Михаил Каратеев - Ярлык Великого Хана Страница 33

– Помнишь, дедушка Силантий,– вставила Настя,– как в запрошлом году, осенью к нам на деревню волкулак забег? Вот страху-то было!

– Как же, помню. Он тогда к кажной избе подбегал и норовил внутрь заглянуть.

– Ох и испужались мы! Как увидели, что он от избы к избе бегает,– дверь приперли снутри дрючком, а сами все на полати сбились и ну Богу молиться!

– Ну и что же было? – спросила Фрося.

– Худого оп никому не сделал. Обежал всю деревню и утек обратно в лес,– сказала Настя.

– Тут дело известное,– пояснил Силантий. – Покеда он волком-то рыскал, ктось у него шапку с пенька украл. Вот оп ее и шукал повсюду.

– Это что,– сказала Фрося.– А вот летось приезжала моя кума из Смоленщины и сказывала, что у пик колдун целую свадьбу в волков оборотил, и людей, и лошадей,– всех до единого!

– Ну, уж это, мабуть, того,– усомнился Захар,– чтобы целую свадьбу…

– Да уж кума мне врать бы не стала! Я ее добро знаю: она такого греха на душу не возьмет!

– Как же такое случилось?

– Выдавал там один богатей дочку замуж. И в самый тот час, когда уже готовились в церкву, к венцу ее везти, зашел к ним во двор странник и набивается, чтобы и его па свадьбу позвали. Ну, а отец-то невесты и укажи ему на ворота. Ухмыльнулся тот странник и ушел, не промолвив и слова.

Вот, значит, съездили в церкву в соседнее село, обвенчали молодых и под вечер, на трех либо на четырех повозках, в обрат ворочаются. Веселье, вестимо, песни, лошадей гонят вовсю и наземь никто не глядит. А тот странник в перелеске положил па дорогу веревку, из волчьей шерсти, и только, значит, свадьба через тую веревку с разгону пронеслась, – так все разом волками по полю и рассыпались!

– Вот это да! – воскликнул Лаврушка.– Видать, силен был колдун! Так, значит, все и пропали?

– А вот погоди. Ну, стало быть, дома ждут молодых из церквы, а их нет и нет. Уж на ночь глядя сгонял кто-то на село, там ему говорят: давно, мол, обвенчались и в обрат уехали. Мать дома плачет, убивается, не знает, что и думать. Только уж под утро слышит – волк под самым окном избы воет, да так жалостливо, ну прямо как человек плачет! Ночь была светлая, выглянула мать в окошко и видит: сидит прямо перед пей волчица, на нее глядит, а у самой слезы из глаз так и льются! И надоумил ее Господь, крикнула она во весь голос: «Марьюшка, да ужель это ты?» И враз ее дочка снова человеком стала. Ну, рассказала она, что с ними в лесу произошло, и понеже все те волкулаки вблизи от деревни бегали, мало-помалу родные их всех опознали, и кого окликали по имени, тот мигом сам собою оборачивался. Только лишь кони пропали вчистую!

– Хвала Господу, что эдак-то кончилось,– промолвил дед Силантий.– А кабы колдун на них особый наговор положил, так и деревни бы своей не нашли. Забежали бы невесть нуды, где их никто не знает, и остались бы навеки волками.

– А вот, я тоже слыхал от бывалого человека,– вставил один из дружинников. – Обманом закабалил боярин некого смерда из ихнего села, а тот малое время спустя повстревался в лесу с чужим стариком да ненароком и рассказал ему о своем горе. Ну, старику этот бедолага, видать, по душе пришелся; Достает он из котомки пояс кожаный, вельми казистый, с серебряными наковками, и говорит тому: «Подсунь как-либо этот пояс своему боярину, токмо гляди, ни в коем разе сам его не надевай!» Взял, значит, смерд пояс да невдолге и повесил его на перилах боярского крыльца, как раз к тому часу, когда боярин выходил поглядеть, что в хозяйстве деется. Повесил, а сам затаился за овином и ждет, что дальше будет. Вот вышел боярин, увидал пояс, повертел его в руках, а потом и примерился им до своего пуза. И только застебнул пряжку, разом оборотился в волка! Но того, видать, сам не сообразил и стоит, значит, на месте как ништо не бывало. Глянул туды кто-то из челяди и крик поднял,– волк на крыльце! Ну, тут кто за вилы, кто за дрючок, собак, вестимо, спустили, и пришлось нашему боярину дать деру в лес. Только его и видели!

– Дело ясное,– сказал Силантий. – Тот пояс, стало быть, из волчьей кожи был сделай.

– Да, чего только не бывает на свете,– отозвался Лаврушка.– Ну-ка, Настя, подбрось нам блинков, покеда нас никто не заколдовал!

– Чур тебя, безумный! – испугалась Фрося.– Нечто можно такое говорить? Как раз беду накличешь!

– Ништо,– успокоил Лаврушка.– Гляди, я за сучок держусь, стало быть, меня нечистая сила слышать не может!

– Дедушка, а какая еще нежить бывает? – тихонько спросил Сеня у старика.

– Ох, много ее на свете, сынок! Русалки всякие: водяницы, берегини, лесовки, полудницы… А то есть еще кикиморы.

– А какая она, кикимора?

– Она домовому сродни. Только домовой живет в избе, под печкой, поелику он дышит не воздухом, а избяныи да человечьим духом. Ну, а кикимора больше по клетям да овинам прячется. Сама она мала и худа как щепочка, голова у ей с орешек, но шуметь здорова и, коли осерчает, никому не даст спать цельную ночь. Большого вреда от нее человеку не бывает, только курей она любит таскать. Одначе супротив этого имеется верное средство: в курятнике надобно повесить дырявый камень либо горлышко от битого кувшина. Уж тогда кикимора туды не сунется,

– Ой, чуть не запамятовала! – воскликнула Настя. – Лаврушенька, намедни впервой снеслась наша Чернушка. Я энто яичко супротив волков приберегла.

– Яйцо супротив волков? – удивился младший из дружинников.– Энто как же?

– Али ты не знаешь? – Первое яйцо от черной курицы – энто самое вернее дело, чтобы волки твою худобу в поле не трогали.

– А чего же делать-то надобно с тем яйцом? Ан волка яишней кормить?

– Тоже скажешь! То яйцо нужно ночью разбить посредь выгона, где твоя скотина пасется. И коли сделаешь это, покеда оно свежее,– на цельный год его силы достанет.

– Ну, вот, завтра в ночь я энто и обделаю,– сказал Лаврушка.– У нас теперя два коня, одни другого краше, да корова, княжин Насте подарок. Так что оберегаться надобно и от волков, и от дурного глазу.

– Ты, никак, сдурел! – воскликнул дед Силантий.– первый день Великого поста колдовать пойдешь и хочешь, чтобы с того колдовства прок получился?

– Батюшки, и правда! – всполошилась Настя.– В посту не можно того робить! А коли ждать, яйцо всю силу потеряет.

– Чего же делать-то? – спросил Лаврушка.

– Энтой же ночью надобно идти,– сказал Силантий.– Далече ли у вас выгон-то?

– Какое далече! Вот, сразу за околицей, рукой подать. Давай, Настя, яйцо. Зараз я туды и схожу, а ты тута беседуй и угощайтесь, я невдолге ворочусь! – С этими словами

Лаврушка надел полушубок, подпоясался саблей, взял поданное Настей яйцо, завернутое в тряпицу, н вышел из избы. Перешагнув порог, он сразу же погрузился в густую тьму: стояла уже глубокая ночь и небо было затянуто облаками. Однако через минуту глаза его немного освоились с темнотой, и он бодро зашагал по направлению к выгону.

После рассказов об оборотнях и прочей нечисти в пустом и темном поле было изрядно жутко, но все же Лаврушка благополучно добрался до его середины, разбил там чудодейственное яйцо, с молитвой вылил его содержимое на землю, перебросил скорлупки через левое плечо, как учили его сведущие люди и с чувством исполненного долга направился к Дому.

Не успел он сделать и десяти шагов, как пошел частый снег, сразу же начавший скрывать от его глаз темные очертания посадских изб и кое-где мерцавшие огоньки. «Эге,– подумал Лаврушка,– так и без лешего заблудиться недолго!» Чтобы избежать этой опасности, он переменил направление и двинулся прямиком к ближайшему забору, упершись в который свернул вправо и вдоль околицы пошел к своей избе. Он был уже недалеко от дели, когда вдруг совсем близко ему почудились голоса.

Лаврушка остановился, прислушиваясь. Да, никаких сомнений быть не могло: впереди него, очевидно, у ворот ближайшей избы, разговаривали двое мужчин, которых в хаосе мятущихся снежных хлопьев он различить не мог. «А ну послушаем, кто это и о чем точит лясы в такую ночь»,– подумал он и, прижавшись к забору, сделал несколько бесшумных шагов в сторону разговаривающих. Оставаясь сам невидимым на фоне темного забора, Лаврушка приблизился к ним почти вплотную в теперь мог различить впереди фигуру всадника, темнеющую на улице, у ворот. Второй собеседник стоял в приоткрытой калитке и почти не был виден.

– Зима зимой, а гривна тоже на снегу не валяется,– отчетливо донеслись до Лаврушки слова всадника, голос которого показался ему очень знакомым.– Коли желаешь получить ее, надобно ехать немедля.

– А чаво пересказать-то надо?

– Козельскому князю от меня передашь, что вещий сон Андрея Мстиславича исполнился. И ничего боле.

– Какой такой сон?

– Князь знает какой, а тебе знать незачем. Так вот, завтра же выезжай и, как воротишься, получишь гривну. А ежели хоть слово лишнее кому сболтнешь, после на себя пеняй!