Наталья Павлищева - «Врата блаженства» Страница 33

Сулейман стоял, облепленный тремя детьми, для которых он не Повелитель, не султан, а просто любимый отец, и старался сдержать слезы. В этом тоже была вся Хуррем – она внушала детям мысль о величии Повелителя, но старалась, чтобы они прежде всего видели в нем отца, родного и близкого человека, которого можно вот обнять за шею. Махидевран очень старалась, чтобы Мустафа видел в отце султана, которого предстоит заменить, чтобы учился у того величию и сдержанности. Сдержанность, конечно, хорошо, но как Сулейману с самого детства не хватало вот такой простой человеческой близости, нехитрой ласки, бескорыстной любви.

Наобнимавшись вдоволь, дети запросились на пол. Мехмед стал рассказывать, что мама умеет отрывать себе большой палец и возвращать его обратно.

– Вот так? – Сулейман показал фокус.

Михримах завизжала от восторга, а хитрый Мехмед уже сообразил:

– А, ты тоже прячешь палец, прячешь!

Еще некоторое время заняло разоблачение родителей-фокусников. Потом, не выдержав, Сулейман тихонько поинтересовался:

– А Селим?

– Вон спит в колыбельке.

Селим был спокойным ребенком, малыш трех дней от роду спокойно спал, в то время как старшие галдели совсем рядом.

Пока Сулейман смотрел на пока еще красное личико Селима, Хуррем с тревогой вглядывалась в его лицо. Правильно мужчинам не показывают ребенка целых сорок дней, это для матери ее дитя красиво в любом возрасте, даже если некрасиво вовсе, ведь говорят же, что для вороны ее птенец орел. Отцу могло не понравиться личико новорожденного сына.

Но Селим открыл глазки и невольно улыбнулся. Это не была осознанная улыбка, просто у младенца ходуном ходил ротик, но выглядело именно так. Селим хотел кушать и пытался сообщить это матери пока без крика. Хуррем поняла:

– Повелитель, он просит кушать. Можно, я покормлю его?

– Конечно.

Он сидел на диване, держа на одном колене маленького Абдуллу, а на втором Михримах.

– Паша Мехмед, садись рядом со мной.

Мехмед кивнул как взрослый и устроился рядом с отцом, елозя по подушкам.

Если что-то делал Мехмед, Михримах немедленно должна повторить.

– И я!

– Садись.

Но, устроившись по другую сторону от отца, девочка тут же взвыла:

– Мне не видно!

И тут Мехмед снова показал, что он старше и умней, мальчик подвинулся:

– Садись здесь.

Теперь Сулейман сидел, держа одного ребенка на колене, а двух других обнимая за худенькие плечики, и смотрел, как Хуррем кормит четвертого ребенка.

Подумалось: так ли нужна власть, если есть вот такое счастье?

Но он был султаном, Повелителем, а потому должен думать о последствии любого из поступков.

Уже через минуту после появления султана в комнате Хуррем гарем не просто знал, что он там, но и принялся горячо обсуждать это из ряда вон выходящее событие. Снова из-за этой Хуррем Повелитель нарушал правила!

Конечно, Сулейману и Хуррем вовсе не было все равно, что о них думают валиде и остальные обитательницы гарема, но если Повелителя просто раздражало, то Хуррем понимала, что его появление вызовет новую волну зависти и ненависти. Так бывало всегда прежде, она боялась этой ненависти, боялась, что не сможет защитить себя и детей.

Но на сей раз все было иначе. Глядя на счастливого султана, облепленного детьми, их детьми, она вдруг поверила, что сумеет справиться со всем, одолеть любую неприязнь, вернее, научится сама и научит детей не обращать на нее внимания. Поняла, что их в этом мире пятеро – Повелитель, четверо их детей и она, обязанная защитить сыновей и дочь, остальные просто не в счет.

Меньше четырех лет назад Настю привезли в гарем, называя уже Роксоланой, она долго сопротивлялась, но приняла это имя. В гареме назвали Хуррем, она приняла и это имя и до самого рождения дочери звала сама себя только так. Перед рождением первенца стала мусульманкой, постаралась верить искренне, старалась учиться, чтобы быть интересной Повелителю, как могла, не замечала зависти, боролась за свою жизнь. Уже была настоящей Хуррем, заставив себя не вспоминать прежнюю жизнь, забыть Настю, и даже Роксолану забыть.

Но сейчас рождалась новая Хуррем. У прежней в случае опасности было желание забиться в уголок, чтобы не видели, не косились вслед, не замечали. Новая Хуррем за своих детей, да и за себя тоже, могла любому перегрызть горло, она больше не боялась, опасалась, но не боялась.

Почему?

Когда Сулейман не отверг ее после рождения сына, казалось, что это просто потому, что до рождения они слишком мало были вместе. Когда после рождения дочери взял к себе почти сразу, думала, что это случайность, тем более, когда родился Абдулла, султан выдержал все положенные сроки.

А вот теперь он бросал вызов всем, ставя ее и детей выше любых правил и негласных законов, выше любого осуждения, недовольства, неважно, чье оно. Разве могла Хуррем при этом предать любимого? Она даже не стала клясться, что выдержит все, она это знала, словно раньше была в тумане и не понимала, куда ступать, как делать следующий шаг, а теперь вдруг нащупала верную дорогу. И туман еще не рассеялся, и дорога едва ощутима, но если по ней пойти, то из мрака выйдешь.

Сулейман удивился, заметив, каким вдруг спокойным, уверенным стал ее взгляд. Показалось, что эта юная женщина в сотни раз мудрее всех улемов, вместе взятых, что она знает что-то такое, чего не знает больше никто. А еще, что в мире существуют только они пятеро – он, его Хуррем и их дети.

Эту новую Хуррем почувствовали и все остальные. Когда на следующий день валиде все же решила навестить Хасеки и посмотреть на внука, оказалось, что Хуррем нет в ее покоях!

– Где она?!

– Повелитель разрешил Хуррем Султан гулять с детьми в саду. Там сейчас очень хорошо.

Разрешил… Да, Сулейман мог разрешить все, что угодно, но почему же он ничего не сказал валиде? Хотя после вчерашнего разговора едва ли хотел о чем-то спрашивать.

Сама Хуррем с каждым днем все меньше обращала внимание даже на валиде. Нет, она не скандалила, ничего не требовала, была вежлива и спокойна, она просто жила своей жизнью с детьми, но так, словно ни от кого больше не зависела. Наверное, так и было, уверовав в покровительство Повелителя, Хуррем совсем отгородилась от гарема, не допуская в свою жизнь никого, кроме самых верных служанок. Она купила еще двух девушек и двух личных евнухов. Султан не возражал, остальным в случае его согласия возражать просто не полагалось.

Да и кто мог возразить, если уже немного погодя Хуррем вернулась в спальню Повелителя, вернее, он каждую ночь снова проводил с ней в своей спальне в гареме, забыв о других наложницах.

Как пройти по краю

Казалось, для Хуррем наступили золотые дни, Повелитель снова подтвердил свою любовь к ней и к детям, валиде поставлена на место и не смеет возразить, Махидевран тем более, Ибрагим-паша больше не присутствует в гареме, он занят делами и женой, дети здоровы, умны и красивы.

Но все хорошо долго не бывает, тем более в таком страшном месте, как гарем.

Кизляр-ага не перечил Хуррем, прекрасно понимая, что ночная кукушка дневную всегда перекукует, Повелитель выполнит любую просьбу и даже каприз своей Хасеки, если тот, конечно, не затрагивает государственных дел. Но туда Хуррем пока не лезла, а в гареме вела себя временами даже надменно.

Много ли женщине нужно, чтобы возомнить себя самой главной? Влюбленный мужчина, которому послушна половина мира, невольное поклонение остальных, ему подвластных. Многие смогли бы на ее месте заметить эту грань между просто послушанием и вынужденным подчинением, между просто завистью и откровенной ненавистью, спрятанной за угодливыми улыбками, а еще то, как сама переступает границу между просто независимостью и надменностью?

А если женщине всего девятнадцать и у ее ног Повелитель, Тень Аллаха на земле?

Хуррем зазналась, постепенно она перестала отличать правду от лести, нежелание вступать с ней в спор от поклонения, замечать явные признаки надвигающейся беды. К тому, что с ней не желают общаться остальные одалиски, Хуррем уже привыкла, да ей и не очень нужно общение, хватало султана и детей, для разговоров попроще были служанки, хотя у Марии она учиться почти перестала – некогда.

Первой от Хуррем ушла Зейнаб. Повитуха была вольной, а потому задержать ее невозможно. Сказала жестко:

– Хуррем, ты потеряла чувство меры. Если не станешь прежней, судьба тебя накажет.

Та только дернула плечом:

– Ничего я не потеряла! Повелитель любит меня, нас с детьми, вот и все. А остальные пусть сдохнут от зависти.

– Но живешь-то ты в гареме. Здесь нельзя заводить врагов, их и без того хватает. Я много раз об этом говорила. Можешь жестоко поплатиться. Ревность и зависть способны на все.

– Я не боюсь!

Зейнаб только сокрушенно покачала головой:

– Хуррем, тебя ждет беда, если не изменишься.

– Хватит пророчить беду!

– Я ухожу, вернусь, если станешь прежней.