Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью Страница 32

Петр обычно не отказывался, но любил менять собеседников и всегда сам заказывал угощение. Знал прижимистость иноземцев, и не только в этом. Почти всегда, как только царь заводил разговор о прибылях за русские товары, купцы краснели, поднимали брови, улыбались и молча дымили трубками. В этот вечер повезло. Рядом с Петром сидел молодой торговец из Голландии.

— Ян Ферколье, — учтиво поклонился он, — негоциант из Роттердама.

Петр, как обычно, заказал ренского, завязалась беседа. Купец оказался разговорчивым и откровенным.

— Я не впервые в ваших краях. — Его добродушные голубые глаза располагали к ним. — Мне нравится здесь делать торговый оборот.

— Што так? — Переглянувшись с Апраксиным, Петр наполнил кружки.

— Мы берем весьма добрый процент за свои хлопоты. В других землях Европы такого барыша не получишь.

— Слава Богу, что ты доволен. — Хитровато прищурившись, Петр толкнул локтем Апраксина: мотай, мол, на ус. — А наши-то людишки внакладе или нет?

Ян закашлялся, раскуривая трубку, отогнал дым.

— Скажу откровенно, государь, ваши купцы много теряют.

Петр почему-то заерзал, сердито глянул на Федора, нахмурился, а купец продолжал:

— Мы их держим в руках, потому что на своих судах товары возим. Что положим за товар, по той цене и покупаем.

Ферколье откровенничал все больше, но Петр даже повеселел, так ему нравилась открытость собеседника. Он опять наполнил кружки:

— Твое здоровье, Ян Ферколье, ты честный негоциант.

Осушив стакан, Ферколье признался:

— Будь у ваших купцов свои корабли да привози они сами свой товар к нам, весь барыш бы им доставался.

«Давно сие прознал и порешил о торговлишке нашенской», — подумал Петр и дружески хлопнул Яна по плечу:

— Спасибо, уважил, а я, грешным делом, подумал, среди вашего брата одни плуты пробавляются.

Расставаясь, спросил:

— Как кличут твое судно?

— «Оут Адлер».

— Что сие значит по-нашему?

— «Старый орел»…

Выйдя из таверны, Петр задумчиво проговорил:

— Видать, Андрей всю подноготную здешнюю по чести знал. Ты, Федя, тож старайся лицом в грязь не ударить. А Яну Ферколье завтра же отпиши от меня грамоту: на треть пошлину ему с торговли уменьшить, да одари товарами. — И пояснил: — Пущай иноземцы ведают, что мы честных-то купцов жалуем.

Ночевать Петр повез Апраксина к себе, на Моисеев остров. Видимо, его взбудоражил разговор с голландским купцом. Перед сном они еще долго сидели, обсуждая услышанное.

— По делу-то иноземец наши мысли читает, — высказался Апраксин.

— И то прав ты, — размышлял Петр. — Задумку таю, построить в Голландии фрегат какой да послать с товарами в Европу.

Дни стояли безветренные, погожие, близилось бабье лето. В солнечный полдень иноземные купцы покидали Гостиный двор, прохаживались вдоль пристани, выходили на берег протекавшей неподалеку Кузнечихи. На другом берегу, подле уреза Двины, сновали люди. Стучали топоры и кувалды, забивали последние сваи, обшивали тесом помост верфи, возводили навес. Иноземцы морщились, пыхтели трубками.

— Царь затеял построить верфь. Что-то у него получится?

Кое-кто скептически пожимал плечами, иронически ухмылялся:

— Русские не умеют строить добрые суда для океана.

Другие им возражали:

— Местные поморы ходят на Грумант, бьют китов.

Все сходились во мнении, что для них, иноземцев, царская затея не сулит добра. Вспоминали разговоры Петра в таверне.

— Царь, видимо, задумывает открыть свою торговлю с Европой.

— Поживем, увидим, корабли — не здешние грибы, скоро не изладятся.

Иноземные купцы судили-рядили, а около устья речки Соломбалки уже возвышался на сваях помост верфи, торчали столбы для навеса.

В день закладки Апраксин появился на верфи с рассветом, все проверил, осмотрел вместе со Скляевым, вздохнул:

— Ну, слава Богу, кажись все на месте.

Приехал Афанасий с монахами, осмотрев строения, успокоил воеводу:

— Не тревожься, Федор Матвеич, обойдется сия канитель, как заведено.

К полудню вокруг сооруженного помоста обустроилось духовенство: архиепископ, священники, дьякон, певчие, курился дымок от кадила. Рядом, на лавке, лежал на белом полотенце большой молоток и двухвершковые кованые гвозди. Около лавки стояло ведро смолы. Посреди помоста лежал четырехвершковый в поперечине, длинный дубовый брус — киль будущей яхты. Вдоль него в фартуке, заложив руки за спину, прохаживался Скляев.

В стороне, под навесом, на лавках стояли три ендовы с водкой, блюда с разной снедью для угощения гостей, отдельно на столе — для царя и для свиты.

Петр пришел на шняке под парусом прямо с Моисеева острова, был он в хорошем настроении.

— Ну, Федор, почнем первое судно для Беломорья ладить?

У Апраксина как-то полегчало на душе, передался настрой царя.

Едва царь ступил на берег, хор величаво пропел «Многия лета».

Размашистым шагом царь подошел к помосту, встал рядом со Скляевым, кивнул Афанасию. Начался молебен. Прочитав молитву, размахивая кадилом, архиепископ прошел вдоль киля и окропил его святой водой.

— Помост проверил? Уклон не мал? — спросил Петр Скляева.

Скляев склонил голову, вполголоса ответил:

— Все в порядке, для яхты в самый раз.

— Давай.

Скляев поднял ведерко, макнул кисти. Петр жирно обмазал часть бруса со всех сторон.

— Где дуб добыли?

— Владыко из своих запасов раздобрился, — ответил Апраксин.

Скляев с поклоном протянул Петру молоток и гвоздь. Царь взял, играючи вскинул молоток, другой рукой подбросил гвоздь, опустился на колено и привычными размеренными ударами начал вгонять гвоздь в киль.

Началась церемония закладки.

Апраксин махнул шарфом — рявкнула батарея, стрельцы палили вверх из пищалей. Вслед за царем вбили свои гвозди Шеин, Бутурлин, Апраксин, Троекуров.

Церемония сопровождалась, как водится, застольем.

Толпа, толкаясь и громко шикая друг на друга, двинулась к угощению.

Петр поднял кружку, все примолкли.

— В сей час, — хрипловатый голос Петра разносился над притихшей толпой, — на землице двинской заложили мы доброе семя каравана морского на Беломорье. — Он на мгновенье остановился, вскинул руку в сторону устья Двины: — Отсель и далее поплывем…

В воеводских палатах царскую свиту ожидал накрытый стол.

— Афанасия пригласи непременно, — шепнул Петр Апраксину.

Тот растянул рот в улыбке:

— Еще намедни зван был, Петр Лексеич.

Царь позвал Скляева:

— Ты, Федосейка, останешься покуда за сержанта старшого. Мотри, чтобы петуха не пустили. Кончишь, сторожей выставишь и приезжай к Федору.

Застолье у Апраксина затянулось за полночь. Афанасий сидел не долго, перед уходом промолвил:

— Ты, государь, по нашему разумению, велико дело затеял. Но всякое семя само не прорастает, его лелеять надобно, выхаживать. И не токмо на земле нашенской архангелогородской, а и в других исконных местах русских. Благослови тя Господь, а наша церковь в том тебе подмогой будет…

Заложить-то яхту заложили, но дальше дело застопорилось. Чертежей «Святого Петра» не оказалось, а мастер-строитель уехал домой, в Голландию. Приказчик божился, что голландец строил на свой манер, без чертежей.

— Видимо, как и наш Карстен, — размышлял Петр и распорядился пока готовить впрок брусья, доски, кривули и сушить под навесом.

Воронин и Скляев подошли к Апраксину:

— Дозволь, мы нашу яхту обмерим в аккурат, вершок к вершку, форштевень, ахтерштевень и шпангоуты. Чего время-то терять?

Петр, выслушав Апраксина, загорелся, схватил линейку и сам лазил по трюмам со свечкой, кричал Воронину и Скляеву, а те записывали. Вечером царь чиркал по бумаге гусиным пером, старательно выводил линии. Апраксину понравилось, что-то получалось…

Иноземные корабли задерживались; коротая время, Петр зачастил к архиерею. В нем он нашел интересного собеседника. Чем-то он напоминал переславского Дионисия, но знал больше и умом был пораскидистей. Всегда при встрече с царем находил темы для разговоров, беседовали по-приятельски. Обычно Петра сопровождал воевода.

Узнав о затруднениях с постройкой яхты, Афанасий посоветовал:

— Ежели государь надумал сделать судно, подобное яхте, разумнее пригласить мастера из Голландии.

Петр про себя удивился. В Переславле Дионисий наставлял, здесь опять святой отец подсказывает. Спросил архиерея:

— Мыслишь, сами не выдюжим?

— Наши двинские умельцы мастерят гукоры[16] добротные, однако на другой манер. — Афанасий примолк, видимо, вороша память, и продолжал: — Припоминаю, твой батюшка, Алексей Михайлович, царство ему небесное, для сооружения «Орла» тож голландцев выписывал.