Илья Сельвинский - О, юность моя! Страница 33

— Стой! Кто идет?

— Свои.

— Кто свои? Пароль?

— Не знаю пароля. Я евпаториец. Контуженный.

— А зачем нам контуженный? Мы сами сумасшед­шие, — засмеялся кто-то.

— Сысоев, прекрати! прикрикнул на него, по-ви­димому, начальник.

— Устин Яковлевич, вы?

— Так я тебе и сказал. А ты кто?

— Я Леська Бредихин. Гимназист.

— А-а! Ну, добро пожаловать.

Леська присмотрелся к темноте.

— Неужели все это анархисты?

— Нет, мои анархисты в разведке. А вообще все пере­мешалось, и комаровцев уже нет — я тут комвзвода. А ты ложись вот сюда, на шинель. Полежи, полежи, не стесняйся.

— А где Груббе? Немич?

— Немич теперь большой человек, — иронически ска­зал Устин Яковлевич. — Он военком города Евпатории.

— Что же тут смешного?

— А то, что в Евпатории немцы.

Леську словно бритвой полоснуло по сердцу. Евпато­рия — это ведь не просто город. Это Андрон, Гульнара, дедушка. Что-то такое, что родней родного... И вдруг — немцы!

— А скажите, гимназист, куда вы дели золото, кото­рое заграбастали в армянской сберегательной кассе?

— Мы не заграбастали, а реквизировали.

— Покупили, одним словом. Так куда же все-таки вы его подевали?

— В Симферополь отправили.

— А зачем?

— Как зачем? В Ревком.

— В Ревком... А кто им там воспользуется?

— Не знаю. Куда нужно, туда оно и пойдет.

— Народу надо было раздать его. Народу! На то ре­волюция!

— Но если все раздать, откуда ж у революции будут деньги? Как вести государство без финансов?

— А к черту его, государство! Государство — это чу­довище, которое только и знает, что драть с подданных семь шкур. Коммунизм отрицает государство. Кому оно выгодно? Только тем, у кого власть. А вы, краснопузики, боретесь за это самое государство. Никакого шарика в голове! Самого простого понять не можете! Или не хочете? Нужно уничтожить власть человека над челове­ком, иначе никакой свободы на земле никогда не будет.

Послышалось размеренное чоканье копыт. Из дымки рассвета вышли на железнодорожные пути два всадника, ведущие на веревках группу штатских людей.

— Авелла!

— Авелла.

(Это и был пароль.)

— Пленных принимайте.

Устин Яковлевич вышел навстречу.

— Кто такие?

— Диверсанты из немцев колонистов. Может, те са­мые, что громили штаб.

— Допрашивали их?

— Пытались. Но они по-русски не говорят.

— Ну это враки. Все колонисты давно говорят по-русски.

Комаров подошел к одному из пленных.

— Кто такой? Откуда? Как звать?

— Ich spreche nicht Russisch.

— Шпрехаешь, врешь!

— Was sagen Sie?

Леська приподнял тяжелую голову, усиленно вглядывался в немца. Потом встал на ноги и, пошатываясь, направился к пленному.

— Эдуард Визау? Так, кажется?

Немец молчал.

— Устин Яковлевич, присмотритесь, нет ли у него стеклянного глаза?

— Есть. Самый настоящий. Стеклянный.

— Ну вот. Теперь тебе, Эдуард, прятаться глупо.

— Вы его знаете? — спросил Леську Устин Яковлевич.

— Лучше бы и не знал... Мы с ним учились в городском училище.

— Ошибаетесь! — сказал Визау, не заметив, что перешеш на русский. — Я вас не знаю.

— Зато ты знаешь моего дядю Андрона. Это зна­комсвто стоило тебе глаза.

Леська отошел в сторону. Его тошнило. Едва волоча ноги, добрался он до комаровской шинели и упал на нее. «Как мешок с ячменем», — вспомнил он фразу Тины.

15

Городское четырехклассное училище... Четыре года провел в нем Леська и вспоминал эти годы с содрога­нием. Инспектор училища брал взятки деньгами и арбузами, не пренебрегал и ягненком, поэтому в старших классах учились мужчины двадцати двух и двадцати трех лет: школа даже в военное время освобождала от воинской повинности. Когда ученика Соболева исклю­чили из третьего класса, он женился и открыл на привоз­ной площади карусель. Кое-кто из учащихся занимался сутенерством, особенно греки. Великолепно сложенные, под стать античным эллинам, они подплывали к «Дюльберу» на парусных лодках и, обнаженные до пояса, вы­жидали, не клюнет ли на них какая-нибудь северная да­мочка (в Евпатории греки-рыбаки играли ту же роль, что татары-проводники в Ялте). Ученики-татары почти не посещали училища, стараясь остаться на второй год, а если когда и приходили, то открыто курили в классе, и учителя умоляли их хотя бы выйти в коридор. Среди этих великовозрастных был и Эдуард Визау, сын кулака из колонии Немецкие Майнаки. Если русские, греки, татары занимались своими взрослыми делами — пили, амурни­чали, торговали, — то Визау имел дело с малышами. Все они за каждую игру обязаны были платить ему «тумбу». Эту дань Визау собирал, как финансовый инспектор. При этом он не ходил за детьми но пятам, — нет, он сидел на колодце в самом центре двора, наблюдая и записывая в книжечку. К концу перемены Визау подзывал к себе какого-нибудь недомерка и спрашивал:

— В каких играх сегодня имел участие?

— Играл в «альчики».

— Сколько раз?

— Один.

— Плати копейку. А ты во что играл?

— В «баламбой».

— Сколько раз?

— Один раз.

— Неправда твоя! У меня записано: два раза. Гони монету.

— Да у меня только три копейки.

— Ну и что? Получишь копейку сдачи.

Арифметика была простой. Но не дай бог улизнуть и не уплатить Эдуарду «тумбы». Он ухватывал двумя паль­цами вихор обвиняемого и сначала драл его вправо и влево так, что голова мальчишки дергалась от плеча к плечу, а потом пригибал эту голову к земле и снизу бил по носику коленом. Ребенок уходил, обливаясь кровью, но, конечно, жаловаться не смел: ябеду били все — и русские, и греки, и татары. Однажды немец разбил лицо Леське, который в тот день ни во что не играл, но Визау по ошибке приписал ему чужой счет. На следующий день, когда ученики уходили из училища домой, Визау снова подошел к Бредихину:

— Деньги?

Денег у Леськи не было.

— Тогда вот что, Бредихин: пока не принесешь де­нег, в училище ходить не будешь. Я запрещаю!

Но Леська все-таки пришел. Целый день он не выхо­дил из класса, а потом выбежал через учительский подъ­езд и спрятался в сквере, через который обычно про­ходил Визау, когда шел домой. Когда Визау вышел на улицу, в скверике на скамейке сидел гимназист Леонид Бредихин. Ничего не подозревая, Визау прошел было мимо, но Леонид встал и окликнул его. Визау оглянулся. Тогда Леонид дал ему звонкую пощечину.

— Это тебе за Леську.

Визау поглядел на Леонида — тот был ниже его на голову. Схватив гимназиста за волосы и пригнув его голову, он со страшной силой ударил в лицо коленом. Леонид на минуту ослеп, а когда прозрел, перед ним стоял Леська и глядел на него, беззвучно рыдая.

— Это все из-за меня... Это все из-за меня... — шеп­тал он. Потом взял брата теплой ручонкой за руку и по­вел домой.

— Только дедушке не говори, Леня, слышишь? А то он и дедушку...

На следующий день Визау не требовал от Леськи де­нег, он просто схватил его за вихор и стукнул личиком о колено. Так теперь повелось изо дня в день. В конце концов Леська перестал посещать училище. Утром он собирал книжки в ранец и уходил, а к двум часам воз­вращался. Но в школе не был.

Из плаванья вернулся Андрон. Леська ничего ему не рассказывал, но рассказал Леонид.

— Ну конечно, — спокойно произнес Андрон. — Куда ты против него? Тебе семнадцать, а ему двадцать один. Позови ко мне Леську.

Утром Андрон взял Леську за руку и повел в учи­лище. Леська вошел в класс, а дядя — в кабинет инспек­тора.

— Ваш Визау до того мордует Леську, что парень перестал ходить в училище.

— Но-но! Пожалуйста, не утрируйте! У нас учебное заведение, а не бурса. Что же до Бредихина Елисея, то он действительно много пропустил, но я думал, будто он болен.

— Визау мордует моего племянника, и я хочу, чтобы с этим было покончено.

— Никто! Никого! У нас! Не истязает! Прошу не при­писывать нам уголовщину.

— Значит, вы не вмешаетесь в это дело?

— Я поговорю с учеником Визау.

— Только и всего?

— А чего бы вы хотели? Исключить его я не имею права: он прекрасно учится.

— Так. Значит, из училища забрать Леську?

— А уж это как вам будет угодно.

Инспектор встал, давая понять, что разговор окончен. Андрон тоже встал, аккуратно снял с чернильницы мед­ный шлемик, поднял ее, как бокал с черным вином, и плеснул чернилами в лицо инспектора. Инспектор всхлип­нул от неожиданности, Андрон же вышел на улицу через парадный ход. Никто его не преследовал, никаких криков не слышалось: очевидно, инспектор принял решение из­бежать огласки.

Леська опять весь день провел в классе: на переменах прятался под парты. С последнего урока он отпросился «на минутку» и убежал домой. Когда ученики уходили из училища, Визау снова пошел через садик. Тогда со ска­мейки поднялся Андрон...