Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз Страница 32

Тот извиняющимся тоном сказал:

— Это же преданность, а не измена.

Мужчины закричали в один голос:

— Да здравствует Пророк! Да будет его благословение над Шамс Ад-Дином!

Мужчины возвратились обратно во главе с Шамс Ад-Дином Ан-Наджи, вступив во мрак при свете горящих свеч и будя спящих своими голосами:

— Да пребудет над ним имя Господне… Да пребудет над ним имя Господне…

Затем кто-то запел мелодичным голосом:

О веточка гвоздики в мятном саду…

Однако Шамс Ад-Дин недолго наслаждался своей очевидной победой. Он скоро отделился от остальной группы и оказался в одиночестве. Наедине со своим возвышенном, унылом одиночеством. Говорили, что всё, даже эта победа пущена на ветер. А также говорили, что возгласов много, но гораздо больше ушей, что прислушивались к ним. К нему приблизился Ашур Ан-Наджи, неся на руках его прекрасную мать в саване цвета тмина. Он обрадовался Ашуру, увидев его впервые после долгого отсутствия того, и заявил, что был уверен, что он появится однажды, однако разве мать его уже не похоронена? В счастливые моменты на него опускалось облако, на которое этот счастливчик садился верхом, и поднимало его до самых глубин небосвода. Тогда его совсем не беспокоили докучливые волны, вытаскивавшие его из неизвестности. Ему было всё равно, несли ли его ноги, или отказывали ему. Однако он был один. И страдал тоже один. В чём смысл этой подкрадывающейся к нему слабости? Приглушённые огни угасали. И чем ближе он подходил к своему переулку, тем дальше от него становился на самом деле. Он удалялся в бесконечность. И теперь самым большим его стремлением стало добраться поскорее до постели. Зазвенели голоса:

— Да пребудет над ним имя Господне… Да пребудет над ним имя Господне…

Шамс Ад-Дин в одиночку боролся с неизвестностью, которая преградила ему путь и поднимала землю до самых его ног, крадя у него его великую победу с насмешливой улыбкой. Он собрал пальцы в кулак и с силой, не испытанной им дотоле, направил его себе в грудь.

Шамс Ад-Дин Ан-Наджи вздохнул и повалился оземь. Его люди подхватили его на руки.

Часть 3. Любовь и железные решётки

Сердца бешено колотились и сжимались от скорби, когда умер Шамс Ад-Дин Ан-Наджи. Весь квартал внёс свою долю в строительство гробницы, соответствующей его положению. В последний путь его провожал торжественный кортеж, в котором присутствовали все: и мужчины, и женщины. Его героическая стойкость считалась чуть ли не мифической, сродни чудесам, творимым божьими угодниками, так что ему было даже присвоено звание покорителя старости и болезни. Его руководство кланом — непорочное и справедливое — запомнилось навечно, как и руководство его великого отца, а мелочные выходки были благополучно забыты, зато никто не забывал, что он жил и умер, работая в поте лица своего, бедным.

Благодаря его собственным заслугам и заслугам его отца в душе переулка был жив идеал, к которому обращались глаза и сердца по прошествии многих лет.

Руководство кланом взял на себя Сулейман Шамс Ад-Дин Ан-Наджи: гигант, как и его дед, Ашур, но не обладающий красотой и изяществом своего отца. Однако он пользовался поистине всенародным благоговением. Никто не выступил с желанием стать его соперником, а Атрис по-дружески воодушевлённо присоединился к нему. Вкус жизни никак не изменился. На несколько дней в сердцах господ и знати мелькнула было надежда, но потом угасла. Сулейману ещё не было и двадцати, но он без колебаний пошёл по следам своего отца: оставался защитником харафишей, врагом вымогателей, взнуздывал богачей и убеждённо и довольно занимался делом отца.

Как и следовало ожидать, ему пришлось противостоять вызовам, брошенным ему главарями кланов соседних переулков, и он не отступал, вступая во всё в новые и в новые битвы, и в каждой добивался победы, хотя эти победы и не были такими же, какие одерживали его дед или отец, но их было достаточно для обеспечения мира и распространения авторитета в переулке, заставлявшего считаться с собой. Все эти бои оставили постоянные шрамы на лбу и шее его, хотя они и были достаточным свидетельством его замечательного героизма.

Было бы справедливо говорить о том, что время от времени собственное сердце подталкивало его к хорошей и безбедной жизни. Подобное же желание он ясно читал на лицах своих помощников и братьев. Но он хмуро смотрел на свою слабость и не осмеливался поддаться ей, открыв своё свежее молодое сердце магии истинного величия.

Фатхийя — родная сестра его друга Атриса — была его одноклассницей в начальной коранической школе. Много лет он не встречал её, увидев повторно только на похоронах её отца. И несмотря на его скорбь, сердце его устремилось к ней. Она была примерно его ровесницей, плосконосой, смуглокожей, с красивыми глазами и полной необычной жизненной энергии. Он почувствовал, что женитьба достойна защитить его как главаря клана от непристойного поведения, не соответствующего его достоинству. Вот так он попросил её руки у Атриса, и вскоре состоялась свадьба. Жители переулка с радостью восприняли новость, сочтя эту женитьбу триумфом харафишей и добродетелью главаря клана.

Прошло десять спокойных лет. Сулейман выполнял свою работу с чувством того, что быть главарём клана — тяжёлое бремя и преходящая радость. Фатхийя же трудилась подобно Агамийе и Фулле до того, и рожала одну дочь за другой.

В самый последний год из этих тихих лет Сулейман увидел Санийю Ас-Самари.

Когда он сидел в кафе, отдыхая после работы, он заметил её проезжающей в двуколке. Она была дочерью Ас-Самари, богатого торговца мукой, ослепительно красивой в своём наряде. Из-под вуали томно глядели волшебные чёрные глаза, и её мимолётное появление принесло с собой тепло и вдохновение.

Её двуколка привлекла его внимание, он надолго задержал взгляд на высоком особняке Ас-Самари. Двуколка заставила его помечтать о том, как настроить колокольчики, подвешенные к ней, для плясок главарей кланов после очередной одержанной ими победы. Его смутила собственная черезчур скромная повозка, не годящаяся для такого вождя-богатыря как он. Он спросил себя: кто из людей останется сидеть, если Сулейман встанет? Помимо дверей обители какая ещё