: мужчина, покоящийся на мягких подушках в кресле с высокой спинкой и широкими подлокотниками; и, слева от него, девочка, вступающая в пору женственности. При виде их Бен-Гур почувствовал, что краснеет, и низко поклонился столько же из почтения, сколько чтобы получить время овладеть собой, и это помешало ему заметить, как, вздрогнув, воздел руки сидящий, и какие чувства отразились на его бесстрастном лице — отразились так же быстро, как исчезли. Когда гость поднял глаза, хозяева находились в том же положении, лишь рука девушки легла на плечо старика; оба внимательно смотрели на пришедшего.