Марина Кравцова - Легкая поступь железного века... Страница 32

— Ни к чему все сие, — ответил он после некоторого раздумья. — Не нужны никакие таинства тому, кто избран, кто великую тайну познал. Времена последние. Конец света близок.

— О конце света, и какие времена последние, знать никому не дано, а царь Петр — не антихрист. А грешен он, не грешен, не нам, а Богу его судить. От Православия никогда он не отрекался.

Семен зло расхохотался.

— Царь… Помазанник Божий… Кончилось время Царей, милый ты дурень! А тайна великая та, что ныне избранным под водительством Божиим весь мир надлежит изменить, от скверны, в кою погрузился он, очистить его огнем очистительным. Только так отвратим погибель мира!

— Каким огнем? — пробормотал ошеломленный Митя.

— А таким, юноша ты бестолковый, что сродни великому Потопу будет! Много я думал о сем, наконец открыл мне Господь! Огонь очистительный по Руси запалим! В огонь Царей — антихристово семя…

Митя вновь испуганно перекрестился.

— Что крестишься? Таинства, говоришь? Да нет сейчас таинств! И не нужны они. И не нужны попы тому, кто с Богом напрямую беседует. И храмы не нужны. Все храмы — в огонь, потом новые построим! И новую жизнь, благочестивую и святую, на пепелище возродим. И будет здесь, на земле, Рай Господень. Вот что мне Бог открыл…

Митя сглотнул слюну. Страшно ему стало, как никогда. То, что говорит он с сумасшедшим, сомнения не было. Но… не за себя ему стало вдруг страшно.

«А вдруг найдется кто-то, — невольно подумалось, хотя и не хотелось думать так, — кто наслушается безумных этих слов! За ним пойдет, пожелав красотой сего «огня очистительного» насладится. Цари ему не угодили! А ведь сам, безумный «боговидец», в Цари возжелал. О, Боже!»

— Понял хоть, что я говорю-то?! — прервал его тяжкие размышления Семен.

— Как не понять, — грустно усмехнулся побледневший Митя.

— Ну так что? Сдается мне, дал Господь тебе разумение. Послушай — не отвергай спасительного пути, оставайся со мной.

— Что?!

— Не упрямься.

— Слушать не хочу.

— Да? А глянь-ка, куда мы пришли.

Еще на несколько шагов вперед протянул Митю за собой Шерстов. Теперь они стояли на самом краю глубокого оврага с каменистым откосом.

— Голову только так разобьешь, — пробормотал Семен Иванович. — А не разобьешь, все одно — не поднимешься, и никто тебя здесь не найдет, кровью изойдешь, от голода сдохнешь… Ну?!

Он взял Митю за плечи и развернул к себе лицом.

— Выбирай. Мне люди нужны. Те, что в лес за мной пошли — не годятся. В огонь пойдут, души спасут, мучениками будут… А на сие дело — не годятся. Слабы. Да там баб да ребятишек — половина. Ты тих и робок, но прорывается в тебе нечто… Чую я, ты — тот, кто мне нужен. Слышь, благословлю детушек своих на мученичество, а сам — рать собирать святую… Ты… За тобой люди пойдут. Силу в тебе чую, сокрытую до времени. Думай…

— Нечего думать-то.

— Отказываешься?

— Вестимо.

— А в овраг? Ты со мной не справишься, сам сброшу…

— Сбрасывай.

— А коли руки сейчас ломать начну?

— Делай, что хочешь — нет.

— Эх. Вот этим ты мне и полюбился! Эх, никонианин, да еще и монах… Ведь пойдет за тобой народ! Ты мне еще десяток таких, как сам, приведешь! А те — еще по десятку! Ксения, племяшка моя… Как зыркает глазищами-то! Моя кровь. Старый я дурак, не разгадал ее сразу, взаперти в светлице держал, как барышню красну, а надо было… Помощницей могла бы преданной стать! Она бы про очистительный огонь сразу поняла, полюбила бы его… Может и сейчас не поздно, а? Видно, по нраву ты ей пришелся. За тебя б она и со мной бы примирилась. А?

— Так уж сказано было.

— Нет?

— Нет.

— А жаль. Ладно. Даю тебе еще время. Ныне домой едем. А тебе приказываю — думать. Помни — мир во зле лежит. Спасать его надо.

— Бес, который в тебе, мир не спасет.

— В геенне адской гореть будешь! — грохнул, потрясая кулаком, Шерстов.

— Может быть, и буду, — вздохнул Митя. — По грехам своим… Но не приведи Бог, чтобы за отступничество!

— Дурак, — процедил Семен. — Ладно, думай, пока едем. А потом — смотри, поздно будет…

Поселение волновалось. Какая уж сорока принесла на хвосте весточку, но все уже знали — идут солдаты разорять «святое место». Всех закуют в кандалы, отвезут невесть куда… а может, и станут насильно обращать в противную веру. Мужики и бабы все вышли из домов, вывели и вынесли малых детей. Одна лишь Ксения была заперта наверху в своей светлице. Митю упрятали в сарай, на который навесили огромный замок. Не впервой ему уже было сидеть под замком, но впервые сидение это могло окончиться смертью. В Митиной голове, как ни пытался он по-христиански смириться с подобной возможностью, это не укладывалось. Диким все казалось! И мучил Семен Шерстов, а вернее то, что вынашивал этот упорный отступник в своем сердце. «Огонь очистительный… — вспоминалось Мите. — Господи, а ну как вправду… Царем-то он не станет, но сколько крови невинной прольет!» Митя встал на колени и начал молиться…

Действо меж тем начиналось. Шерстов встал перед толпой.

— Братия! — воскликнул он, взметал руки. — Грядет миру конец! Царствие антихристово наступило, все предались мерзкому врагу, все до единого. Мы одни лишь, избранные, благодатию Духа Святаго спасаемся! Но хотят отнять у нас Небесное Царствие, идут слуги антихристовы на погибель святому нашему согласию. Не дадимся, братия, врагам Христовым! В огонь уйдем, сгорим, а не покоримся! Очистимся огнем земным во избавление от вечного огня, чистыми яко ангелы внидем в чертог Господень. Здешним огнем спасемся от адского пламени!

Безумие овладело всеми. В ответ на речь Семена раздались пронзительные возгласы:

— Не дадимся мучителям! В огонь! В огонь!

— Идите, братии милые и сестрицы, — благословлял всех Шерстов, — возликуем и возрадуемся! Близ есть Царствие Небесное…

Уже приготовлен был большой амбар, куда медленно и чинно, словно верные на обедню, направились сектанты с заунывным пением псалмов. На всех надеты были белые рубахи. Семен стоял поодаль, скрестив руки, и глядел на своих пасомых. Среди упорных, выражающих непоколебимую уверенность лиц, среди вдохновенных женских ликов с безумно пылающими глазами выделялись несколько лиц бледных, искаженных страхом, с блуждающим взором. Семен Иванович нахмурился, стал мрачнее обычного. «Слабы люди! — металось в его мозгу. — Где сильных брать? Где разумных брать, дабы поняли? Не построишь с такими земной рай, огнь на Руси не запалишь… У никониан есть… да, есть. Видал… Монашка этого не выпущу! Со мной пойдет. Уверю. Уломаю!»

Шерстов уже не видел людей, хоть взгляд его был до сих пор на них обращен. Он ждал Ксению.

Меж тем Ерема и Чурчила ломали дверь в ее светелке, так как Ксения крепко-накрепко заперлась изнутри.

…Влетел во двор всадник, за ним — офицер с солдатами. Проводником служил перебежчик, который и выдал Шерстова с его сектой властям. Всадником, который от нетерпения опередил своих попутчиков, был Петр Белозеров. Почему-то с каждой минутой становилось ему все тревожней и тягостней на душе. Да к тому же и знакомец Яковлев с парой солдат остались, как потом оказалось, в селе. На Петрушин вопрос, почему так, второй офицер ответил, что не знает, что Яковлев — старший, и, видимо, есть у него на то особое распоряжение от начальства. Петру было все равно, жалел он только, что силы уменьшились. Он ожидал почему-то от сектантов упорного вооруженного сопротивления.

Но все оказалось вовсе не так, как предполагал Петруша, и то, что он увидел, ошеломило поручика. Пылал огромный амбар, и шум огня покрывался криками и пронзительным визгом. Какую-то растрепанную золотоволосую девушку тянули с силой два мужика. Вот они остановились напротив седого человека с суровым лицом, и девушка в ярости плюнула ему на бороду. Тот вздрогнул и коротким жестом указал на огонь. Девушку потянули к горящему амбару.

— Отпустите ее! — закричал Петруша и обнажил шпагу. Семен Шерстов изменился в лице, аж побледнел от ударившей ему в сердце бешеной ненависти. Казалось, он бросится сейчас на Белозерова, не боясь копыт его коня. Но были у Шерстова другие задумки. Он улучил момент, когда никто уж не глядел на него, метнулся к лесу. Самым близким строением к лесу был сарай, где запер Семен Митю. И вот отпер Шерстов ключом замок, выволок юношу на свет Божий.

— Не пойду с тобой! Пусти! — кричал Митя.

— Пойдешь, как миленький, — цедил Семен. — Все, что скажу, делать станешь…

И он устремился в чащу, таща за собой вырывающегося «монашка».

Меж тем Петруша, спешившись, воевал с Чурчилой. Ерема сразу же понял, что лучше не связываться — целее будешь, отпустил Ксению и дал драпака. Ксения метнулась прочь, а Чурчила, вытащив из-за пояса топор, бросился на поручика. Неизвестно, чем бы закончилась схватка, если бы подоспевшие солдаты не пришли Белозерову на помощь. Чурчилу быстро обезоружили и связали, а Белозеров, мгновенно о нем забыв, поспешил к горящей избе. Дверь оказалась запертой снаружи кем-то из подручных Шерстова. Петруша, закусив губу, одним ударом вышиб ее. Внутри у него что-то трепетало, он не чувствовал ничего, не чувствовал ни жара, ни осыпающих его искр, не слышал, как вопили ему солдаты: «Ваше благородие, куда?! Сгорите!». Он даже не изумлялся, что силы его будто удесятерились. Когда дверь растворилась, освободился проход, с воплями вырвались из амбара трое человек, несколько других потянулись за ними, но были силой удержаны единоверцами, не желавшими «погибели их душенек». Петр сам ворвался в избу. Сразу же заслезились глаза, на миг показалось, что сознание уходит куда-то. Но что-то уже действовало в молодом человеке словно помимо него самого. Руки сектантов впивались ему в плечи, рвали одежду — Петр ощущал отовсюду силу, желающую захватить его, увлечь в свою погибель. Но его сила была сильнее. Подбегая к амбару, поручик, сам не понимая зачем, подхватил с земли небольшое поленце, и теперь орудовал им, бил по чьим-то рукам, бил тех, кто мешал пытающимся спастись. Петруша увидел, что кто-то еще вырвался на свет Божий. Пот, текший с лица потоком, происходил, казалось Петру, не от жара пламени, от которого в любую секунду могла обрушиться крыша, погребая всех… От какой-то борьбы он изнемогал, словно бился с самим сатаной. Вот схватил он за косу вопящую девицу, оторвал от нее дюжего молодца, вытолкал девушку наружу. Парня, набросившегося на него, ударил так, что тот рухнул без чувств. Выбежала на улицу обезумевшая женщина, таща за собой ребеночка за край рубахи, но сильные руки отца удержали малыша. Женщина, опомнившись, кинулась было обратно за сыном, вопя и рыдая. Петр оттолкнул ее, ударил в грудь ее мужа, вырвал у него из рук плачущего мальчика, бросился с ним к двери. Мать тут же схватила ребенка, побежала с ним прочь с криками и причитаниями. Меж тем пламя усилилось. От дыма ничего уже не было видно, ослаб голос фанатиков, даже в огне поющих какие-то псалмы собственного сочинения, зловещий треск поглотил все звуки. Петр, изнемогавший, потерявший ощущение реальности, едва лишь передал матери спасенного мальчика, снова поспешил было в амбар, но кто-то сильно стиснул кисть его левой руки. Какая-то иная сила, которой он вдруг подчинился, потянула его прочь от погибающей избы, от страшного пекла.