Рой Якобсен - Стужа Страница 32

— Понятно, — кивнул Гест.

— Хотя лучшего места для сушки зимнего улова не найти — земли там нет, рыба не пропылится.

Гест опять кивнул и спросил:

— А пиво у вас в усадьбе не варят?

Тородд недоуменно воззрился на него:

— Почему? Варят, конечно.

— Что ж меня-то никогда не угостят?

Тородд прикинулся, будто не верит своим ушам.

— Ну как же, на Рождество-то угощали тебя.

— В дом, однако, не приглашали. Ингибьёрг и мессу служила, а ведь даже текста не знает, и меня не позвала.

Тородд недоуменно посмотрел на него, покачал головой и опять уставился в землю.

Через два дня начали ставить вешала. Гест спустился к полосе прилива, сел там и стал смотреть, как трэли нагружают две лодки жердями и гребут к самому большому камню, который видом напоминал кита и оттого так и назывался — Кит. На самом верху его, заложив руки за спину, стоял Тородд, собирался руководить четырьмя трэлями и Ари, а они уже взялись устанавливать первые стояки.

— Я пришел не затем, чтобы вам помогать! — крикнул Гест, но Тородд притворился, что не слышит. — Я пришел посидеть тут да посмеяться над вами!

Тородд и это пропустил мимо ушей.

День выдался мягкий, вроде как весна ненароком забрела во фьорд — вкрадчивые дуновения ветерка, немножко солнца, птицы, несущие предвестия грядущих перемен. Вскоре пришла Халльбера, уселась рядом с Гестом. Работа на Ките как будто бы спорилась. Тородд знал свое дело. Халльбера со скуки принялась бросать камешки в одного из трэлей. Гест велел ей перестать. Но трэль сказал, пусть, мол, бросает, для него это какое-никакое развлечение. Всю зиму Гест трудился бок о бок с этим трэлем, но голос его впервые услышал только сейчас. Еще раз велел Халльбере перестать. Девочка опять бросила камешек, попала трэлю по спине, и оба громко расхохотались.

Тородд подозвал работников к себе, спросил, отчего они этак копаются.

— Укороти стояки! — вдруг нетерпеливо крикнул Гест. — Здесь такие высокие без надобности. Тогда люди смогут раз весить рыбу, стоя на камне.

Тородд крикнул в ответ, что не слышит, о чем он толкует.

Гест окликнул трэля, прыгнул к нему в лодку, и они поплыли к Киту, где он и изложил Тородду, как, по его мнению, надо действовать. Старик кивнул трэлям: мол, обрубите стояки, как говорит Гест.

Когда море отступило, Гест вброд вернулся на берег и пригрозил Халльбере — она сидела на прежнем месте, бросая камешки в трэлей, — что если она сию минуту не прекратит, то получит шлепка, вот так. И дал ей такого шлепка, что она заревела. Гест посадил ее на закорки и зашагал вверх по склону, к большому дому. Под ногами была ледяная каша, а перед домом вообще гладкий лед, и он сердито думал, что девочка совсем не такая тяжелая, как ему казалось. Халльбера смеялась и кричала, что лошадь из него нерадивая, с ленцой. Гест не смеялся. Поставил ее наземь, зашел на поварню и, обратившись к одной из стряпух, которая варила мясо, сказал, что ему нужен бочонок пива. Женщина посмотрела на него, не говоря ни слова, будто решила, что, если промолчит, требование его исчезнет само собою. Но не тут-то было.

— Где пиво-то? — опять спросил Гест. Ответа он не получил, а потому сам пошел на поиски, отыскал пиво, взял под мышки по бочонку и отнес в сарай, после чего пил, пока не заснул. Той же ночью снова пришла Ингибьёрг. И на сей раз одежду сняла и о стихах про сражение при Свольде не вспоминала. Спросила только, долго ли Гест рассчитывает здесь оставаться.

— На то Божия воля, — ответил он.

Ингибьёрг попыталась в тусклом утреннем свете перехватить его взгляд, но тщетно: Гест закрыл глаза, от стыда, ведь эта женщина так крепко держала его в своих когтях, что он ни о чем другом думать не мог, ни днем ни ночью.

Сразу после Пасхи Хедин, Ари, Гест и трое трэлей морем отправились в Хавглам, нагрузив большую лодку бревнами и досками. Хотя за зиму Ари очень вырос и возмужал, а вдобавок сам же выпросил эти бревна, он совершенно пал духом при виде черных развалин, торчавших из бурой, некошеной травы, которая, точно гнилые колосья, устилала землю, и при виде гор, что отвесными кручами вздымались к небу и словно бы грозили капканом сомкнуться над головой. Потерянный, дрожащий, Ари сидел на веслах, не в силах пошевельнуться.

Хедин с трэлями перетащили груз на берег и занялись домами, а Гест пошел к могилам, ставить кресты, три креста, и делал он это с радостью, ради детей и ради Ингибьёрг, словно приносил благородную искупительную жертву. Совсем не так обстояло с тем крестом, что он когда-то, вроде как ненароком, поставил на могиле отца и опять вырвал, поскольку этот крест только смущал его. И теперь у него возникло ощущение, что, вероятно, тут есть какая-то связь с любовью, с уважением или с честью и покоем, а вдобавок с совершенно непостижимым обстоятельством, что он, полуязычник, сидел тут с тремя искусно вырезанными христианскими крестами, на которых значатся три чужих имени — родителей и старшей сестры уцелевших детей; он ставил кресты ради живых, ведь люди не всегда понимают, что творят и зачем, довольно и того, что они правильно чувствуют.

Целый день Ари лежал в лодке или бродил по берегу у самой воды и бросал в море камешки. Ночевали все в большом доме, но Ари и на ночь не пожелал оставить лодку, ни под каким видом, а наутро Гест спустился к нему и сказал, что в свое время Ари станет хозяином этой усадьбы и потому должен теперь помочь привести ее в порядок, к тому же полезно и дома строить научиться, вешала-то для рыбы ставить — это так, пустяки.

Ари, однако, заартачился, объявил, что ни сам он, ни сестры в Хавгламе никогда жить не будут, продадут они эту усадьбу, — вот так же и Гесту хотелось продать Йорву, чтоб забыть о ней. Гесту не понравилось, что мальчишка не промедлил бросить это ему в лицо, и он твердо сказал, что Ари еще ребенок и, хочет он того или нет, должен помогать, в усадьбе надо навести порядок, а продадут они ее или станут в ней жить, покуда значения не имеет. И Ари подчинился, нехотя, как в свое время Гест подчинился Аслауг. Примечая в мальчонке все больше сходства с собой, Гест испытывал недовольство, а поскольку Ари силой похвастаться не мог, сам он работал как никогда, со всем неистовым исландским рвением восстанавливал эту разоренную усадьбу, будто желая изничтожить самые жуткие из всех воспоминаний.

В порядке исключения Хедин тоже приналег на работу, тусклое его лицо озарилось каким-то холодноватым светом — он разговорился, спрашивал у Геста совета, интересовался обстоятельствами в Хладире, выпытывал, как Гест жил в Исландии, и откровенно радовался, что лучше Геста умеет сводить венцы.

Работали они, пока не израсходовали весь запас бревен, неделю с лишним, но Ари так и не повеселел, страждущий незваный гость в собственной отчине. Воспрянул он только по возвращении в Сандей.

Воротились они поздним вечером, в воздухе уже явственно пахло весной, на пашни успели вывезти навоз, лиственный лес под горой понемногу закипал птичьим щебетом, а на берегу сидели Халльбера и Стейнунн; после их отъезда они сидели там каждый вечер. И теперь обе решили заночевать в Гестовом сарае. В конечном счете Халльбера оставалась при нем несколько ночей кряду, да и днем ходила за ним хвостом: надо, мол, присмотреть, чтоб сызнова не пропал.

— Мы всего-навсего ездили в Хавглам, — сказал Гест.

— Куда? — переспросила девочка.

— В Хавглам, — повторил Гест.

Но она вроде как не поняла, сказала только:

— Ты уезжал.

Потом пришла Ингибьёрг, забрала девочку и позвала Геста в большой дом, ей надобно кое-что с ним обсудить: летом священник приедет крестить детей, так, может, и Гест примет теперь это прекраснейшее из таинств?

Гест сердито засопел, представив себе три креста, установленные в Хавгламе, и едва они уложили Халльберу, вывел Ингибьёрг наружу, рассказал, что Ари не хочет жить в родной усадьбе, ни под каким видом, и спросил, не найдет ли она ему покупателя, тогда он сможет обзавестись в Сандее снаряжением и товаром и отправиться в путь вместе с ним, с Гестом.

Она удивленно посмотрела на него, спросила:

— А ты-то куда собираешься?

Гест замялся, буркнул что-то насчет Исландии и Онунда сына Стюра, который рано или поздно его отыщет, а по вполне определенным причинам ему бы не хотелось, чтоб нашли его именно в Сандее, где живут она и дети. Тут на губах у Ингибьёрг расцвела улыбка, прелестная как никогда, словно она вот сию минуту услышала от него дивно прекрасное объяснение в любви. Но Гест остался неколебим.

— Разве нынешней весной что-то случилось? — спросила она.

— Нет.

— Тогда я рискну, — беззаботно обронила она. — Я не боюсь.

— Не забывай, есть еще Ари и девочки, — напомнил Гест, весна тревожила его и смущала, кресты и теплый ветер, свет и ее всепонимающая улыбка. — А у Хедина не хватит людей, чтоб противостоять крупному отряду.